4.2. Нация как разумная действительность

Невозможно постигнуть разумом, почему большинство заинтересованных лиц по-прежнему причисляет французов к нациям, а Францию — к числу национальных государств. Да еще и отдает французам приоритет в деле строительства таковых (это, безусловно, гигантская аберрация ангажированного и/или сбитого с толку сознания). На мой взгляд, сегуны Токугава, закрыв в XVII веке Японию на 300 лет от внешнего мира, гораздо точнее и эффективнее решили подобную задачу. Вот они, а вовсе не фрнцузы, действительно, создали национальное государство, остающееся таковым и до наших дней. И, что немаловажно, сделали это задолго, за сто с лишним лет, раньше Великой Французской революции.

Национальных государств, приведенных, как Япония, в соответствие с собственным генезисом, пока что не очень много, но есть и такие. Их численность будет непременно расти, в эту лигу национальных государств будут добавляться все новые члены. Тот же Хобсбаум, например, насчитывает не менее двенадцати государств, население которых соответствует идеалу этнической, культурной и лингвистической однородности. Некоторые образовались сравнительно недавно (как Израиль), указуя дорогу остальным. К примеру, отмечает он, Польша, имевшая в 1939 году треть непольского населения, сегодня почти полностью населена поляками, потому что немцы были изгнаны из нее в Германию, литовцы, белорусы и украинцы вошли в состав СССР, затем обретя суверенитет, а евреи были истреблены[371].

К вящему моему удовольствию, в мире наблюдается абсолютное большинство стран, в которых нации создавались не в ходе скоротечного политического момента, как во Франции, и не в результате хаотичного заселения эмигрантами всех мастей, как в Америке[372], а естественным путем длительного развития того или иного этноса. К таким странам относятся, к примеру, Китай, Россия, Туркмения, Киргизия, Грузия, Германия и мн. др. Все они имеют перспективу, подобную японской или польской.

Именно в Германии, кстати, вызрела наиболее органичная для таких стран и вообще сообразная уму концепция нации, так и прозванная учеными «немецкой». Ее отцами принято считать И.Г. Гердера и особенно философов-«романтиков», последовательно выступивших против идей Французской революции.

Таким образом, обе концепции восходят к XVIII веку.

Но если Франция того времени, единая в своих созданных Бурбонами границах[373], жесточе всего страдала от социальной дисгармонии, от разрыва между классами и сословиями и стремилась к социальному единству, то Германия в те же годы страдала именно от национальной разобщенности, от разорванности, раздробленности населенных одним народом территорий некогда единой страны. И стремилась, соответственно, к единству национальному. Различие приоритетов предопределило разницу в подходах: акцент на социально-политическом единстве во французской концепции нации — и акцент на этническом единстве в немецкой концепции.

Так, Гердер не случайно поставил во главу угла вопрос о естественных границах государства, а Фихте уже прямо писал, что естественные границы возрожденной Германии — централизованного «национального государства» — должны определяться границами расселения немецкой нации[374]. Этнический приоритет был обозначен прямо и недвусмысленно. (Отмечу, что в немецком языке, как и в русском, различаются слова, обозначающие понятия народ и нация: Volk не тождественно Natie, в последнем случае подразумевается племенная однородность. Кстати, если во французских пограничных анкетах в графе «нация» мы пишем, по сути, только гражданство, то в немецких анкетах присутствуют как Staatsangehoerigkeit — гражданство, так и Nationalitaet — национальность.)

Венцом немецкой мысли в национальном вопросе стали идеи Г.Ф.В. Гегеля, который, хотя его традиционно числят в идеалистах, определял нацию как общность людей с единым «национальным характером», состоящим из «телесного развития, образа жизни, занятий, равно как и особых направлений ума и воли». Поставить соматику, телесность (т. е. кровь в ее наиболее зримом воплощении) на первом месте — это был вызов и прорыв! Прорыв к разумной действительности. И далее Гегель сформулировал свой знаменитый тезис о государстве, которое «есть непосредственная действительность отдельного и по своим природным свойствам определенного народа»[375]. На мой взгляд, именно Гегель поставил в этом вопросе смысловую точку.

