Две болезни

Две болезни

Основная масса довольна, ей все нравится, и оснований сомневаться в победной лукашенковской цифре на сегодняшний день нет.

Европа интересуется: что будет в Белоруссии? Ничего не будет. Будет Лукашенко.

Разница между Европой и бывшим СССР в том и состоит, что в Европе массовое побоище на центральной столичной площади служит показателем некоего неблагополучия. Смутно ощутимого, но все же. А в России или Белоруссии это свободная вещь, то есть неприятно, конечно, но не повод для перевыборов, отставок и вообще беспокойства. Ведь основная масса довольна, ей все нравится, и оснований сомневаться в победной лукашенковской цифре — 80 процентов без каких-то копеек — на сегодняшний день нет. Ну набрал бы он 70. Ну 60. Что бы изменилось?

Поэтому ближайшее будущее кроткой сестры нашей Белоруссии, как называл ее А. И. Солженицын, сомнений не вызывает: будет как было. С незначительными стычками между ними и нами на самых верхах — из-за газа или прочей экономики: что ж, милые бранятся. Никаких сомнений в глубокой сущностной близости двух режимов не возникает, кажется, даже у самих вождей.

Обоих роднит глубочайшее презрение к своим народам, с которыми только так и можно. И правда: было бы нельзя — не терпели бы. Нашли бы способ не пойти на выборы. Можно подделать 10, 20, но не 80 процентов бюллетеней. Настоящее у нас похожее, а вот будущее разное, и Белоруссия поражена тоталитаризмом гораздо больше, чем Россия.

Именно поэтому я не очень верю в прогноз Антона Ореха, обнародованный на «Эхе»: Белоруссия, мол, становится Туркменией, а Россия — Белоруссией. Это не совсем так, потому что у России болезнь другая: слоны и кошки (без обид, пожалуйста, это я для примера) все-таки страдают разными хворями. Проблема Белоруссии в том, что она маленькая — и потому влияние режима Лукашенко на каждого гражданина здесь огромно.

Проблема России в том, что она очень большая — и потому подушка между людьми и властью здесь почти непробиваема: страна при Путине и его присных деградирует, глупеет, сереет, становится агрессивней и скучней, но эти перемены затрагивают не всех и не слишком глубоко. В глубине души ни один русский — кроме нескольких фанатиков, словно сошедших со страниц платоновской прозы,? не верил в идеалы коммунизма. И в идеалы капитализма. И в суверенную демократию времен зрелого путинизма.

Всем это решительно по барабану, и вот я не знаю, честно говоря,? что лучше? В России, как на лыжах, давление распределяется на огромную площадь и получается минимальным — вследствие этого никто ни во что не верит; массовые репрессии случаются, но не по идейным мотивам, а от злости и скуки. Больше-то заняться нечем, все отнято. В Белоруссии все острей, и процентов 70 трудоспособного населения искренне, идейно полагают, что Лукашенко — еще далеко не худший вариант. И вот поди пойми, какой опыт губительней для нации: вера в наглое, самодовольное зло или неверие ни во что?

Об этом много спорили. Лучше, думаю, честно сказать: оба хуже. Потому что не верить ни во что — тоже значит верить. В то, что перемены тебя не коснутся, в то, что мир рухнет и тебя не заденет. Россия и Белоруссия болеют разными болезнями, но исход у этих болезней один. Лечиться, думаю, поздно. А утешаться можно евангельской цитатой: если зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода.

№ 241, 22 декабря 2010 года