III. НЕ СОТВОРИ СЕБЕ КУМИРА

Сумеет ли признать ученость,

Не скатываясь в блудословье,

То, что болезнь и извращенность

Есть форма жизни и здоровья?

Андрей Добрынин

Мода на конструктивизм, поддержанная мощными глобальными политическими силами, полностью захлестнувшая Запад и уже перешагнувшая границы Отечества, самым дурным образом повлияла на нашу умственную традицию. Не говорю уж о таких присяжных конструктивистах, как упоминавшиеся выше В. Тишков или В. Малахов. Но настоящая беда в том, что русские новоявленные теоретики национализма многое усваивают, сознательно или нет, из бредоумствования конструктивистов. По той простой причине, что в своем отечестве, пророков, как известно, нет, а на Западе есть только то, что есть. Конструктивизм подобен смоляному чучелке из сказки про братца кролика: если коснуться его неосторожно, оно прилипает.

Каково мне было читать в родном для меня журнале «Вопросы национализма» такую отповедь в мой адрес со стороны его научного редактора Сергея Сергеева:

«А.Н. [то есть, я] открыл прямо-таки осиное гнездо тайных и явных конструктивистов, свитое ими не где-нибудь, а в теоретическом журнале русских националистов: перечисляются имена Михаила Ремизова, Олега Неменского, Александра Храмова — основных авторов (а первые двое — члены редсовета) “ВН”. К этому списку легко добавить Павла Святенкова и, скажу ужасную вещь, сам главред Константин Крылов конструктивизмом не брезгует; ну и, наконец, даже союзник Севастьянова по “биологизаторству” Валерий Соловей вполне сочувственно ссылается на какого-нибудь Брубейкера…»!

С сердечным сокрушением читал я этот текст Сергея Сергеева, где он запугивает меня таким массивом сложившегося проконструктивистского лобби. Нашел чем хвастать мой дорогой коллега, нашел чем пугать меня, и не с такими смоляными чучелками бившегося! Но дело оказалось куда хуже. Выяснилось, что Сергеев и сам подпал под тлетворное влияние конструктивизма, проникся его идеями:

«Можно сколько угодно не соглашаться с Геллнером в том, что нации — фиктивные образования, или с Андерсоном в том, что они — “воображаемые сообщества”, но игнорировать описанную ими механику нациестроительства значит сознательно зауживать и обеднять себя как исследователя и оставаться на научном уровне позапрошлого столетия…».

Ну, чего стоит описанная конструктивистами «механика нациестроительства», читатель уже имел возможность оценить выше. А Сергеев, увы, продолжает:

«С течением времени я еще больше смягчился к конструктивистам, когда осознал (и в этом мне помогли работы Валерия Соловья и Михаила Ремизова), что конструктивизм не обязательно должен рассматриваться в виде резкой антитезы примордиализму… И что еще более важно: для современных русских националистов конструктивистская методология прагматически необходима, ведь им нужно именно создавать русское национальное государcтво (т. е. в определенных отношениях конструировать его), а не ждать, пока оно само естественно-биологическим образом ”родится”…

Наконец, с узконаучной, академической точки зрения конструктивизм — хорошо зарекомендовавшая себя (?!) и весьма перспективная (?!) методология для исторического исследования. Подавляющее большинство научных штудий современных российских историков о русском нациестроительстве и национализме (а сейчас данная тематика переживает явный “бум”) написано именно в этом ключе»[600].

Читать сергеевскую «Апологию конструктивизма» мне было очень обидно — не за себя, разумеется (я всегда открыт для критики, да и не такое о себе читывал), а за русскую науку, которая в лице серьезного, настоящего ученого вдруг увлеклась пустой обманкой, да еще зарубежного изготовления. Прямо какое-то низкопоклонство перед Западом, подумал я не без горькой иронии, читая этакую «академическую» точку зрения. И содрогнулся, представив, как по «передовой» конструктивистской методологии мои коллеги начнут строить «русское национальное государство» (впервые в жизни беру это выстраданное словосочетание в кавычки).

Когда я изучал со всем вниманием классиков конструктивизма, меня периодически охватывало чувство досады и стыда: как, думал я, неужели на эту примитивную, глупую до неприличия удочку могли всерьез клюнуть многие русские люди? Они все это цитируют, на эти цитаты опираются, ссылаются как на мировой авторитет, с умным видом размахивая картонным мечом… Я краснел за своих коллег. Если читатель хоть отчасти разделит со мной это чувство, я буду удовлетворен.

