Кара-Мурза

Кара-Мурза

И вот он явился – химик, социолог, политолог. Старенький, седенький. Кстати, ничего кара-мурзинского в его внешности не замечалось; обычный русский дядька. Удивился ли он обстановке, я не понял.

– Здравствуйте, Сергей Георгиевич. Как вы можете охарактеризовать состояние советской экономики накануне перестройки? – спросила Прокурор.

– Здравствуйте. Да хорошее было состояние, – ответил Кара-Мурза картаво и шепеляво. Увы, устные выступления – не самая сильная его сторона…

По залу прокатился ропот недоумения.

– Я вижу, вы удивлены, – продолжил свидетель. – Действительно, в 90-х годах нам начали вдалбливать: «Экономика улучшению не подлежала, неотвратимо катилась к катастрофе – ее можно было лишь срочно ликвидировать». Однако формула эта ничем не аргументировалась и была чистой мифологией. Подтвердит это не кто иной, как академик Сахаров. Он писал в 1987-м: «Нет никаких шансов, что гонка вооружений может истощить советские материальные и интеллектуальные резервы и СССР политически и экономически развалится, – весь исторический опыт свидетельствует об обратном»[104]. Вряд ли ему это нравилось, но кризиса он не видел.

– А как же пресловутый застой? – уточнила Прокурор.

– Это очередной миф. Брежневский период оклеветан – с целью разрушения Союза. С 1965 по 1982 год промышленность активно развивалась, даже подобия «застоя» близко не было. Позвольте, я вас немного утомлю цифрами. Производство чугуна при Брежневе выросло в 2,3 раза, цемента – в 2,8 раза, нефти – в 4, электроэнергии – в 5,3, химических волокон – в 6,6; пластмассы – в 16,1 раза[105]. Было построено 1,6 миллиарда квадратных метров жилья – подчеркиваю, МИЛЛИАРДА! – а это 44 процента от всего жилья, имевшегося в стране к 1980 году. Почти половину советских домов построили при Брежневе! А вы говорите «застой»… Бездомных в позднем СССР не было вовсе – причем, заметьте, даже в самых богатых капстранах они никогда не исчезали. И в «демократической» РФ 90-х бомжей насчитывалось около четырех миллионов. Советские же граждане все имели жилье. Формально оно считалось государственным, мы его лишь арендовали – однако выгнать человека из квартиры было практически невозможно. Так что, по сути, квартиры жильцам принадлежали.

– Да в коммуналках все ютились! – выкрикнул кто-то из зала.

Докладчик возразил:

– Ничего подобного. Процент коммунальных квартир постоянно снижался, к 1989 году их осталось лишь 5,8 процента. 83,5 процента городского населения жило в отдельных квартирах. Правда, были еще общежития (9,6 процента) и даже бараки (1,1 процента).

– Вот видите! Бараки! – ликующе воскликнул тот же голос. Звонкий такой, уверенный. Такие витийствуют на всевозможных «Болотах», где Россию можно безнаказанно хулить, тиною прикрывшись.

– Вижу, – подтвердил свидетель, – один процент. При этом масса людей стояла на очереди для улучшения жилищных условий – и государство регулярно давало новые квартиры. Бесплатно! А кто не хотел ждать, мог купить кооперативную. И тут мы опять видим разительный контраст с нынешним капитализмом. В Москве 1986 года квадратный метр жилья стоил 192 рубля – или 89 процентов от среднемесячной зарплаты по РСФСР. На стандартную двухкомнатную квартиру можно было заработать за три года, причем оплата вносилась с рассрочкой на 15 лет и без процентов.

– Без процентов?! – ахнула дама в третьем ряду. Нехорошо ахнула, будто она сейчас в обморок упадет.

Кара-Мурза сочувственно кивнул.

– А что сейчас? – спросила Прокурор.

Свидетель дал справку:

– Ну, скажем, в 2008 году метр в московской новостройке в среднем стоил 6824 доллара – или среднегодовую зарплату. Значит, жилье вздорожало в пятнадцать раз. А кредит дают сами знаете под какие проценты.

Даму все же обморок настиг. Видимо, она недавно недвижимость свою улучшала… Вокруг началась возня, чем-то махали, трепыхались. Джентльмен в галстуке расстегнул ей ворот, нацелился делать искусственное дыхание рот в рот – но вгляделся в возраст и ограничился парой шлепков по щекам. Дама очнулась.

