КРАСНЫЙ СМЫСЛ

КРАСНЫЙ СМЫСЛ

Сергей Кургинян

Оперировать в современном обществе понятиями, взятыми напрокат из того прошлого, в котором религиозная классика играла совсем иную общественную роль, вряд ли целесообразно. Однако ничуть не умнее отказываться полностью от способов описания действительности, которые оставила нам та эпоха. Вот почему в подходе к происходящему мы предполагаем, что Прошлое с его духовной чуткостью присутствует в гораздо более огрубленном и скептическом Настоящем. Но это присутствие — опосредовано Современностью. Оно существует как бы в “снятом”, преобразованном почти до неузнаваемости, особом качестве.

Отдавая дань Современности с ее сухими и выверенными подходами к сфере, прячущей в себе тонкие реальности человеческого бытия, мы называем это особое качество “культурными кодами”. Мы полагаем (и современная наука убедительно доказывает правоту такого полагания), что такие “культурные коды” заложены в духовном ядре, диктующем народам и культурам их неповторимую специфику собственно человеческого, сверх- и надприродного существования, с такой же непреложностью, с какой генетические коды заложены в “ядре природного бытия”, управляющего биологическими формами дочеловеческого существования всего Живого.

С этой точки зрения мы вправе подходить к описанию собственно человеческой реальности конца ХХ века, используя религиозные категории в их особом, лежащем вне сферы осознанной религиозности, культурном понимании. Современный человек может с иронией отвергать мысль о том, что его жизненными поступками управляет определенное представление о типе спасения души. Однако это представление, чаще всего незримым и неосознаваемым данной скептической личностью способом, пронизывает ее бытие, ее вполне земное и конкретное поведение. Именно заложенное через глубокое культурное опосредование представление о связи земного и небесного, имманентного и трансцендентного, существования и смысла, определяет каждый наш жизненный выбор.

1. СМЫСЛ И СУЩЕСТВОВАНИЕ

Тысячелетия жизни наших народов в едином пространстве Срединного Севера, простирающемся далеко за пределы собственно географической “северности”, наложили свой неустранимый отпечаток на то, как здесь понимается Спасение. В этом нет того, что часто называют “геополитической предопределенностью”. Просто мы пребываем в едином смысловом поле. На единой смысловой территории. Природное, конечно, значимо для ее описания. В этом природном есть своя тайна. Но главное — в соотношении Смысла и Существования в нашем типе Спасения. Смысл и Существование слиты здесь воедино и неразрывно при очевидном приоритете смыслового начала. Существование здесь рушится в ту секунду, когда исчезает Смысл. Смысл разлит в каждой частице бытия, он насыщает собою Существование так же, как Свет пронизывает русскую березовую рощу.

Вне ответа на вопрос о Смысле Жизни жизнь прекращается. Она как бы отрицается в этом “бессмысловом” качестве. Вне высокого и конкретного ответа на вопрос о Смысле государства, Смысле общества — ответа, просветляющего Бытие и указующего на наличие в его уродствах (именно в них, а не поверх них и вне них!) частицы совершенного и идеального — здесь начинается ничем не сдерживаемый Распад, тотальное Отрицание, беспредельное и неотвратимое Тление.

Такова специфика Страны, специфика целого Смыслового Континента, живущего по своим законам и перестающего жить, как только эти законы начинают подрываться и отвергаться. Нельзя безнаказанно посягать на тонкие закономерности собственно человеческой Реальности, как нельзя посягать безнаказанно на более грубые закономерности всего живого и неживого. Нельзя, конечно же, и проводить прямые параллели между грубыми реальностями, в которых как бы притушен фактор Воли и Смысла, и тонкими человеческими мирами, в которых Воля и Смысл имеют определяющее значение.

Но взаимная несводимость грубых и тонких закономерностей, разный характер соотношения в них Рока и Случая, Судьбы и Заданности — не означают, что тонкий, собственно человеческий, мир не подвластен вообще некоему “строительному началу”, принципам Организации и Гармонии. Эти принципы существуют и действуют. Не надо никакой мистики (хотя и мистика не является синонимом архаики и наивности), не надо никаких спекулятивных отсылок, отвергаемых разумом, который сумел придумать расщепление ядра и выход в космос.

Смысл столь же исчисляем, как и отклонение светового луча в гравитационном поле. Апелляция к Смыслу не должна и не может отвергаться как пристрастие к вненаучным построениям. Изучающая Смыслы герменевтика не менее строгая наука, чем квантовая теория поля. Отбрасывание невещественных аспектов человеческой реальности — это не признак причастности к рациональной и скептической современности. Это признак гуманитарного невежества, ложно понимаемой материалистической доктрины, признак оторванности нашей страны от стремительно развивающейся гуманитарной научности конца ХХ века. Именно этот отрыв, кстати, и привел к той политике, горькие плоды которой мы сейчас вкушаем.