Но этого мало. Я хотел бы на паре примеров продемонстрировать, к чему приводит увлечение конструктивистским дискурсом даже явно способных к умственному труду людей. Для такого наглядного пособия я выбрал Михаила Ремизова (коль скоро он оказал сильное влияние на Сергеева) и Александра Храмова, которого я ранее критиковал по другому поводу (чтобы ясны стали корни его тяжелых идейно-политических ошибок).

Известный политолог и философ Михаил Ремизов, позиционирующийся обычно в националистическом секторе и даже три года состоявший в редсовете «Вопросов национализма», не избежал влияния конструктивизма, опубликовав весьма яркую, мнимо антиконструктивистскую статью, на деле капитулянтскую от начала до конца[601].

С чего начинается капитуляция философа? С философских основ, натурально.

Обозначив «псевдодилемму “материализма” и “идеализма”» (с каких пор и кто утвердил приставку «псевдо»?), Ремизов предлагает нам, вслед за Бергером и Лукманом считать, что «главный для социологической теории вопрос может быть поставлен так: каким образом субъективные значения становятся объективной фактичностью?».

Вот оно — точнее не скажешь! — кредо идеалистов всех времен от самого Платона: самозародившаяся из ниоткуда идея становится реальностью. Хотя любому материалисту ясно, что объективные фактичности по определению существуют независимо от субъективных значений. Понятно, почему Ремизову понадобился тезис насчет «псевдодилеммы» — чтобы без зазрения совести тут же погрузиться в самый что ни на есть махровый идеализм. Как известно, отрицание феномена ереси — тоже есть ересь. Не успел философ усомниться в правомерности противопоставления материализма и идеализма — и пожалуйста: тут же впал в последний, то есть, на мой взгляд, капитулировал.

Коготок увяз — всей птичке пропасть. Дальнейшее извращение идей, понятий и методов теперь уже только дело времени. Ничего удивительного, что при этом в ход вновь и вновь идет аргументация ad hominem, бесконечные ссылки на авторитеты, по большей части мнимые. Например:

«Национализм слывет фальсификатором и фантазером, который помнит то, чего не было, и забывает то, что было. Эту причудливую избирательность — впрочем, неизбежную для человеческой памяти, что личной, что исторической — отчасти признают и сами националисты. Нация есть сложный баланс между коллективным опытом воспоминания и коллективным опытом забвения, — говорил Эрнест Ренан».

Для просвещенного националиста подписаться под словами Ренана — уже значит выкинуть белый флаг перед конструктивистами. А тем более в таком контексте.

Лукавый Ренан, которому нужно было на живую нитку сшить для публики фантомную французскую нацию, воистину воображенное сообщество, — он, конечно, был по-своему прав, призывая Францию к забвению Варфоломеевской ночи или геноцида альбигойцев. Ибо отлично известно, что религиозный раскол на католиков и протестантов проходил в этой стране практически по субэтническим границам, и что альбигойцы тоже были этнически иными и говорили на провансальском и каталонском языках, в отличие от их убийц! Как политический писатель Ренан сознательно закрывал на это глаза, хотя как ученый, особенно историк, он не имел права ни сам забывать об этом, ни, тем более, призывать других к такому забвению[602].

Но нам-то, националистам, к чему следовать дурному примеру? И уж совсем незачем со странным кокетством признаваться в грехах, которых мы не совершали, ведь чей грех — того и молитвы. А нам пока не в чем каяться.

Следующим авторитетом оказался вельможный доморощенный обер-конструктивист Валерий Тишков, ссылаясь на коего, Ремизов утверждает, что примордиализм «бытовал, главным образом, в советской традиции и, как не трудно догадаться, должен быть преодолен (с какой стати? только потому что традиция “советская” — хотя уместнее было бы слово “отечественная”? — А.С.) критической тенденцией конструктивизма, который рассматривает этническое чувство, не говоря уж о формулируемых в его контексте мифах и доктринах, как “интеллектуальный конструкт, как результат целенаправленных усилий верхушечного слоя”».

Снова белый флаг! И уже откровенный переход в стан противника.

Для вида покритиковав затем конструктивистов за «отчетливо механистический стиль мышления» и с уместной иронией причислив конструктивизм к «той же выражающей дух времени тенденции, что и “гендерные исследования”, стратегия которых общеизвестна: “обнаруживая”, что пол является социологическим артефактом (результатом “внедренных” моделей восприятия), они незамедлительно обрастают эмансипаторским пафосом и поступают на вооружение активистов “лиги сексуальных реформ”», Ремизов затем отступает в главном перед теми, кто отрицает объективность рас и этноса. Хоть они ничем не лучше тех, кто замахивается на объективность пола.