Кара-Мурза встревоженно смотрел с кафедры и, когда все стихло, продолжил:

– В брежневский период построено две трети всей инфраструктуры городов и поселков: водопровод, теплоснабжение и канализация. Без всего этого мы бы в страшные 90-е не выжили! Были сделаны огромные металлоинвестиции: масса металла ушла в машины, мосты, трубопроводы. По величине металлического фонда мы подтянулись к США.

Свидетель сделал небольшую паузу и добавил:

– Культурный рост также был бурным. При Брежневе утроилось число выпускников полной средней школы, вдвое больше стало студентов вузов. Тираж журналов вырос в три раза, а их объем в листах – в четыре. Уровень жизни постоянно рос, и население РСФСР за те годы увеличилось на двадцать миллионов. Впрочем, в начале 80-х всеобщий рост замедлился, но не было ни падения, ни даже остановки.

– Извините, Сергей Георгиевич, но я хорошо помню, как мы в 80-х голодали, – вмешался я. – Все по карточкам, ничего не купить…

– Верно, в конце 80-х, – выделил политолог. – Тогда, в результате так называемой «перестройки», все стало рушиться.

– Да чушь! Что вы его слушаете! – злобно перебил Горбачев. – Я получил в наследство коллапс, стагнацию, скажу я вам! Чудо, что я вообще смог пять лет удерживать от развала эту гнилую конструкцию!

Два аплодисмента хлопнули и затихли без поддержки.

– Коллапс получили, говорите? Михаил Сергеевич, а вы помните главный лозунг начала перестройки? «Ускорение». Вы коллапс хотели ускорить? – спросил Кара-Мурза даже ласково.

Подсудимый осекся и растерянно взглянул на Адвоката. Тот лишь развел руками.

Свидетель подытожил:

– Самим словом «ускорение» вы заявили, что страна движется куда надо, только недостаточно быстро. И были правы: страна активно развивалась. Можно рисунок показать? – повернулся свидетель к Секретарю. – Вот у меня есть…

Все-таки неплохо оборудован этот странный Трибунал! Свет погас мгновенно, и над судейским креслом высветился экран с начерченным графиком[106]:

^{Индексы производства национального дохода, валовой продукции промышленности и сельского хозяйства СССР}

– Как видите, наблюдался постоянный рост, по всем показателям, – вплоть до 1989 года. Ничего даже отдаленно похожего на «коллапс» накануне перестройки не было, – пояснил свидетель. – Более того: даже в горбачевский период обрушение началось далеко не сразу. Позвольте утомить вас еще одной таблицей.

^{Основные экономические показатели СССР (данные ЦСУ)}

– Показатели-то при мне росли! – сообщил подсудимый, еле видный в полумраке. – Значит, я все правильно делал.

Свидетель возразил:

– Простите, но цыплят по осени считают. Сначала цифры росли по советской инерции, вопреки вам – и постоянно замедляясь. Однако итог вашего руководства всем известен: это тотальная катастрофа… Включите свет, пожалуйста.

– Итак, вы утверждаете, что кризиса советской экономики не было, он создан подсудимым искусственно? – спросила Прокурор.

Свидетель ответил:

– Безусловно.

– Да СССР сидел на нефтяной игле, потому и экономика бултыхалась кое-как! – выкрикнул из зала тот же критик. – В 80-х мировые цены на нефть упали, и Союз рухнул!

– Да, – авторитетно подтвердил Горбачев, качая головой.

Кара-Мурза согласился:

– Байка старая, любимая. Советский агитпроп работать умел, а тут его возглавил небезызвестный Яковлев – и этот миф внедрили чрезвычайно прочно. Но давайте разберемся. По данным Госкомстата, в 1988 году экспорт всего топлива и электричества составлял 3,2 процента от ВНП. Причем две трети этого экспорта отправлялись в соцстраны, то есть валюты не давали.

– И что? – крикнул либеральный голос.

