ЧТО ЗНАЧИТ БЫТЬ РУССКИМ

В начале разбора я предложил как контроверзу, навеянную книгой Балановских, но не солидарную ей, формулу русскости: русский народ — это сложносоставной европеоидный этнос, имеющий славянскую генетическую основу от летописных племен и говорящий по-русски. Попробую разъяснить ее, опираясь уже, однако, на данные книги.

Чтобы эта формула стали понятной и действенной, нужно разобраться, что есть славянская генетическая основа летописных племен. Откуда взялись славяне и что собой представляют биологически.

«Во мнозех же временах сели суть Словене по Дунаеви, где есть ныне Угорьска земля и Болгарьска. И от тех Словен разидошася по земле и прозвашася имены своими, где седше, на котором месте», — гласит источник: русская летопись.

Увы, она не раскрывает секретов этногенеза славян. Скорее, наоборот, запутывает нас. Ибо на Дунае славянские племена «сели» довольно поздно, в VI–VII веках, явившись туда уже законченными славянами (о чем свидетельствуют, в частности, этнонимы популяций-дублетов, именно тогда образовавшихся в Центральной и Южной Европе и сохраняющихся там доныне: дулебы, северяне, кривичи). Откуда они пришли на Дунай, где эпицентр их этногенеза?

Для ответа на этот вопрос проведем блиц-экскурс в историю в свете фактов, опубликованных в разбираемой книге.

Балановские в очередной раз противоречат себе, утверждая, что не существует ни славянских, ни русских генов. Наряду с этим они же пишут о том, что однажды за всю историю человечества произошли некие мутации, отразившиеся в мтДНК, «и поэтому все люди, имеющие данную мутацию, являются между собой более или менее близкими родственниками по материнской линии». Есть ли у всех русских эта мутация или нет? Все ли русские — родственники? Прямого ответа на этот важнейший вопрос в книге, конечно, нет. Но есть не менее важное утверждение: «датировки мтДНК восточных славян составляют 30 тысяч лет» (139).

Это сведения первостепенной важности.

Они означают, что славяне могли возникнуть уже тогда (м.б. и позже, «а когда именно — по-прежнему неизвестно»): предпосылка к этому налицо. Генетическое своеобразие некоей общности протославян (семья? род? племя?), передаваемое по материнской линии, уже сложилось 30 тыс. л.н.!

Кроманьонско-европеоидному древу примерно 50 тыс. лет (не менее). Около 20 тыс. лет оно стояло, время от времени выбрасывая ростки разных веток-этносов. Одни ветки захирели, исчезли, привились на другое дерево (синантропо-монголоидное, неандертальско-негроидное), другие дожили до наших дней. Но вот, 30 тыс.л.н. оно выбросило, наконец, славянский росток, которому суждено было уцелеть. В течение 30 тыс. лет славяне развивались, росли, дробились, пускали, в свою очередь, свои ростки, судьбы которых также сложились по-разному.

Важнейший вопрос: где это произошло?

Ответа авторы не дают (да и вопрос такой не ставят), но он в их книге существует объективно. Его дает археология, позволяющая, во-первых, увязывать памятники той или иной культуры с определенной расой, определенным этносом, а во-вторых — четко их локализовать и датировать. Именно этим проверенным и надежным путем шли Балановские, определяя границы европейского и азиатского генофонда на разных этапах верхнего палеолита (см. главку «Генофонд и культура»). Судя по предложенными ими картам, рождение славянской мтДНК не могло произойти нигде, кроме как на пространстве Европы. Ибо здесь не только проходил расогенез европеоида вообще, но и явно находился эпицентр этого расогенеза. Это важный вывод, но он взывает к конкретизации: где именно в Европе это произошло.

Что ж, для ответа на данный вопрос, надо экстраполировать тот же метод, хорошо себя зарекомендовавший, на более поздние времена. Что и было в свое время блестяще выполнено многими учеными, исследовавшими бесчисленные памятники культуры, сохранившиеся в земле.