Ласково именуя конструктивистов «санитарами этногенеза», он пишет: «Конструктивистская критика, сколь бы серьезной она ни была, настигает попытки этнонациональной символической мобилизации лишь в той мере, в какой они оказываются безуспешными и беспочвенными. То есть постольку, поскольку они не подкреплены настоящей творческой мощью коллективного воображения, и именно оттого субъективны, натянуты, манипулятивны, волюнтаристичны».

Итак, все дело оказывается, все-таки, в коллективном воображении, которое может быть более или менее мощным. И только в зависимости от этой мощи оно подвержено разрушительной критике конструктивистов. То есть, если конструкт (каковым таки является нация) сконструирован коллективным воображением хорошо, крепко, то ему и конструктивисты не страшны.

Замечательная логика, утверждающая конечную правоту конструктивистов через видимость отпора оным. Капитуляция в чистом виде! Но сколь иезуитская притом!..

И следом — дифирамб «санитарам», которые «даже могут быть полезны» ибо способны «отсеивать анемичные промежуточные формы». После чего автор, несколько, на мой взгляд, недальновидно и неосмотрительно, приводит примеры анемичности, за коими «далеко ходить не будем. Можно вспомнить об активистах “Ингерманландии” или “казачьей идеи” (в ее этносепаратистском изводе) или о любых других энтузиастах альтернативной этноистории».

Что бы он сказал, интересно, насчет энтузиастов «альтернативной этноистории» украинцев (малороссов), над которыми лет сто пятьдесят назад столь же основательно мог бы посмеяться тогдашний Ремизов? Или белорусов, над аналогичными энтузиастами в среде которых тоже кое-кто сегодня посмеивается, уповая на их генетическую идентичность с русскими? Вряд ли их можно признать такими уж анемичными. И очень ошибается тот, кто считает сегодня несерьезным явлением потихоньку растущие казачий, поморский, сибирский (и т. д.) сепаратизмы. Их анемия — до поры до времени, как мина замедленного действия.

Такое прекраснодушие и беспечность не граничат ли с легкомыслием, читатель? Нам следует поблагодарить Ремизова за наглядную демонстрацию крайней политической опасности, таящейся даже в малейшей уступке конструктивизму.

Логика внутренней позиции философа-идеалиста Ремизова ведет его шаг за шагом к полному слиянию с объектом его якобы критического анализа. Вслед за Ренаном и Тишковым к списку аргументов ad hominem добавляются, наконец, вполне закономерно, основные герои настоящего эссе.

Вот уже оказывается, что «известный слоган “конструктивизма” — тезис Геллнера о том, что национализм создает нации, а не наоборот… вполне может быть истолкован в духе националистической теории. Определив нацию как приведенный к “историческому бодрствованию” народ, мы будем вправе утверждать, что именно акт действенного самосознания, каковым претендует быть национализм, и создает собственно нацию (то есть превращает нацию-в-себе в нацию-для-себя). Вообще, национализм как таковой необходимо включает в себя конструктивистский посыл».

Почему нацию нужно определять как приведенный к историческому бодрствованию народ, почему национализм есть акт действенного самосознания, да еще включающий в себя конструктивистский посыл, знает, очевидно, только сам Ремизов, для которого, как для всякого идеалиста, любое сознание первично. Для всей этой категории мыслителей нация — есть некий рукотворный Голем, который, поскольку маги-каббалисты (конструкторы) в него уже вдохнули жизнь, в дальнейшем живет и действует вполне сам по себе и заставляет считаться с собой как с реальностью. Хотя изначально реальностью не был.

Перед нами, конечно, вновь — полная, стопроцентная капитуляция перед конструктивистами под видом противодействия им и критики их теорий. Ибо вышеприведенный тезис Геллнера «в духе националистической теории» может быть истолкован только как шизофренический бред, но именно такого толкования наш автор тщательно избегает.

Он делает вид, что «более жесткая редакция тезиса» Геллнера («национализм не есть пробуждение наций к самосознанию: он изобретает нации там, где их не существует») — это уже недопустимый для него перебор. Польстив попутно Геллнеру, назвав его «историком» (какой он историк?), Ремизов как бы порицает отрицание Геллнером наций. Но с каких позиций?! Следом он абсолютно голословно утверждает:

«Действительно, никакого внятного комплекса национальной идентификации в среде тех, кто в следующий исторический миг возопит о своем единстве, может в принципе не наблюдаться. (?!) Это с легкостью признает и националистическая теория. (?!) Но нельзя отрицать — и Геллнер не отрицает, — что “первый националист” (если согласиться вообразить такую фигуру) находит уже существующим определенный набор дифференцирующих признаков, на основе которых будет создана его перерастающая в политическое требование стилизация».

