4.3. Этничность и государственность

Итак, после того, как мы разобрались и определились с понятием нации, необходимо сказать о том, как этнос достигает (или не достигает) данной стадии развития. Ей предшествует стадия (фаза) народа; народов в мире, как известно, более двух тысяч и далеко не все из них сумели создать свое государство. А отдельные создать — создали, да умудрились затем потерять в силу разных обстоятельств, и тем самым остались в фазе народа, побывав нацией де-факто, но так и не став нацией де-юре.

Как правило, народы сознают свое состояние безгосударственности как ущербное и ставят своей целью обретение собственной полноценной государственности и суверенности. Таково неизбежное действие основного закона метаполитики[383]. Уместно здесь привести слова Николая Бердяева, проникновенно уловившего важное: «Всякая нация стремится образовать свое государство, укрепить и усилить его. Это есть здоровый инстинкт нации. Государственное бытие есть нормальное бытие нации. Потеря нацией своего государства, своей самостоятельности и суверенности есть великое несчастье, тяжелая болезнь, калечащая душу нации… Через государство раскрывает нация все свои потенции. С другой стороны, государство должно иметь национальную основу, национальное ядро, хотя племенной состав государства может быть очень сложным и многообразным»[384]

Как бы для иллюстрации этого блестящего умозаключения, в 1991 году была учреждена международная Организация Непредставленных Народов и Наций (ОННН), куда входят именно народы — их уже свыше 50 — стремящиеся обрести суверенитет и быть представленными в Организации Объединенных Наций (ООН). В том числе чеченцы, российские татары, крымские татары, башкиры, тибетцы, талыши и т. д. Наряду с ОННН существуют народы, не входящие в нее, но не менее сильно стремящиеся к полному суверенитету, например, шотландцы, курды и др. Все они апеллируют к праву наций на самоопределение, хотя в душе, видимо, каждый нормальный человек понимает, что это право носит чисто декларативный характер, и для его реализации нужны, помимо осознанной воли, огромные усилия, порой вооруженные, а подчас и долгие годы национально-освободительной борьбы. Ведь далеко не всем суверенитет так же подносится на блюдечке, как эстонскому народу (эстонцы были среди основателей ОННН, но вышли из нее, когда Эстония обрела независимость). И, скажем, русским, чтобы вернуть себе суверенитет во всем ареале компактного проживания русского народа, придется пройти через большие испытания. Как и тибетцам, чтобы вырваться из-под суверенитета Китая. И т. д. Можно уверенно предсказать, что одним народам суверенитет может достаться сравнительно легко (например, французам Квебека), другим — трудно, а некоторым не видать его и вовсе в обозримом будущем.

Народу как этнической общности — фазе развития этноса — предшествует племя или союз племен. Хотя есть также мнение, что существует промежуточная фаза — народность, которая больше племени, но меньше народа[385]. Однако «народность» — маловразумительная категория, о которой все судят вкривь и вкось.

Например, политэкономия марксизма (и лично Фридрих Энгельс) считала, что народность, в отличие от племени, «возникает уже не на основе разрастающихся родовых связей, а в процессе распада последних»[386]. Однако совершенно очевидно, что для этносов, чье существование вызревало в условиях кровнородственной, а не территориальной общины, никакого распада кровнородственных связей не происходило (ср. чеченцы, евреи, шотландцы и др.), очень во многом сохраняли свое значение тейпы, колена, кланы и т. п.[387]. Равным образом эти связи сохранялись и даже укреплялись в господствующих сословиях, ведущих генеалогические летописи. Поэтому точку зрения Энгельса мы не поддержим, а лучше вспомним, что в Советском Союзе нациями именовались «крупные этносы СССР, имеющие союзные или автономные республики»[388], в то время как к народностям относились этносы, имевшие лишь свой автономный округ или автономную область[389]. Но как тогда следовало разграничивать нации и народности за пределами СССР? Неясно.

У Бромлея и Подольного народность — нечто неопределенное, вроде слияния племен, в котором происходит «хозяйственно-культурное сближение и нивелирование» этнических групп[390]. А в недавно вышедшем учебнике «Национализм. Теория и политическая практика»[391] авторы, Сидорина Т.Ю. и Полянников Т.Л., пытаются оперировать понятием народности, но, за отсуствтием ясной дефиниции, заново сочиняют его на ходу, никак не дифференцируя при этом народность и народ. Вдобавок они, правильно фиксируя разделение первобытных общин на кровнородственные и территориальные, записывают, почему-то, в первые роды, кланы и племена, а во-вторые — народности и нации, каковая новация целиком на их совести.

Словом, как справедливо отметил в своей «Критике этнологии» А.И. Элез, термин «народность» у этнологов советской выучки не имеет строгого содержания, несмотря на его частое использование Сталиным, и обозначает нечто среднее между племенем и народом, однако не в этническом, а в социальном контексте[392].

