2.5. Этничность первична

Этнология знает племена, вовсе лишенные всякого, даже самого примитивного религиозного чувства: таковы некоторые популяции эскимосов; отдельные этносы Бразилии, Парагвая и Полинезии; живущие в джунглях Индостана, Восточной и Южной Африки дикие племена; аборигены Андаманских островов[317]. Но такие стихийные атеисты, все же, суть исключения среди народов. В абсолютном большинстве этносы Земли исполняют пусть простенькие, но магические обряды, связанные, к примеру, с охотой, с вызыванием (или наоборот) дождя, или с надеждой на урожай, с любовной магией, с культом предков и т. д. Очень поучительна в этом плане книга Фрезера «Золотая ветвь», да и «Опыты» Монтеня не устарели, не говоря о современных исследованиях.

Вместе с тем этнологи не только выявляют общее в обрядах и верованиях разных этносов, но и подчеркивают при описании того или иного племени, народности, глубокое своеобразие их верований, иногда ничем не объяснимое, кроме причудливой традиции. Когда закладывались эти традиции? Большинство ученых однозначно указывает, в первую очередь, на «правильные» погребения мертвых, практиковавшиеся уже неандертальцами, а там и на наскальную живопись и скульптурные фигурки животных и людей, отмечаемых в весьма ранних проявлениях кроманьонца в качестве элемента неких ритуалов или верований.

В самом деле, почему неандерталец, бывший, вне всякого сомнения, каннибалом, а по предположению Поршнева еще и поедателем падали, в основном предпочитал хоронить в земле своих умерших соплеменников вместо того, чтобы их просто съедать? (Как мы знаем, ряд диких племен и в наши дни «погребает» своих мертвецов в желудках родственников, причем с религиозной мотивировкой[318].) Ясно, что делал он это не ради санитарии и гигиены, с коими знаком не был, а по более высоким соображениям. Тем более, что в могилы клали цветы, пищу, каменные или костяные орудия, сыпали магически охранную красную охру, черный уголь. Все эти элементы почтительного и предусмотрительного сопровождения покойников в мир иной свидетельствуют: перед нами первоначальный религиозный ритуал, совершавшийся людьми, признающими загробную жизнь и взаимное влияние потусторонних сил на земное бытие.

В наши дни еще возникают попытки, даже у этологов, рационалистического объяснения возникновения религий[319]. В том числе выдать возникновение наитий и откровений за скрытое действие инстинктивных программ. Однако множащиеся с ХХ века научно документированные свидетельства мистического общения человека с потусторонним миром не придают этим попыткам убедительности. Религиозность, безусловно, есть результат непосредственного опыта, контакта и обратной связи с «нездешними силами», все равно по чьей инициативе, «оттуда» или «отсюда». Каковой опыт мог открыться человеку (отдельным людям) на самой заре их сознательности.

Но спросим: что же происходило с религиозностью в дальнейшем, на стадии активной расовой дивергенции и первичного этногенеза? На этот вопрос отвечает сам факт шокирующего разнообразия погребальных ритуалов: от ямного и шахтного — до огненного, воздушного (когда тела выставляются на специальных площадках — например, в кронах деревьев — на волю всех стихий и птиц), водного (когда труп, иногда полусожженный, пускают плыть по реке), а также упомянутого ритуального съедения. Этот факт говорит нам об одном: формирование этнических обрядов и верований есть, несомненно, продукт этногенеза, служащий одним из важных этноразграничителей вторичного, небиологического характера.

К слову сказать, явление духовной дивергенции даже среди животных хорошо известно этологам. К примеру, как отмечает А.М. Кондратов в книге «Звуки и знаки» (М., 1966), вороны, живущие в штате Коннектикут, не могут общаться с воронами Калифорнии. То есть: птицы одной породы, прекрасно находящие между собой общий язык в пределах локальных популяций, настолько расходятся в разных регионах по образу жизни, по привычкам, по знаковым системам, что не понимают друг друга и даже не скрещиваются между собой из-за этого! Вторичные различия в «вороньем менталитете», обусловленные длительной племенной изоляцией, приобретают характер условной, но жесткой видовой границы, в действительности (т. е. биологически) ею, разумеется, не являясь. Пример, многое объясняющий в человеческом общежитии.

Итак, этническая религиозность обретается заодно в ходе обретения собственно этничности, это несомненно. И наоборот: обретение религиозности является одним из наиболее важных элементов утверждения этничности в плане духовной дивергенции и обособления от других, чужих этносов. Будучи, как и язык, производным от биологических племенных особенностей этноса эпифеноменом, этническая религиозность так же становится затем сильнейшим фактором этнической идентичности.

Но что происходит дальше? Первичные родоплеменные верования, если данный этнос сколько-нибудь долголетен, могут смениться (и не один раз!) на более сложные, совершенные. Происходить такая смена, по-видимому, может двояким способом.

Во-первых — путем органического развития первоначальных представлений, их усложнения и обогащения новыми мифологическими подробностями. Порой, по закону диалектики, до собственной противоположности, как это произошло, причем дважды, у евреев, эволюционировавших от языческого многобожия к иудаистическому монотеизму, затем породивших и частью принявших христианство, но после отбросивших христианство и окончательно утвердившихся в иудаизме.

Во-вторых — путем полного или частичного уничтожения этих представлений с заменой на иное, новое, привнесенное извне учение.

Насколько можно судить, первым путем прошли индусы, китайцы, евреи и некоторые другие. Это, заметим, помогло им сцементировать свою этничность не в жалких веках, не на убогую тысячу лет, а как минимум на 3–5 тысячелетий! И в дальнейшем, надо думать, поможет.

Не сумели пройти первым путем и избрали второй — египтяне (правда, ни сам этот сложносоставной этнос, ни его религия не были изначально автохтонны и самотождественны), эллины и во многом наследовавшие им римляне, кельты, германцы, славяне, персы…

Что сказать в заключение? Тут важно выделить два аспекта.

1. Религии приходят и уходят, а этнос при этом порой остается и продолжает жить уже с новой религией. Ибо этничное — первично, а религиозное — вторично. Поэтому ставить знак тождества между этносом и его религией возможно далеко не всегда.

2. Чем органичнее данная религия для данного этноса, чем она этничнее, первозданнее, чем больше спаяна с этносом от самых глубин его этногнеза, первороднее, тем лучше для него. Ибо в этом случае религия не вносит в бытие этноса никаких противоречий, она лишь укрепляет его самостояние, всемерно утверждает его идентичность на самых фундаментальных этажах этнопсихологии, максимально способствует этническому единству, цельности. И наоборот, чем пестрее история и палитра религиозных воззрений этноса, чем больше в ней заимствований, чем богаче она сектами, толками, течениями, инородными культами, тем слабей, неустойчивей, раздробленней, недолговечней сам этнос, тем уязвимей он, ибо глубоко подрывается его основа основ: этническая идентичность.