Вообще-то на языке науки «набор дифференцирующих признаков» Ремизова есть не что иное, как комплекс этноразграничительных маркеров — вещь абсолютно объективная и интеллигибельная. Если он кем-то «не наблюдается» — проблема лишь в оптике или умственных способностях наблюдателя. А вот что такое «первый националист» и на каком основании он сочиняет некие «стилизации», перерастающие в «политические требования», об этом хотелось бы получить разъяснения у автора, желательно с историческими примерами, но он их не дает. Непонятно также, что может вдруг «найти» этот первый националист, если «в принципе не наблюдается» «комплекс национальной идентификации»?

Скверно во всем этом то, что данные формулировки, как ни крути, подразумевают в качестве нормы (!) не вполне честный трюк, с помощью коего некто может выдумать, «стилизовать», нацию, то есть, опять-таки подтверждают конструктивистскую парадигму.

Отсюда и выдуманная Ремизовым дилемма (которую на сей раз уже я склонен считать «псевдодилеммой»): является ли «пришествие национализма» моментом «пробуждения» или «изобретения» нации?

Какой же ответ дает Ремизов? Такой, какого меньше всего можно было бы ожидать от сколько-нибудь мыслящего тростника: «Это лежит вне компетенции ученого».

Ну, просто в точности как Хобсбаум, торжественно признавшийся в онтологическом бессилии определить нацию!

И дальше, полностью и совершенно открыто солидаризовавшись с Бенедиктом Андерсоном («на самом деле, все сообщества крупнее первобытных деревень… — воображаемые. Сообщества следует различать не по их ложности/подлинности, а по тому стилю, в котором они воображаются»), Ремизов подтверждает: «Да, мы должны вести ориентировку по стилям, в которых работают агрегаты коллективного воображения».

О том, являются ли нации — воображаемыми сообществами, спор здесь даже не идет: конечно, являются, а как же иначе? По мнению Ремизова: «На долю методологов остается лишь один вопрос: если нация — “воображаемое сообщество”, то может ли ученый мыслить нацию иначе, чем воображая ее заодно со всеми? Я полагаю, что ответ может быть только отрицательным».

Зря автор так ограничивает возможности «ученого» (без кавычек в данном случае употребление этого слова неуместно). Это почему же вдруг? Ведь стоит только допустить, что нация есть плод воображения, как ничем уже ограничить этот процесс не удастся: наций будет столько, сколько участников процесса, у каждого — своя, им воображенная. Таково неизбежное логическое следствие конструктивистской посылки. Ибо субъективный идеализм (а мы имеем дело именно с ним, притом в злокачественной форме) базируется только на идеях самого субъекта. Сколько субъектов — столько идей. А то и более, поскольку количество идей у одного субъекта тоже ничем не ограничено.

Таким образом, если довести изложение статьи Ремизова до логического завершения, чего он сам успешно избегает, можно резюмировать: все дело в дефинициях. Дальнейшее лишь дело умственной изворотливости. Объявите, что нация — это особый вид чемодана или удочки (или вообще что угодно, кроме того, чем она является на самом деле), и вам будет несложно затем доказать, что нация может быть только воображаемым чемоданом или удочкой.

Но беда в том, как мы убедились, что когда доходит до дефиниций, вот тут-то конструктивисты, как зарубежные, так и отечественные, пасуют самым жалким образом. Потому что с доказательствами у них дело обстоит из рук вон плохо. Недоказуемое никак не доказывается.

Тут самое время перейти от Ремизова к его младшему коллеге Александру Храмову — протеже Крылова и Сергеева. Его политическую концепцию мне уже приходилось характеризовать весьма подробно. Основной вывод был малоутешителен: перед нами энциклопедия расхожих, но недостоверных сведений, а также заблуждений разной степени добросовестности на тему русской истории, русского национального государства и вообще русского народа.

Задача данного фрагмента моего эссе в том, чтобы вскрыть гносеологические корни, вскормившие вышеуказанные плоды храмовского творчества.