С учетом всего сказанного я либо вообще полагаю лишним вычленение такой фазы, как народность, либо полагаю, что различие здесь может быть лишь чисто количественное, притом условное. Например, до 500 тыс. человек — народность, а свыше этого — народ или нация. Но нужно ли такое подразделение?

Вместо схоластических экзерсисов на данную тему предлагаю уточнить само понятие народа. Строго говоря, это и есть то самое, что мы привычно именуем этносом в наиболее расхожем смысле слова — а значит, в его наиболее зрелой, отчетливой и актуальной разновидности. Но можно сделать и небольшое полезное уточнение.

Понятие «народ», как ни странно, вызвало более всего споров при подготовке Устава ООН. Как следовало ожидать, его наиболее широкое и намеренно расплывчатое определение представила Великобритания: якобы это слово может обозначать как минимум четыре категории людей:

• «группу индивидов с особыми связями, выделяющими ее из остального населения;

• все население в границах отдельного государства;

• жителей отдельной части территории;

• или даже группу людей, которые не живут на поддающейся опознанию части территории, но считают себя народом»[393].

Как видим, в этом определении старательно выхолощен даже малейший намек на этническую общность, на кровное единство, на корни и происхождение. Согласиться с ним никак невозможно.

Вместо этого просто повторю определение этноса, заменив в нем определяемое слово-синоним: «народ — есть биологическое сообщество людей, связанное общим происхождением, обладающее общей генетикой, и соотносящееся с расой как вид с родом либо как разновидность (порода, подвид) с видом».

Чем же отличается народ от предыдущей фазы этничности, от племени? Что нужно добавить к только что приведенной дефиниции?

В главе «У истоков этногенеза» мы говорили о восходящей трансформации этноса: род — фратрия — племя — народ — нация. Спускаясь же по статусной лестнице вниз, от народа к племени, надо отметить у последнего как особенное отличие не только отсутствие своей государственности, но и отсутствие осознаного стремления к нему. Ибо это — прерогатива более высокой стадии, народа. В этом основаная разница между ними. Общепризнанный тезис о праве на самоопределение, поэтому, к племенам неприменим.

Верно писал Бердяев: «Национальность не может быть вырвана из конкретной истории, и право ее не может быть рассматриваемо абстрактно. Каждая национальность в разные периоды своего существования имеет разные права. И все исторические национальности имеют разные права. Эти права не могут быть уравнены. Существует сложная иерархия национальностей»[394].

Итак, каждому — свое. Народ — это племя, доразвившееся до осознания необходимости своего суверенитета, но еще не обретшее своей государственности, как это осуществила нация.

А что следует добавить к характеристике племени? Она двойственна.

С одной стороны, это более защищенный и устойчивый вид этнической общности, по сравнению с родом. А умножившееся племя диалектически превращается в еще более высокое качественное состояние — народ, обретает стремление к суверенитету и потенциал государственности. Различие между племенем и народом, таким образом, мне видится главным образом количественным и цивилизационным, поскольку в собственно этническом смысле между ними большой разницы нет, разве что племя может быть помонолитнее генетически (если племя часто представляет собой союз родов, более или менее родственных друг другу, то народ так же может представлять собой союз племен, где степень родства может варьировать). Недаром именно это слово, «племя», остается до наших дней метафорой, пригодной для обозначения вообще любой этнической общности: человека одной с нами национальности мы называем «соплеменником», а чужаков — «иноплеменниками»; мы говорим, что такой-то — «нашего [русского, татарского и т. д.] роду-племени»; национальные чувства, национальные взаимоотношения, национальных богов и героев часто именуем «племенными»; и т. д.

С другой стороны, племенное, т. е. первобытно-общинное бытие может законсервировать этнос в первобытном состоянии на многие тысячелетия, как о том свидетельствуют многочисленные этносы, дожившие до наших дней, так и не развившись за пределы племенной фазы. Соответственно, в антропологии и этнологии обычным является такое словоупотребление, когда «племенем» обозначают общность, развившуюся не выше первобытно-общинного уровня.

В принципиальной догосударственности племени кроется секрет его относительной слабости.

Хороший пример — индейские племена, которые пытались, но не смогли эффективно противостоять экспансии европейцев. Это касается даже имевших свою государственность индейцев Центральной и Южной Америки, таких как ацтеки и инки. Тем более конфедерация племен североамериканских индейцев, дакотов и ирокезов («Лига ирокезов»), оказалась организационно беспомощна в деле противодействия вторжению. Ведь в первобытном обществе, не знающем классового расслоения, все равны и нет начальников, хоть и есть вожди[395]. У конфедерации было аж… 50 сахемов, равных по положению и почету. Ясно, что они никогда не могли договориться, не могли принять обязательного для всех решения. Поэтому впоследствии были избраны еще два высших военных вождя с равной властью и полномочиями (ср. сенат и консулы в Риме). Но и эта реформа уже не смогла ничего изменить. Более структурированный и дисциплинированный, имеющий не просто начальников, но и единоначалие противник одержал закономерную победу.