– Не перебивайте, пожалуйста. Я думаю, нет нужды доказывать, что три процента (точнее, один) – это, скажем мягко, не совсем «нефтяная игла». Даже вовсе без этого источника дохода экономика прекрасно выжила бы. А 88-й год я взял потому, что наш первый график ясно показывает: в том году советская экономика достигла наивысшего уровня. Практически БЕЗ нефтяных денег. Следовательно, зависимость от экспорта углеводородов была минимальной.

– У защиты есть возражения? – спросил Судья.

Адвокат и Горбачев переглянулись и промолчали.

– Дополню, – продолжил свидетель. – В 1989 году советский экспорт выглядел так: сырье – 23 процента, а 77 процентов – продукты высокой переработки, в том числе машиностроение и металлообработка – 34,7 процента. Это верный признак индустриальной экономики – она сохраняла прочность даже вопреки четырехлетнему правлению Горбачева! Однако вот конечный результат «реформ»: в российском экспорте 2006 года сырье составило 70 процентов, а машины, оборудование и транспортные средства – 5,8 процента. Доля сырья выросла с 23 процентов до 70! Машины упали с 35 процентов до 6! Налицо истребление промышленности. СССР был индустриальным гигантом, а Россия стала жалким сырьевым придатком. О бывших союзных республиках вообще молчу. Там совсем все грустно.

Свидетель замолчал, и в зале несколько минут висела тягостная тишина. Как на поминках.

– Некорректное сравнение, – нашелся наконец Адвокат. – Вы привели цифры 2006 года, а власть моего клиента закончилась в 1991-м. Дальнейшее ухудшение с ним не связано!

Кара-Мурза признал:

– Формально – да. Однако именно при Горбачеве страна сменила курс на либеральный, капиталистический, рыночный. И этим курсом могла прийти только к плачевному результату.

– Почему? Ведь рыночная экономика эффективнее плановой! – с искренним недоумением сказал Адвокат.

Кара-Мурза ответил:

– Видите: даже вы, похоже, всерьез поверили этому мифу. А ведь образованный человек… Многие приняли его совершенно некритично, будто аксиому. Между тем вместо того, чтобы просто принять на веру, любое явление следует изучить, причем в конкретных исторических условиях! Неужели это не очевидно? Вот и давайте исследуем различия позднего советского социализма и капитализма. Вы позволите взять тему поглубже?

– Извольте, – согласился Судья.

– Историк Фернан Бродель писал: «Капитализм является порождением неравенства в мире; для развития ему необходимо содействие международной экономики. Капитализм вовсе не мог бы развиваться без услужливой помощи чужого труда». Уточню: «развиваться» в данном случае означает «существовать». Бродель изучал Британскую империю и пришел к выводу, что выжить она могла исключительно за счет грабежа колоний.

– Я попросил бы вас не отклоняться так далеко, – вмешался Адвокат. – Никакой Британской империи давно нет!

Политолог улыбнулся:

– Ну, это небесспорно… Однако сейчас не об этом. Допустим, Британской нет – но есть американская! А в США, напомню, живет 5 процентов населения Земли, – но потребляют они 40 процентов ресурсов. То есть тоже живут не по средствам, за чужой счет. По сути, весь мир сейчас – колония Соединенных Штатов; или шире возьмем – Запада. Другой французский ученый подтвердил: «Запад построил себя из материала колоний». А теперь простой вопрос: имел ли колонии Советский Союз?

– Колониями были республики, Москва их грабила! – сообщил из зала все тот же профессиональный русофоб.

Судья беспорядки не пресекал. Похоже, ему самому был любопытен ход дискуссии.

– Если б они были колониями, – парировал свидетель, – то, освободившись от «имперского гнета», немедленно разбогатели бы. Разве не так? Грабить-то их перестали! Но что мы видим? За двадцать лет независимости от Москвы все они обнищали до крайности. Значит, они были антиколониями: не они Центр содержали, а наоборот.

– Продолжайте, – заинтересованно сказал Судья.

Но Кара-Мурза и так спокойно вел дальше:

– Не имел Союз колоний, не имел «услужливой помощи чужого труда», все зарабатывал сам. А это означает, что капитализм в нем построить было невозможно! Войти в капиталистический мир мы могли лишь в роли колонии – что и произошло. Так что в данной конкретной ситуации плановое социалистическое хозяйство было не только наиболее эффективным, но и единственно возможным для выживания страны.