Их искать недолго. Храмов например, свою статью об истории Российской Федерации основывает на таком, хорошо уже нами изученном, краеугольном камне: «”Национализм — это прежде всего политический принцип, согласно которому политическое и национальное единство должны совпадать”. Так начинает свою знаменитую книгу Э. Геллнер».

Это заявление — своего рода присяга, оммаж вассала — сеньору, чьи цвета он разместил на своем щите.

Но еще характернее высказывания Храмова в его концептуальной статье «Национализм и модернизация. Теория и перспективы либерального национализма»[603]. Основной пафос статьи — это послание либеральному лагерю: мы одной крови, между нами больше общего, чем различий, наша дивергенция — лишь дело времени. Автор даже пытается смоделировать своего рода гибрид: либеральный национализм (до и за него это уже пытались сделать педагоги Высшей школы экономики — «осиного гнезда российского либерализма»[604]). Словом, на светлый облик русских националистов Храмов попытался натянуть овечью шкурку, чтобы либералы, от союза с коими юный политик чает многих благ, не шарахались в испуге.

Ясно, что в таком контексте конструктивизм имеет быть понят и публично трактован только с положительными коннотациями: «Именно в свете конструктивистской парадигмы концепция либерального национализма обретает завершенность».

Безоговорочное письменное принятие конструктивизма со стороны Храмова выполняет роль своего рода верительных грамот в такой «народной дипломатии»: «Только в последние десятилетия XX века усилиями Э. Хобсбаума, Э. Геллнера, Б. Андерсона и других исследователей национализма, разрабатывавших т. н. “конструктивистскую парадигму”, стало понятно, что нации появились (были “изобретены”) совсем недавно, в начале XIX века».

Вот и все, просто и мило. Оммаж и верительные грамоты принесены по полной формуле и процедуре. Храмов «все понял»! Спасибо учителям! Слава конструктивизму!

А чтобы не сомневались, что он действительно все понял, Храмов транслирует основные идеи конструктивистов: «Согласно известному тезису Геллнера, не “нации порождают национализм, а национализм — нации”. Некорректно утверждать, будто нации “складывались”, “вызревали” на протяжении столетий и лишь “пробудились” в XIX веке, это существенно искажает историческую перспективу. Нет, нации — продукт эпохи Модерна, пришедший на смену религиозным, локальным, племенным идентичностям предшествующих эпох. Нация начинается вовсе не с народной иррациональной стихии, а с группы интеллектуалов, придумывающих концепцию нации и распространяющих ее через систему образования, через газеты и популярную литературу».

Не знаю, удовлетворится ли Сергей Сергеев этой храмовской декларацией, этим некритическим перепевом всего того идейного хлама, который мы подробно анализировали выше, Ну, а для Михаила Ремизова она, я думаю, прозвучит обыденным эхом его собственных рассуждений. Тем более что Храмов резюмирует совсем в его вкусе, только более отчетливо и менее замысловато: «Впрочем, то, что нации сконструированы, вопреки мнению многих, вовсе не означает, что их вообще “не существует”. Напротив, нации существуют именно потому, что они были изобретены». Вот и Ремизов точно так же считает. Основательность этих умозаключений читатель мог оценить на предыдущих страницах.

Я не хочу далее отвлекаться на этот более чем ясный сюжет. Sapienti sat. И намерен завершить тему однозначным выводом, который явственно напрашивается из всего сказанного.

Мне хотелось бы, чтобы все мыслящие тростники поняли раз и навсегда: вопросы нации, национализма и нациестроительства в принципе не решаются методами спекулятивной философии, это просто не ее компетенция. Доступ к сейфу с национальными секретами имеют только серьезные историки, а еще лучше — глубокие историософы[605]. Между последними, конечно, могут быть свои разногласия, но это, по крайней мере, олимпийский разговор и олимпийские счеты.

Прошли времена бердяевых и ильиных, чьи личные умозрительные построения могли иметь вес в просвещенном обществе. Сегодня в России (про Запад не говорю, там другие традиции) наука мнений более не имеет права на существование. За советский период мы прошли очень жесткую школу приоритета знаний и фактов, ибо такова была главная форма идейно-политического противостояния подлинной науки — своре псевдоученых, осуществлявших диктат «научного» коммунизма. Это наше завоевание, расставаться с которым нельзя. Приди к нам сегодня новый, остроумнейший в мире, Бердяев или Ильин, мы встретим его как безответственного и никчемного болтуна.

Такими болтунами и предстают сегодня столпы западного обществоведения.

Делать из них идолов передовой мысли — рубить самим себе голову.

Болваны того не стоят.