Не извлечь урок из случившегося, еще раз с пренебрежением отвергнуть Сложное, заявив, что все оно “от лукавого”, могут только силы, несущие на себе отпечаток мертвой обреченности. Это для них бытие меряется “надутостью” Существования, оторванного от Смысла. И как бы эти силы ни называли себя — коммунистами, демократами или националистами, — это все равно силы мертвенные и уходящие. Лишь Мертвое может радоваться тому, как раздувается Труп Существования, и видеть в этом раздувании чуть ли ни симфонию Бытия.

2. ИНАКОВОСТЬ

Россия устроена иначе. Иначе понимает она Бытие, иначе понимает (и осуществляет!) Спасение. Эта инаковость не связана с одной только религиозной эпохой.

Хотя, конечно, роль Православия в этой инаковости смыслового существования Российского Целого огромна и непреложна. Принципы понимания догмата о Троичности значат больше для вскрытия тонких закономерностей нашей бытийной субстанции, включая и субстанцию политическую, чем постоянно муссируемые агитационные отсылки к химерическому благополучию, которое уходит от нас тем дальше, чем больше о нем “камлают” на всех политических перекрестках. Наше Бытие слишком прочно связывают Жизнь и Спасение. Отбросить Спасение и оставить “жизнь как форму существования сытых тел” — это значит убить Жизнь, убить страну, убить общество.

Знаменитое Филиокве — дискуссия об исхождении Святого Духа — многое заложила в русском понимании неотделимости Существования и Смысла, усилив неразрывность Троичности, отбросив то “субъект-объектное” разделение, которое на самом деле кодифицирует формула “и от Отца, и от Сына”. У нас нет того превознесения Сына, к которому гордо апеллирует западный гуманизм, обвиняя Православие в косности, проявленной на Флорентийском соборе. А в этой “косности” обнаружилось интуитивное предвидение того, что раскол слитости земного и неземного начнется формулой Филиокве, расщепляющей Триединство на два Источника и исходящее от этих двух Сообщение.

Следом за таким расщеплением начинается эрозия “нездешне-здешнего”, “смысло-существовательного” единства. В “трещину” Филиокве начинает вползать догмат о чистилище — об экстерриториальном пространстве, которое как бы и не принадлежит Смыслу и Антисмыслу, являясь в этом случае “концентратом” Существования как такового. Отсюда уже лишь один шаг до протестантского отбрасывания сферы Смысла в бесконечную даль, один шаг до разрыва Смысла и Существования, до безблагодатности Бытия. Сделали этот шаг — следующий неизбежно ведет к чистой апологетике Существования, к тому, что грубо и ложно именуется материализмом.

Цепь этих шагов образует тонкую, но непреложную основу того, что называется “Большой Модернизацией”. И это разделение началось не в 17-м и 18-м веках! Оно имеет тысячелетнюю историю, записанную в ядре культуры. Это адресует и к дохристианскому, и к постхритианскому (коммунистическому) этапу жизни России, развития ее смысло-существовательной целостности. Здесь (как и на Западе, выбравшем Большую Модернизацию) есть то Единство, в котором эпоха доклассических религий, эпоха религиозной классики и эпоха как бы отброшенной религиозности соединены в единое целое.

В этом неумолимом, объективном, записанном смысловыми знаками на кодах культуры Тонко-Реальном, адресующем не к вере, а к современной гуманитарной научности, — свидетельство принципиальной немодернизируемости Российской действительности. Глупо и преступно именовать ее “контрмодернизационностью” или неисправимой реакционностью. Глупо и преступно видеть в ней презумпцию “исторической виновности” России, ее антизападности.

Глупо и преступно это всегда — и в эпоху Де Кюстина, и в эпоху Янова и Бжезинского, и в эпоху Отрепьева, и в эпоху, когда генерал “упал-отжался” начинает рассуждать о столетиях зла, сконцентрированных в Кремле. Глупо и преступно говорить о “варварской Московии”, предательски объявлять ялтинского союзника “империей зла”, “криминально демонизировать” нынешнюю, кризисную, как никогда, российскую действительность.

И все же особая глупость и преступность подобной подмены, объявления Большой Альтернативности — Контрмодернизационностью, спасенной духовной западности — антизападностью, обнаруживается именно сейчас — в эпоху, когда путь “большой модернизации”, который выбрал для себя Запад, окончательно обозначил свою ущербность и уязвимость (что вовсе не означает, что на этом пути не было величайших открытий и грандиозных свершений).