– Чушь! – уверенно заявил либерал-невидимка, и тут уж Судья погрозил ему пальцем, ибо глубина аргументации поражала.

А Кара-Мурза закончил, обратившись к Горбачеву:

– Обобщу сказанное. Экономику вы унаследовали настолько прочную, что вам пришлось рушить ее целых шесть лет, прежде чем она обвалилась.

Прокурор подхватила:

– И первым вашим шагом по разгрому экономики стала антиалкогольная кампания…

– Вызываю свидетеля Рыжкова! – нервно выпалил Адвокат. – Мы имеем право представить контраргументы!

Ну и ну… Неужто дела Горби настолько плохи – что его больше некем защищать?

Судья не возражал. Снова явился бывший премьер. И Адвокат вцепился в него:

– Николай Иванович, скажите: поздняя советская экономика была эффективной?

– Скорее нет, – отозвался Рыжков.

Подсудимый облегченно вздохнул и пожал адвокатскую руку. По залу прокатился ропот.

– Поясните, – потребовал Судья.

Глава правительства ответил:

– Сначала жесткая плановая система спасла страну. Ее ведь создали в 30-х ради индустриализации, без которой мы не справились бы с вермахтом! Затем именно план позволил сказочно быстро восстановить хозяйство, а в холодную войну достичь паритета с Западом. На том этапе плановая экономика работала оптимально.

– Что случилось дальше? – не отлипал Адвокат.

– Постепенно народное хозяйство стало отставать от возросших запросов населения. Чрезмерное планирование сковывало инициативу на местах. В середине 60-х годов предсовмина Косыгин начал экономическую реформу; базовых устоев она не затрагивала, но давала предприятиям определенную свободу. Я тогда руководил Уралмашем и был весьма удовлетворен смягчением жесткого контроля. В итоге реформы восьмая пятилетка (1966–1970 годы) имела самые высокие экономические показатели.

– Но что-то этому помешало? – сочувственно спросила Прокурор.

– Увы, после пражских событий 1968 года реформу свернули. Дальнейшие попытки вернуться к ней успеха не имели. И экономика с современными задачами уже не справлялась.

– Свидетель Кара-Мурза, как вы объясните расхождение показаний – ваших и свидетеля Рыжкова? – строго осведомился Судья.

Оказалось, что политолог не исчез, а сел в зале и незримо участвовал. Он ответил:

– Николай Иванович возглавлял правительство – и, стало быть, тоже отвечает за тогдашние дела. Так что…

В недомолвке Кара-Мурзы отчетливо читалось, что Рыжков хочет отмазаться.

– Допустим, – сказал Судья. – Николай Иванович, продолжайте.

Премьер хотел возразить Кара-Мурзе, но… Тот ничего открытым текстом не произнес, и протест будет нелепым. Да и вообще: может, не все догадались, о чем он; а скажу – и сам себя выдам… Все это промелькнуло в голове Рыжкова мгновенно, он сделал вид, будто ничего не случилось, и продолжил рассказ:

– В 1983 году новый генсек Андропов поручил нам изучить экономическую ситуацию и подготовить предложения по ее реформированию.

– Нам – это кому? – переспросил Судья.

– Нам – это нам, – внезапно бросил с места подсудимый, все повернулись к нему.

Рыжков подтвердил:

– Нам – это члену политбюро Горбачеву, кандидату в члены Долгих и секретарю ЦК по экономике Рыжкову. Мы трудились два года, привлекли без числа ученых и специалистов. Наши наработки легли в основу апрельского (1985 года) доклада Горбачева на пленуме ЦК… И началась борьба за конкретику. Всем была ясна главная проблема: отчуждение человека от средств производства и результатов своего труда. Работник не имел мотивации к высококачественному труду. Так перед нами встал вопрос о собственности. Как известно, основной ее формой являлась государственная; колхозно-кооперативная тоже приобрела черты государственной. А конкретный труженик не владел ничем.

– Все вокруг народное, все вокруг ничье! – ехидно вставил затаившийся либерал.

Рыжков покачал головой:

– Вынужден согласиться. Так называемая общенародная собственность по сути народу не принадлежала.

– Позвольте реплику? – поднял руку Кара-Мурза. – Вы уверены, что советский человек был отчужден от результатов своего труда?

– Это очевидно! – отозвался Рыжков. – Не владея собственностью, работник теряет стимул.

