15/1/2003 Склероз, Красный нос

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

15/1/2003

Склероз, Красный нос

Наши сети, оказывается, прохудились: теплосеть, электросеть и прочие.

Наши сети совершенно неожиданно притащили нежелательного незнакомца.

В детстве спасали вата, войлок, валенки. Разумеется, и дрова.

Наш двор на канале Грибоедова был уставлен поленницами - черный такой лабиринт, выводивший к помойке. Ума не приложу, как разбирались взрослые: где чьи дрова. И почему-то не помню поленьев этих горящими: не подпускали, должно быть, ребенка к открытой печке. Осталось только чувство, с каким обнимал ее круглые жестяные под блеклой краской бока.

Вата бесстыдными пучками пробивалась из всех щелей в оконной раме. Вот уж конструкцию зимнего окна я понимал досконально, послойно: сливочные занозы облупившейся краски - бурые кристаллы замазки (осенью была жирная, как халва) - бумажные ленты, отведавшие клейстера (осенью заваривали крахмал) - из-под них вата, вата... Ничтожные следы нешуточных усилий по краям ослепительной гравюры на темы тропической растительности: ледяной иглой по стеклу.

Одежда была теплая и тяжелая, потому что ватная.

Про валенки рассказывать нечего - и так все понятно.

Войлок рос на входных дверях, тяжело клубился под скользкой клеенкой, вытекая из порезов...

Жить было душно, но не холодно.

С тех пор климат стал мягче, одежда - изящней, вата - дороже, дрова и валенки петербургский ребенок представляет по картинкам, - и нынешней зимой разговоры такие:

- Лучше всего найти где-нибудь кирпич и раскалить его на газовой конфорке. Потом поставить в комнате на что-нибудь железное. Кирпич, знаете ли, отлично держит тепло...

Наши сети, оказывается, прохудились: теплосеть, электросеть и прочие.

Наши сети совершенно неожиданно притащили нежелательного незнакомца.

Вдруг мы осознали, что под Петербургом ходит ходуном, плещет черными волнами ледяная тяжкая грязь, и наша сосудистая система в ней застывает и рвется.

Почти три века источником тепла был рабский труд и обеспеченная им дешевизна топлива.

Хотя уже полтораста лет назад иностранные путешественники предупреждали: ресурс не бесконечен и рано или поздно Петербург придется обогревать бумагами из бесчисленных канцелярий. Правда, они недооценивали вклад Тимофея Ермака в нашу энергетику.

А теперь вот и линии, соединяющие дело Петра с делом Ермака, прерываются. Хозяйство - так называемое жилищно-коммунальное - поражено склерозом. И вся надежда - на раскаленный кирпич.

Судя по всему, и в умах начальников происходит то же самое, что с этими несчастными трубами и проволокой в зыбкой глубине, у нас под ногами. Все проржавело и перепуталось. И, поспешая по грязным улицам из холодного темного жилья в холодную темную контору, бедный петербуржец, пешеход поневоле (потому что неуловим и почти несовместим с жизнью так называемый общественный транспорт), Маленький Человек-2003 то и дело упирается глазами в огромную цветную открытку: яркощекий такой жизнелюб в ярмарочном халате, имея в одной руке бокал, кажет населению три пальца другой руки. И эта шарада обозначает, по-видимому, что все обстоит отлично.

Зима! Начальство торжествует! И мы тоже должны быть особенно счастливы в этом году: потому что ровно три столетия назад одному человеку пришла в голову одна безумная мысль. Сама по себе, впрочем, красивая - даже слишком красивая для России - "страны, - писал Белинский, - где, наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей".

Петр Великий, похоже, не умел мерзнуть. Бывают такие люди. Пушкин вот тоже совершенно не чувствовал холода. Знай ликовал: как жарко поцелуй пылает на морозе! как дева юная свежа в пыли снегов!

Гоголь был устроен - да и одет! - совсем по-другому; не выдержал, сбежал в Италию, оттуда рифмовал: Петербург - снега - подлецы - департамент; вполне современный, не так ли, пейзаж?

Но первым, кто сказал вслух, что Петербург - синоним холода и что холод - почитай, синоним смерти, - был Некрасов. В нищей юности как-то случилось ему провести на петербургской улице - в одном пиджаке или там сюртуке - чуть не всю ноябрьскую ночь напролет. При слове "Петербург" его стихи стучат зубами.

Помнишь ли день, как больной и голодный

Я унывал, выбивался из сил?

В комнате нашей, пустой и холодной,

Пар от дыханья волнами ходил.

Помнишь ли труб заунывные звуки,

Брызги дождя, полусвет, полутьму?

Плакал твой сын, и холодные руки

Ты согревала дыханьем ему?

Став богачом и знаменитостью, Некрасов не утратил чувства реальности - главного петербургского чувства: как бы ни блистали в театральной, допустим, зале хрустальные люстры и дамские декольте, не забывай - снаружи, на улице, смертельно холодно, и не всем пешеходам суждено воротиться домой. Ночь и зима со всех сторон обступают сияющую столицу - и жаждут ее поглотить. Лови, лови световой день, беги, беги среди сугробов, горожанин!

Двадцать градусов! Щеки и уши

Не беда, - как-нибудь ототрем!

Целиком христианские души

Часто гибнут теперь...

И далее - все, как теперь, как в сегодняшней газете...

Что ж! Раскалим кирпич, запалим свечу и, пока телевизор, обесточенный, не лжет, будем читать Некрасова. Новые смыслы открываются, ей-богу. Вот, например, все думают, что труб заунывные звуки - это какой-нибудь духовой оркестр проходит под окном. Ничего подобного! Дело происходит в петербургской мансарде - и слышно, как завывает в дымоходах ветер. Прислушайтесь: органная сюита. Юбилейная. Исполняют петербургские дома под управлением Зимы.