Счастливый старец

Счастливый старец

Наибольшее количество людей, назвавших себя счастливыми, зафиксировано в возрастной группе от 60 до 70 лет. А наименьшее — от 20 до 30.

Американская ассоциация психологов, проведя очередной съезд в Канаде, обнародовала не то чтобы сенсационные, но прикольные данные: согласно опросам нескольких психоаналитиков в разных регионах страны наибольшее количество людей, назвавших себя счастливыми, зафиксировано в возрастной группе от 60 до 70 лет. А наименьшее — от 20 до 30. То есть молодым быть трудно.

Некоторое объяснение такому прихотливому распределению счастливцев дает следующий опрос: среди неработающих или «неполнозанятых» процент людей, довольных жизнью, опять-таки выше, чем среди трудоголиков. Оно и понятно: кто больше работает, у того больше стрессов. Жизнью доволен тот, кто в этой жизни участвует меньше, то есть ровно в пределах личной потребности. Разумеется, старость — это и болезни, и сузившийся круг общения, и пытки памяти, и что хотите.

Но в Штатах это, пожалуй, действительно самое комфортное время. Деньги есть, здравоохранение на уровне, критичность снижена, для радости нужно немногое — живи не хочу. Не зря американцы так часто страдают от болезни Альцгеймера, а наши в массе своей до нее не доживают. Почитайте свежий американский бестселлер, сочиненный дочерью Артура Миллера Ребеккой, — «Частная жизнь Пиппы Ли». Скучнейшая, вымученная вещь. Но главной героине за 50, а герою за 80, и он ей изменяет с 60-летней. Действие происходит в поселке престарелых, где и бушуют все эти страсти. Американский старец здоров, активен, полон сил и не работает — что ещё нужно для блаженства? В Америке, кстати, вовсе не принято слишком любить свою работу. Человек работает, чтобы жить, а не наоборот. Главные ценности — личные, семейные. Фанатизм — для немногих одержимых. Вот почему молодость не главное время для американца: он работает, чтобы в старости пожинать плоды.

А у нас все эти плоды до старости успевают многократно обесцениться — то кризис, то смена власти, то отмена льгот. Трудно представить более уязвимую категорию населения, нежели российский — в особенности постсоветский — старик. Старость у нас наступает после 50 лет. На работу стараются брать до 40. Высасывают — выбрасывают.

Впрочем, старость и в самом деле бывает склонна к жизнеприятию, потому что постепенная редукция всего, от кругозора до жизненных сил, волей-неволей заставляет довольствоваться малым. Этого больше всего боялся Маяковский: «Надеюсь, верую, вовеки не придет ко мне позорное благоразумие». Снизить требования к жизни, согласиться с тем, что есть, как раз и значит духовно состариться. Молодость бунтует, действует, к чему-то стремится — откуда ей быть счастливой? «Счастье спрямляет жизнь», — предупреждал умный старик Каверин в гениальной повести «Летящий почерк». Не надо стремиться к счастью. К любви, творчеству, победе, лучше бы над собой. И любовь не праздник, если это любовь счастливая. Потому что она непредсказуема и необъяснима: какой тут покой, какое к черту довольство?.. Прав Веллер: для нас счастье — не равновесие, а максимальный эмоциональный перепад, гигантский диапазон. Нет его — нет и чувства, что живешь. Так по крайней мере было. Сейчас не так. Сейчас, по подсчетам демографов, у нас очень старая страна. И, судя по тому, как она научилась довольствоваться малым и радоваться своему нынешнему состоянию, Россия будет стареть дальше. И становиться при этом все счастливее.

№ 153, 20 августа 2009 года