Кара-Мурза продолжил:

– Значит, народу госсобственность не принадлежала. А кому?

– М-м-м… – замялся бывший премьер.

– Да номенклатуре все принадлежало! – поведал тот же тайный знаток. – Партаппаратчики и чиновники все хапнули и потом эксплуатировали народ!

– Вы согласны с этим, Николай Иванович? – спросила Прокурор. Свидетель явно пребывал в затруднении и не мог решиться на какой-нибудь ответ.

– А ведь вы сами были и партаппаратчиком, и чиновником, – нажал на него Кара-Мурза. – Лично вам госсобственность принадлежала?

– Разумеется, нет! – выпалил Рыжков.

– Ну так кому же? Если не народу и не власти? – додавливал политолог. – Собственность по определению не может быть ничьей!

– По конституции госсобственность считалась достоянием всего советского народа… – пробормотал экс-премьер.

Кара-Мурза дополнил:

– Не только по конституции, но и фактически. Ведь люди с этой собственности дивиденды получали!

– Какие еще дивиденды? – нахмурился премьер. Капиталистическое слово ему не понравилось.

– Бесплатное образование и медицину, пенсии, почти бесплатное жилье… Вот и дивиденды! А значит, работник вовсе не был отчужден от результатов своего труда.

– Ну, это вопрос дискуссионный, – уперся Рыжков. – Если не возражаете, я все же останусь при своем мнении. Вы позволите, я продолжу?

– Конечно! Извините.

Кара-Мурза сел на место, а премьер дальше повел свой рассказ, хоть было и непонятно, в чем заключается его мнение.

– Я сказал о борьбе за конкретику. Дело вот в чем. Не обязательно ведь «или – или»: либо все частное, либо все государственное! Мы рассчитали, что в руках государства целесообразно сохранить 50–60 процентов собственности – а именно базовые отрасли народного хозяйства и оборонку. Остальные 50–40 процентов могли находиться в акционерной и частной форме. Особый упор мы делали на так называемые «народные предприятия», которые принадлежали бы их коллективам.

– Но ведь вышло не так? – вставила Прокурор.

– Увы. Да. Нам противостояла группа либеральных экономистов, а также политиков во главе с Яковлевым. Они утверждали, что частная собственность должна стать тотальной, что она автоматически решит все проблемы. А я невольно вспоминал слова Салтыкова-Щедрина: «Горе тому граду, в котором и улица, и кабаки безнужно скулят о том, что собственность священна! Наверное, в граде сем имеет произойти неслыханнейшее воровство». Так и получилось…

«А ведь правда, – подумал я. – Еда священна для обжоры; о сексе кричат те, кто в нем ненасытен… У кого что болит, тот о том и говорит. Собственность „священна“ для тех, кто хочет хапнуть ее как можно больше. Грабеж при такой формуле неизбежен».

– Как ваши оппоненты обосновывали свою точку зрения? – спросил Судья.

Рыжков ответил:

– Да, в общем, никак. Скажем, приводили пример стран Запада. Они ведь во Вторую мировую тоже имели централизованную плановую экономику, а потом быстро нырнули в рынок. Мол, и мы так сможем. Однако Европа и США до войны имели долгий рыночный опыт и просто вернулись к нему – а нам предстояло окунаться в этот омут с нуля. И главное: даже сейчас Запад отнюдь не чурается элементов государственного планирования! Там частная собственность вовсе не тотальна. От нашего народа это скрыли.

– Может, либералы сами этого не знали? – с надеждой спросил Адвокат.

Премьер отверг эту идею:

– Не настолько же они некомпетентны… К сожалению, есть все основания полагать, что уничтожали экономику они намеренно. Как выразился один из них, «мы дали пинка под зад матушке-России».

Горбачев хотел что-то сказать, засуетился, влез в бумаги – но Адвокат шепотом его остановил.

– Борьба шла всю перестройку, с переменным успехом, – продолжил Рыжков. – Я не понимал тогда, что генсек целиком поддерживает либералов, так что исход сражения предрешен… Работа велась и летом 1990-го; создавались две программы перехода к рынку: наша, от Совмина, – и от либеральной группы (Шаталин, Явлинский, Ясин). Мы предлагали перемены плавные, за восемь лет; темпы же наших оппонентов ясны из названия их программы: «500 дней». Забавно, что мы работали в подмосковном пансионате «Сосны», а шаталинцы – в пансионате «Сосенки».

