Кара Канн

Кара Канн

Дмитрий Быков рассуждает о Каннском фестивале.

Речь пойдет не о знаменитой защите Каро-Канн (черные играют с6), а о трагическом противоречии, в которое уперся не только Каннский фестиваль, но и все мировое кино. ХХ век — а по существу, и все прошедшее тысячелетие — прошел под знаком дьявольской ловушки: человечеству навязывается выбор из двух вещей, которые в действительности друг без друга невозможны.

Противопоставление взаимообусловленного — главный двигатель истории, зашедшей в тупик: свобода или порядок? Демократия или закон? Элитарное или массовое? Расслоение искусства на серьезное (условно артхаусное) и развлекательное (условно кассовое) привело к вырождению обеих ветвей, к появлению кинематографа, который нельзя смотреть без мучительного насилия над собой. В России это заметней, у нас вообще все как-то выпячивается, — но и в мире уже понимают, что авторский кинематограф без увлекательности и высоких бюджетов обречен, а массовый-кассовый все больше напоминает динозавра с гигантскими лапами и во-от такусеньким мозгом.

Я никогда не был на Каннском фестивале, нас и тут неплохо кормят, а потому художественная сомнительность его последних открытий и фаворитов для меня ничем не компенсирована. Обычно-то журналисты ездят в Канны не только за шедеврами, но за атмосферой споров, ставок, сшибок, за лихорадкой местного кинорынка — мне остается чистое кино, и оно меня радует мало. Фильмов из последнего конкурса я пока не видел, но что-то за последние пять лет не помню картины, которая бы получила в Каннах серьезный приз и стала для меня потрясением.

Лучше других «Белая лента» Ханеке, но и она, прямо скажем, не «Скрытое». Можно спорить о том, насколько хорош Вирасетакун, но отчего-то я сомневаюсь, что «Дядюшка Бунми» станет вехой в биографии большинства зрителей. Критики сходятся на том, что это кино для немногих счастливцев. Мне же представляется — хоть я и отдаю себе отчет в консервативности этого взгляда, — что кинематограф не может быть немассовым, что это искусство по природе своей, по самой силе воздействия огромной движущейся картинки, по синтетичности и разнообразию средств, к которым оно прибегает, никак не может замыкаться в элитарности.

Как сказал однажды Евгений Марголит, кино может быть либо церковью, либо ничем. Есть, разумеется, камерный кинематограф, не рассчитанный на гигантские залы, но специфика кино как искусства как раз в том, что самоцельная, априорная камерность ему противопоказана. В России часто сталкиваешься с ситуацией, когда картину видит меньше народу, чем поучаствовало в ее создании.

«Кино не для всех» — привычное жанровое обозначение, но применительно к кинематографу оно особенно режет слух. Книга не для всех — вещь естественная, общение с текстом вообще интимно; даже сложная музыка для немногочисленных ценителей — норма. Но кино не для всех — оксюморон: попытка интеллектуалов замкнуться в своей касте, отдав Голливуду на откуп массовые аудитории, приводит к обоюдному вырождению.

Мы наблюдаем волну сюжетно слабых, недодуманных, нелогичных блокбастеров — и анемичных, невнятных, философствующих на пустом месте артхаусных лент; фестивальное кино вырождается быстрее, чем массовое, поскольку в массовом это вырождение не так заметно. Условно говоря, наше кино разделилось на «Черную молнию» и «Сказку про темноту»: нельзя смотреть ни то ни другое.

№ 93, 26 мая 2010 года