Сейчас, когда пафос Большого Модерна снят, когда его место занимает формула “трех П” — Постмодернизма, Постиндустриализма и Постисторизма — тому Западу, который выбрал Большой Модерн и проиграл его вместе с Большим Гуманизмом — надо, как никогда, “молиться” на Россию, сохранившую в своем смыслосуществовательном единстве некий потенциал западной альтернативности, основанный на идее Пути, на идее возможности спасаться через динамику Бытия, погружаясь в драгоценную субстанцию исторического процесса.

Именно альтернативное должна просветлять, выявлять, вспоминать и культивировать Россия, если она хочет не потерять Большой Смысл. А потеряв его, она разрушит себя, предаст свое прошлое и свое будущее во имя жалкого прозябания в псевдонастоящем, в отпадении и безвременьи. Альтернативное должен судорожно и трепетно высматривать и благословлять в России весь мир, и прежде всего тот Запад, который с ее падением — проиграет последнее.

И это Альтернативное, проходящее через тысячелетия российской истории, истории всего нашего Срединного Севера, всего нашего смыслового континента (еще раз подчеркнем, не столько и не только географического) мы должны и обязаны искать в великом красном этапе своей истории, в эпохе красного империума — СССР.

3. СБРОС

Мы именно обязаны искать это! Обязаны перед своей страной, которая находится в наиболее катастрофической фазе своего исторического существования. Глубоко ложным является выбор — “идея или страна”, который часто навязывают нам любители удвоения и растворения смыслов в зеркалах провокаций. Можно выбирать между идеей и страной там, где разорваны Существование и Смысл, где можно жить, не Спасаясь, где человеческая реальность не взрывается, не превращается в Черноту в момент, когда теряется формула Спасения, основанная на единстве здешнего и нездешнего. И конечно, в такой культуре, где прошла Большая Модернизация и отрыв фактора страны от фактора идеи возможен, мы призвали бы отдавать приоритет фактору страны — несомненности приоритета человеческих судеб, находящихся под смертельной угрозой. Но здесь этой возможности выбрать между страной и идеей нет. Наша страна и есть воплощенная идея, единство Смысла и Существования. Любя ее, мы не можем изъять из нее Смысл, оторвать ее от ее собственной нездешности.

Поэтому мы обязаны искать идею — в ней и ее — в идее. Мы обязаны делать это постольку, поскольку вообще являемся подлинными патриотами — то есть любим свою страну такой, какой она только и может быть — единством Смысла и Существования. Мы в особенности обязаны делать это именно сейчас, поскольку в стране, где единство цепи времен и смыслов есть условие неумирания, эта цепь времен и смыслов разорвана.

Мы уже не просто должны и не просто обязаны, а связаны высшим долгом и обязательством, ибо случилось то, что случилось. Раньше можно было сколь угодно не любить Маркса и Ленина и скептически пожимать плечами по поводу советских (и впрямь немалых) идиотизмов. Можно было свободно искать свою смысловую территорию, опираясь на собственное понимание предельных вопросов и личное соответствие предельным реальностям. Можно было жить, погрузившись в стихию земного существования и незаметно питаясь в этой погруженности тайной смысловой причастностью, как это свойственно нашей культуре, нашей небрежно-страстной форме поиска предельных сущностей и предельных истин. Все это можно было делать до того, как начался Сброс — война на истребление красного смысла, а вместе с ним и всей смыслосозидающей способности нашего общества и нашей страны, нашей смыслосуществовательной целостности, имеющей высочайшую всемирно-историческую ценность.

Этот Сброс — особый социо-культурный шок, как бы призванный нанести удар только по красной ипостаси российской смыслосодержательной личности — на деле оказался направлен гораздо глубже. Было ли это задумано теми, кто лишь притворялся, что избавляет Россию от абсурдов “коммуно-совковости”? Было ли это почти случайным следствием накопленной и выплеснутой ненависти ко всему советскому и коммунистическому, ненависти, которая творила зло, не ведая всей меры преступности ею творимого?

Главное сейчас не в этом. Главное — что в исступленном ударе по красному периоду, красной исторической личности была растоптана не только эта личность, не только эта система ценностей. Было повреждено ценностное ядро — способность России и российского общества переходить от одних смыслов к другим, от одной формы реализации своей сущности к другой форме.

С поразительной точностью Пушкин охарактеризовал качество подобного перехода словами Сальери: “Что говорю? Когда великий Глюк явился и открыл нам новы тайны — высокие пленительные тайны, не бросил ли я все, что прежде знал, что так любил, чему так жадно верил, и не пошел ли бодро вслед за ним, безропотно, как тот, кто заблуждался и встречным послан в сторону иную?”