– В двух соснах заблудились, – буркнул Горбачев.

– Не вам бы так острить, Михаил Сергеевич, – покачал головой свидетель. – Мы пытались с «пятисотчиками» договориться, найти компромисс – но они взирали на нас как на недоумков. Да и понятно: ведь их поддерживали Горбачев и Ельцин.

– А как иначе? Вы б до сих пор кота за яйца тянули, – прокомментировал генсек.

Рыжков возразил спокойно:

– Поспешность хороша… сами знаете где. Название «500 дней» соблазняло: просто, быстро. Многие поверили, что на 501-й день настанет всеобщий рай. Это, конечно, чистейший популизм.

– Считаете, что ваш план был лучше? – поинтересовался Судья.

Премьер ответил:

– За двадцать истекших лет страна рынка нахлебалась. Сейчас уже всем ясно, что сам по себе он ничего не выправляет, нужен чуткий баланс между рынком и планом. Но тогда мы все были как в тумане, идея рынка совратила и меня. Постепенно я поверил, что можно обойтись без госсобственности… К тому же реформа может быть удачной, лишь если ее выполнение строго контролировать – а власть тогда почти потеряла рычаги. В такой ситуации даже самая продуманная реформа обречена. Так что, объективно говоря, оба варианта были гибельными.

– Вы слишком самокритичны, – вмешалась Прокурор. – Позвольте, я зачитаю фрагмент вашего тогдашнего интервью: «Страна не подготовлена к форсированному переходу к рынку, поэтому мы за взвешенный вариант. К подготовке новых предложений привлекались серьезные научные силы, было проведено моделирование предстоящих нововведений, математический анализ всех плюсов и минусов. Расчет шел по двум вариантам перехода к рынку – радикальному, который проповедуют некоторые известные экономисты, и умеренному, который предлагает правительство. Модель первого варианта (почти немедленный перевод цен на свободные, практически полное исключение госзаказа и т. д.) показала резкий спад объемов производства, занятости, жизненного уровня. Анализ второго варианта также показывает спад, но более пологий, медленный. Снижение уровня жизни населения в целом по стране произойдет, но меньше, чем по первой модели. Соответственно, и оздоровление экономики будет идти дольше». Так что опасность неконтролируемого рынка вы понимали и тогда. Вы в точности предсказали грядущие беды.

– Пожалуй, вы правы, – смущенно признал Рыжков. – На меня постоянно давили, требовали отставки союзного правительства, российский парламент даже проголосовал за это подавляющим большинством – хоть это вообще вне его компетенции…

Горбачев язвительно полюбопытствовал:

– Что ж ты тогда не ушел, Коля? За кресло цеплялся?

– Не буду доказывать, что я не верблюд. Кто хочет видеть во мне карьериста, все равно мнения не изменит… Однако можете не верить, но я оставался для того, чтоб хотя бы замедлить развал. Воспитали нас так: свой долг выполнять до последнего. И ушел я лишь в декабре 90-го, когда от нас перестало что-либо зависеть. Кстати, помните, Михаил Сергеевич, что я сказал вам на прощание?

– Коля, ты много чего говорил…

«Чья бы корова мычала…» – подумал я.

– Я предупредил тогда: «Сейчас вас заставили убрать правительство. Но это лишь первая жертва! Затем полетит Верховный Совет, а потом и лично вы».

– Не помню такого.

– Мне и тогда показалось, что вы меня не услышали. Не хотели слышать.

Рыжков замолчал, и в зале стало тихо-тихо.

– Истец, следует ли вызвать в качестве обвиняемых господ Шаталина, Явлинского, Ясина, Гайдара? – спросил Судья.

Я ответил:

– Думаю, нет. Много чести. Они – лишь винтики, куклы, пыль. Худшее (но справедливое) наказание для них – забвение.

– Быть по сему, – решил Судья. – В заседании объявляется перерыв, после которого я попросил бы вас, истец, изложить ход антиалкогольной кампании.

– Хорошо, – пообещал я. И, вернувшись в зал через некоторое время, прочел следующий доклад.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.