Основной их вывод (повторю его еще раз) состоит в том, что славяне первоначально сложились как этнос в начале I тысячелетия н. э. «на огромной территории от Левобережья Среднего Днепра до Эльбы, от Померании, Лужиц и Бреста до Закарпатья, Приднестровья и Нижнего Днепра». Что проявилось и сохранилось до наших дней в виде единой на этом пространстве культуры «полей погребальных урн». А также отчасти в «языке земли» — топонимике. Хотя второй критерий менее надежен и носит вспомогательный характер, поскольку те или иные географические называния не обязательно давались этносом, доминирующим в ареале. И вообще, глоттогенез порой помогает нам разобраться в этногенезе, а порой может и помешать, но в любом случае не может его собой подменить.

Итак, прошло примерно 28 тысяч лет, прежде чем биологическая предпосылка славянского этноса материализовалась в отчетливо выраженную славянскую этничность. Весь этот процесс ни на одном из своих этапов не выходил за географические рамки Европы. Об этом, опять же, свидетельствует археология, выявляющая генезис тех элементов, из которых складывалась вышеупомянутая культура (см. предыдущую главку) и которые по отношению к ней выступают как первоначальные.

Первоначальная форма существования славян, после того, как неизбежный процесс дивергенции разложил посткроманьонскую ностратическую общность на индевропейские этносы[690], — славянские роды и племена. Ряд из них принял участие в собственно русском этногенезе. Это, с одной стороны, потомки антов, а с другой — племена, которые мы называем летописными.

Процессы как славянского, так и русского этногенеза происходили не без участия иноэтнических субстратов, в первую очередь — финского (на востоке, отчасти на севере и в центре Русской равнины), литовского (в центре и на западе), иранского и фракийского (на юге). Нужно правильно понимать сущность и масштабы этого участия. На мой взгляд, Балановские искусственно гипертрофировали его до невозможности, объявив финский субстрат чуть ли не конституирующим элементом русскости. Хотя наличие его в русском генофонде на севере просматривается лишь фрагментарно, а на западе и юге и вовсе отсутствует.

Противореча основному пафосу своей книги, Балановские сами же признают: «Однако это направление «запад<=>восток» так и не стало главным сценарием русского генофонда, не сумело превозмочь различия между севером и югом… В других главах… мы видели, что генофонд Русского Севера нельзя рассматривать только как наследство от финно-угров: он часто тяготеет к западным территориям, и скорее всего, к самому древнему палеоевропейскому пласту генофонда Европы» (288).

Нужно правильно понимать сказанное: палеоевропейский пласт являлся в той же мере протофинским или протолитовским, в какой и протославянским. Это во-первых. А во-вторых, судя по археологическим данным, на территориях, предназначенных историей к ославяниванию, финский субстрат существовал по большей части в виде небольших родов (даже не племен, не то что народов), редко распределенных по берегам водоемов и далеко отстоящих друг от друга. Оставив свой след в славянском генофонде, они не сделали его качественно иным, неславянским; субстрат растворился в суперстрате.

К сожалению, произвольное ограничение якобы «исконного» ареала исследования не позволило включить в анализ многие действительно исконные земли русского генофонда, где обитали летописные племена, чей генофонд также был для нас определяющим: дреговичи, уличи, тиверцы, радимичи, хорваты, дулебы (волыняне). В этом мне видится одна из главных причин искажения общей картины, нарушения истинных пропорций, позволившего так преувеличить роль финского субстрата, как это сделали авторы.

Помимо всем понятных негативных интеллектуально-нравственных последствий этого, есть еще один момент, на котором следует остановиться. Дело в том, что любая изменчивость может (а значит должна) быть градуирована, но для этого должна быть точка отсчета, в нашем случае — эталон русскости. В том ареале, который отвели себе для обработки авторы, они его не искали. Зато нашли в непосредственно граничащей с ним близи: это белорусский этнос.

