Два теракта

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Два теракта

Массовое убийство в Ставрополе и теракт в Домодедово — преступления одного типа.

Я понимаю, что ставить рядом массовое убийство в Ставрополе и теракт в Домодедово нельзя. Но у этих убийств есть общее, то же, что объединяет их и резню в Кущевской: все это — преступления одного типа. Они совершаются там, где власть не осуществляет главную свою функцию — регуляторную. Где она не обновляется и не соприкасается с народом. Где единственным способом воздействия на реальность остается убийство — и уже не точечное, как в девяностые, а массовое, как в десятые.

В этом главное отличие десятых от девяностых: человеческая жизнь подешевела. Братков валили все-таки поодиночке. Были бандитские войны, но в них хоть детей не трогали. Настало время беспредельщиков, в принципе не понимающих, что такое тормоза.

Террор ведь не развлечение арабов и кавказцев (а раньше басков и ирландцев), не источник патологического наслаждения для торопящихся к гуриям шахидов. Террор — напоминание о так и не разрешенном вопросе. И если кто-то скажет, что смертник взрывается в результате психической обработки, это часть правды: обработать можно того, кто уже обработан жизнью. И на Манежную идут не только те, кого оскорбила реакция милиции на убийство Свиридова. Идут те, у кого нет других занятий и, строго говоря, будущего.

К террору, или массовому убийству, прибегают тогда, когда больше ничего нельзя сделать. Не хочу никого пугать, но Россия сегодня — общество потенциальных террористов. Потому что ни одна проблема не может быть решена мирным и легальным способом, потому что государство блокирует на подступах к власти всех, кто не входит в систему, а кто в нее входит, мы давно поняли. Туда пускают именно за готовность к подкупу — потому что безопасны только подкупленные, скомпрометированные. В свое время идеологи путинской эпохи с похвальной откровенностью говорили: обществу предложен пакт — свободы в обмен на порядок. Что ж, мы в очередной раз убедились: порядка не будет без свободы, ибо свобода дает главное — инструментарий для решения проблем. Так называемая стабильность, или зажим, или стагнация оттягивает расплату, а не отменяет ее. Можно болезненно и мучительно решать вопрос, а можно предоставить нарыву развиваться, получив на выходе теракт или резню. Отсутствие свободы — путь не к укреплению, а к растлению власти. Это видели в Кущевской. Передоверять замирение Кавказа наиболее крутым и беспринципным из числа тамошних авторитетов — значит в конце концов потерять Кавказ, отдав при этом куда больше, чем просил когда-то Дудаев.

Мне возразят: а Сталин? Свобод при нем не было, но не было и терактов! Отвечу словами, весьма неприятными для меня самого: при Сталине был путь решения этих вопросов сверху. Во-первых, тотальная закрытость была достижима, страна была герметичнее и мобилизованнее. Во-вторых, как это ни ужасно, при Сталине во власти случались профессионалы. Это не относится к нему самому — но путь наверх для тех, кто нечто умел, в советские времена не был стопроцентно закрыт и отрицательная селекция не работала на всю катушку. Ни с той властью, ни с тем народом, которые есть сегодня, сталинизм не пройдет.

Значит, нужен воздух и работающие механизмы разрешения проблем. Что бывает без этого, мы видели в Кущевской, Ставрополе и Домодедово.

№ 13, 27 января 2011 года