II.1. Эрнст Геллнер — мастер негодных определений

Недооценка национализма — это общая слабость духа традиций, марксистской и либеральной, и в этом заблуждении они единодушны.

Эрнст Геллнер

Первая ласточка, возвестившая темным советским научным работникам весну конструктивизма, — это Эрнст Геллнер[521].

Его книгу, на которую сегодня всем так любо ссылаться, издали на излете советской власти по трем причинам:

1) автор известен как марксист; вот характерные цитаты: «Основная идея книги является частью исторического материализма» (6)… «Основное доказательство здесь есть не что иное, как применение основного положения марксизма о решающем влиянии способа производства на другие стороны общественной жизни» (8); и т. д.;

2) автор еврей, то есть — частица (по умолчанию) могущественного международного лобби, характеризуемого, в частности, резкой ненавистью к любому национализму, кроме своего собственного;

3) автор — большой авторитет на Западе, в силу первых двух причин, в основном.

Было и еще одно важное обстоятельство, вытекающее из всех вышеперечисленных: Геллнер был приглашен с визитом в качестве гуру в поздний СССР. Он был официально принят в стране пока еще победившего марксизма. О том, чтобы на его месте оказался не то чтобы проповедник действительно националистических идей, вроде Дэвида Дюка, но хотя бы более-менее нейтральный ученый, вроде Энтони Смита, речи, конечно идти не могло. Волею этого случая европейская теория национализма впервые предстала перед нами в лице старого, малообразованного и неумного еврея-марксиста, которому и досталась вся наша идеологическая девственность в данном вопросе. Его бастардами с тех пор все полнится отечественная общественная мысль.

Для высокообразованной, продвинутой, слегка диссидентствующей интеллигенции, группировавшейся тогда вокруг издательства «Прогресс», издание книжки Геллнера было безопасной возможностью выпустить джина из бутылки — легально открыть новый для советского обществоведения, острый и не совсем «советский» дискурс национализма. Заодно потрафив влиятельной группе еврейских советников и консультантов перестроечного толка, в том числе околокремлевских, околонаучных и околоиздательских. Послесловие к Геллнеру не случайно написано одним из таких — И.И. Крупником, энтузиастом геллнеризма, убежденным в том, что «с трагическим запозданием мы начинаем свое знакомство с западной теорией национализма» (318).

Трагедия, однако, скорее состояла в том, что это знакомство было чрезмерно суетливым, восторженно-доверчивым и некритичным, притом что сама теория, преподанная нам западными марксистами, — чрезмерно поверхностна и ошибочна по сути. «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», — эта ленинская фраза только что заборы не украшала в нашей стране. Но на деле оно казалось верным, только пока было всесильным в одной отдельно взятой стране. В вопросах же наций и национализма это учение всегда было сугубо ложным по причинам онтологического порядка[522]. Брать марксизм любой разновидности за ориентир в национальных вопросах — все равно что идти к священнику за сексологической консультацией. И доверять западным марксистам (а уж тем более — вместо марксистов отечественных, по крайней мере идеологически жестоко выверенных) следовало бы в последнюю очередь.

Но наши мальчики в розовых штанишках от национализма с восторгом бросились конспектировать это марксистское светило[523], залетевшее в Москву, и дружно сели в здоровенную лужу махрового идеализма, напруженную им под собственные причитания о верности истмату.

Бросим взор на этот краеугольный камешек конструктивистов, чтобы убедиться в сказанном.

* * *

Первая глава книги весьма порядочно и дельно именуется: «Определения». Но не спешите радоваться, ибо сами определения никакого повода для радости не дают, а дают — только для недоуменных вопросов. Определениями (всякий раз новыми, но одинаково безапелляционными и безоказательными) полна вся книга от начала до конца. Погрузимся же, сняв розовые очки и одев защитный скептический скафандр, в мир геллнеровских дефиниций.