Балановские формулируют это наблюдение так: «Если те же самые карты классических маркеров рассмотреть с точки зрения карты расстояний от русских, то мы увидим, что белорусы куда более похожи на русских, чем многие русские!.. Самый тонко дифференцирующий генетический маркер — гаплогруппы Y-хромосомы — показал удивительное сходство генофондов белорусов, поляков и западных русских. По этому сверхчувствительному маркеру своеобразие белорусского генофонда не обнаруживается!» (301).

Авторы невольно признаются здесь в том, в чем отказались признаться формально: генетический образец русскости на деле имеется, и белорусы соответствуют ему более чем кто-либо другой. Это еще раз говорит о том, что эталоном, точкой отсчета следовало брать не центральные или восточные, сильно микшированные, а западные, практически чистые популяции русских. А также о том, что авторы совершили стратегическую ошибку, очертив ареал русского генофонда на западе — границами нынешней кургузой России, во-первых, а во-вторых, включив в эти границы на востоке популяции не только финноизированных славян, но и, вероятно, славянизированных финнов.

Отсюда, от принципиального нежелания признать объективность эталона, самими же и установленного, — такие провокативные, отбрасывающие длинную и мрачную политическую тень тезисы Балановских, как, например: объективно-де русских нет, есть лишь такое условное название; русские-де — сложный этнический микст; финские народы ближе-де нам генетически, чем западные славяне; принадлежность к русскому (и любому другому) этносу определяется не биологически, а самосознанием человека; лингвистические признаки + географические признаки = сущность этноса[691]… и т. д. Эти и подобные им тезисы явно нуждаются в тщательной перепроверке с совсем иных идейных и методологических исходных позиций. Вопрос об исконно русском триединстве великороссов, малороссов и белорусов также явно нуждается в новом позитивном изложении, с учетом вновь полученных аргументов от генетики.

Русские поверх всех и всяческих границ: так следовало бы ставить проблему.

Условно русские в искусственно очерченных границах: так поставили проблему авторы. А жаль.

Грядущим исследователям придется, во-первых, максимально освоить и осмыслить пионерский труд Балановских, но во-вторых — продолжить и углубить исследование с учетом возникших у авторов проблем.

* * *

Прояснив для себя тезис о бесспорно славянской основе русского народа, проясним также и тезис о его сложносоставной природе.

Что собой представляли славяне, сложившиеся к VI–IX вв. на Восточно-Европейской равнине? Весьма гетерогенный контингент, о чем говорилось в главке «Русская изменивость». Изначально достаточно разные, они двигались, в основном, с запада на восток, и каждое племя тянуло за собой «затяжку»: шлейф своих — и только своих — признаков. Вятичи — своих, кривичи — своих и т. д. Отсюда, в том числе, широтное изменение значений главных компонент генофонда.

Двигались, видимо, не все и не все время. Оставались более-менее на своих местах балтийские славяне, а также лютичи, бодричи, пруссы, ляхи, уличи, тиверцы, хорваты, дулебы и др., не пошедшие дальше на восток. Больше продвинулись поляне, древляне, северяне, радимичи, дреговичи, но и они не дошли до областей плотного проживания финнов, осели там, где показалось хорошо, а дальше не пошли. Непрерывно двигались только словене, кривичи и вятичи. На полпути они встретили финские роды и племена — и началась активная метисация, более-менее мирная, судя по финскому эпосу, не отразившему никакой войны наших народов[692].

В итоге финский субстрат (в том числе уже давно смикшированные народы финно-монголоидного происхождения) оставил на пути этих племен всевозрастающий след с запада на восток вплоть до Урала. Всевозрастающий, но далеко не все определяющий.

Да, мы сложносоставной микст, причем древнейший, с индоевропейских времен. Но — слитный: микст, давным-давно сложившийся как целое, как единая данность — совокупность славянских племен.