В другом месте Гегель высказался еще ближе к нашему пониманию сути дела: «Нации могут пройти большой исторический путь, прежде чем они осуществят свое предназначение — оформить себя в виде государства»[376]. Поскольку Гегель пишет здесь же о том, что догосударственный период на самом деле можно назвать «доисторическим», то можно сделать вывод, что настоящая история нации начинается с того момента, когда она обретает собственное государство. Что полностью предвосхищает современную точку зрения.

Однако неразработанность этнологического словаря сыграла скверную шутку и с Гегелем, заставив говорить о нациях в двух смыслах: о «диких нациях», т. е. варварских народах, не сумевших еще выйти из догосударственной фазы развития, — и об «исторических нациях», ставших государствами, национальный дух которых играет ту или иную роль в мировой истории. Эту мысль, абсолютно, на мой взгляд, верную по сути, мы сегодня, используя богатый и гибкий русский язык, излагаем точнее, корректнее, подразумевая под «исторической нацией» — исключительно нацию как таковую, а под «дикой нацией» — любую предшествующую фазу: народ, народность, племя, род. Тогда все встает на свои места: мышь отдельно — ящерица отдельно…

Здесь необходимо несколько слов сказать о концепции ученого-обществоведа Отто Бауэра (1882–1938), которая, наряду со сталинской, долго господствовала в умах и до сих пор служит источником частых ссылок. Бауэр ставил акцент на комплексе «физических и психических признаков, отличающих данную нацию от всех остальных»[377]. А также полагал, что национальный характер формируется под воздействием естественной наследственности: «Унаследованные свойства нации суть ничто иное, как осадок ее прошлого, так сказать, застывшая история ее. Влияние условий жизни предков на характер их потомков основано, во всяком случае, на том, что условия жизни предков путем естественного отбора решают вопрос о том, какие свойства будут унаследованы и какие постепенно исчезнут»[378]. Бауэр несколько сумбурно, хаотично и невнятно, но приблизительно верно определял три фактора, в совокупности формирующих нацию: «общая история как действующая причина; общая культура и общее происхождение как средство ее деятельности; общий язык в свою очередь как посредник общей культуры»[379]. Впоследствии он добавил четвертый фактор: наличие общего врага (угрозы). Все это несколько напоминает изложенное мной выше в главах «Кровь есть душа» и «Кровь и история».

Главная позиция Бауэра изложена в близкой мне формуле: «Нация представляет собой общность происхождения: она сохраняется общей кровью, по народному выражению, или общностью протоплазмы, как учит наука. Но соплеменники, связанные только общностью происхождения, образуют нацию лишь до того момента, пока они сохраняют общность сношений, пока они путем взаимных браков сохраняют общность крови»[380].

Кроме того, Бауэр и его современник и соотечественник-австриец К. Реннер (юрист) впервые научно обосновали нацию как субъект права, не связанный ни с территорией проживания, ни с подданством (т. е. с государством). В этом их немеркнущая заслуга, ибо так был нанесен сильнейший удар по французской концепции нации как согражданства.

Правда, с сегодняшних позиций видно, что Бауэр говорил порой не о собственно нации (ох уж, эта семантика!), а о национальности-этничности, попадая в традиционную для Запада терминологическую западню. Все же именно в трудах Бауэра и Реннера[381] немецкая расово-антропологическая концепция нации как этносоциальной общности (с акцентом на общем происхождении по крови), идущая от Гердера и романтиков — через Гегеля — к нашим дням, нашла свое логическое завершение[382].

Для нас, понимающих вторичный, производный характер культурного и вообще социального компонента от биологического, ясно, что ничего третьего в теории нации предложить невозможно. Либо «немецкий» биологический, расово-антропологический подход — и тогда нация есть высшая фаза развития этноса (такую нацию принято называть также этнической нацией, этнонацией). Либо подход «французский», этатистский, и тогда нация есть согражданство, безотносительно к этничности, — просто население страны, замкнутое государственной границей, не больше, не меньше (такую нацию принято называть политической или гражданской нацией). Но в таком случае французы, проживающие за пределами Франции — скажем, в английском протекторате Канаде или в бывшей французской колонии, а ныне независимой Гвинее, — это, якобы, уже вовсе не французы, а всего лишь франкоязычные канадцы или гвинейцы. Зато настоящими французами приходится признать негров, арабов и тайцев — граждан Франции…

Сказанного достаточно. Для меня немецкий подход, которого я неукоснительно придерживаюсь, является единственно истинным, а французский — неистинным, абсурдным.