Русскими же славянские племена стали, будучи объединены властью русов, руси. Тысяча лет нивелировки и взаимных миграций, иногда вынужденных властью, — вот наш путь этногенеза. Осознанная централизованная политика единения, а не стихийная метисация с финнами лежит в его основе. Благо язык оставался все время общим, хотя и подразделенным на северные и южные диалекты.

Политика успешная: ведь ни в субэтносах русского народа, ни в отдельных частях этих субэтносов вплоть до ХХ века не вспыхнули самостоятельные этногенетические процессы. Вначале их гасила инерция движения, экстенсивного развития, миграции на восток: субэтносы просто не успевали концентрироваться. Впоследствии этому препятствовала объединительная политика киевских, а пуще того — московских князей и царей, использовавших, в том числе, массовое переселение подданных (например, новгородцев, псковичей и смолян — в Подмосковье и наоборот, подмосковных — в Новгород, Псков и Смоленск). Что и дало в итоге возможность на всей этой территории образоваться не многим народам типа курян, вятичей, москвичей, смолян, новгородцев и т. д., а одному народу: русскому.

Хотя в ХХ веке от нас удалось отколоть украинцев и уже почти — белорусов, все же тысячу лет это единство, пусть с перерывом, но сохранялось.

Все познается в сравнении. Вот, также сложносоставные англичане (посчитанные без валлийцев и шотландцев) тоже сумели стать единым цельным микстом после гражданской войны Алой и Белой Розы, примерно когда и мы. И этот кельтско-германский микст оказался на поверку генетически весьма гомогенным. Германцы, пожалуй, микшировались на востоке со славянами не меньше, чем мы — с финнами, и их смешение окончилось гораздо позже, а местами (в области лужичан) и вовсе не закончилось. Но и германо-славянский микст не сильно повлиял на их гомогенность. Итак, по своей гетерогенности славяно-финский микст априори не может значительно превосходить кельтско-германский, а тем более германо-славянский микст. Уверенно: не в нем причина нашей повышенной, по сравнению с англичанами и немцами, гетерогенности.

А вот французы, к примеру, — микст, который цельным так и не стал, а теперь уже и вряд ли когда-нибудь станет после чудовищных этнически чуждых вливаний. То же итальянцы, где иноэтнический сепаратизм северных провинций недаром растет с каждым годом. Некоторые финны (удмурты, мари, мордва) — тоже микст; еще более древний, чем мы, притом местами европеоидно-монголоидный с дотатарских времен, подразделенность их популяций бросается в глаза и даже отражена в этнонимах (мордва мокша и эрьзя, луговые и лесные черемисы и пр.).

На этом фоне наша русская гетерогенность, искусственно, на мой взгляд, преувеличенная Балановскими из-за неправильно очерченного ареала исследования, не вызывает на практике таких тревог о возможном распаде этничности, как французская или итальянская, вроде бы формально меньшая, чем у нас. Не говоря уж об американцах, которым только ленивый не пророчит развал по расово-этническим границам. Так что можно отчасти согласиться с Балановскими: «Говорить о некой исконной чистоте русского антропологического типа и исходной однородности русского генофонда — как, впрочем, и генофонда любого другого народа — не приходится» (48).

Да, русские в общем — не совсем чистые славяне (хотя чистые европеоиды) по меньшей мере с III–V вв., а то и с более ранних времен. Но в этом нет угрозы нашей этничности. Ведь главное: уже самое раннее с XII, а самое позднее с XIV века мы существуем как сложившееся единое этническое целое. Мы сложносоставной, но единый народ с общей (восточнославянской) биологической основой. И какой бы то ни было субстратный след в нашем генофонде уже давным-давно потерял для нас всякое значение, кроме чисто академического. Если, конечно, не пытаться его искусственно раздувать, преувеличивать и превращать в яблоко раздора. От чего, к сожалению, не свободна, на мой взгляд, книга Балановских.