Так может поступить только тот, кто сохранил ядро — способность желать найти истину, способность жертвовать истине и справедливости, меняя путь ради открытых встречным новых высоких и пленительных тайн. Так переходило человечество от язычества к христианству, от христианства к эпохе как бы секулярного гуманизма. Оно сохраняло способность постигать открывающиеся ему новые высокие и пленительные тайны Смысла и, трансформируя смыслы, сохранять единство Смыслопути.

Повреждение ядра культуры, кодов, содержащихся в этом ядре, прежде всего — “механизмов” состыковки и синтеза Смысла и Существования в единой формуле Спасения — это неизмеримо хуже, чем отказ от тех или иных ценностных ориентаций. Это отсутствие способности к производству и воспроизводству ценностей вообще — то есть утрата какой-либо социальности, какого-либо смыслодержания. Катастрофическая в любом обществе, эта утрата в России особо катастрофична. Ибо Россия вне смыслов, вне их единства с Существованием теряет буквально все.

Удар по “красному” повредил ядро российской культуры. И как минимум одно свидетельство тому, что это было не случайно, мы имеем. В пике катастрофы, связанной с подобным ударом, прорывающим в своей неслыханной исступленности не только ценностные оболочки красного этапа, но и само ценностное ядро, советник президента РФ господин Ракитов, человек неглупый и образованный, напрямую заявил, что задача так называемой реформы Гайдара состоит именно в шоковом ударе по ядру культуры, в сломе социо-культурных кодов, а не в экономическом или даже социально-экономическом трансформировании несовершенной действительности.

Подобная операция беспрецедентна и, по сути, означает посягательство на Историю, подрыв ее сущностных оснований. Свидетельство Ракитова значимо для нас лишь как фиксация неслыханного плана, явленного в тысячах безумных оскверняющих процедур, ударяющих именно по ядру российской смыслосуществовательной Целостности. После того, как это началось (а началось это задолго до краха красного империума — СССР), любая личность, любящая свою страну как идею и идею как свою страну, любая личность, связанная с российской смыслосодержательной целостностью, оказалась в каком-то смысле ЗАЛОЖНИЦЕЙ совершенного. И потеряла в этом своем высоком заложничестве право на абстрактный, оторванный от реальности выбор собственной смысловой ориентации.

4. “…ТАКАЯ ПАРТИЯ…”

Мы трагически ответственны и потому обязаны произнести, наконец, полную правду. Мы обязаны сегодня сказать, что сокрушительный удар по красному смыслу, прорвавший смысловые оболочки и повредивший ядро российской смыслосодержательной личности — это не преступление или предательство отдельных лиц! Это даже не преступление только большей части переродившейся верхушки коммунистической партии. Нет, это еще и преступление, поддержанное (в собственно политическом смысле) всей массой сформированного этой партией партийного Муравейника.

Увы, сегодня, в преддверии нового предательства, я вынужден делать то, что мне по-человечески глубоко претит. Но я не имею права отделять (как это делают лукавые политики, алчущие избирателей) некоего “рядового коммуниста” от “виновного в измене начальства”. Этот рядовой коммунист, если он не был муравьем, не имел права уклоняться от самоопределения в условиях шабаша конца 80-х годов. Любые ущербные действия (даже создание неумных, псевдофундаменталистских и псевдокрасных структур) в чем-то все-таки были лучше морока всеобщего муравьиного ликования.

А этот морок проявил себя не только на 27-м съезде КПСС (что было еще можно как-то понять), но и на 28-м съезде, где трижды объегоренные удавами-циниками “бандерлоги” плясали танец идиотского восторга в момент, когда подписывали себе и стране смертный приговор. Политическая организация предполагает наличие политической категории — ответственности ВСЕЙ партии за съезд, ею избранный. Политическая организация предполагает наличие такой же ответственности ВСЕГО пленума за то, что на нем принято. Политик, не желающий принимать решения, беременные предательством, не может ограничиться “особым мнением”!

Если политик считает, что его организация предает общество и идею, если он дал бой на пленуме (а даже этого не было) и проиграл этот бой, то он начинает собирать чрезвычайный съезд и бороться за исправление ошибок, сделанных его партией, ошибок, граничащих с преступлениями. Если политик проигрывает чрезвычайный съезд и видит, что его организация встала на путь предательства, он выходит из этой организации и создает новую на очищенном от скверны и провокационности идейном поле — во имя защиты своей страны. В противном случае, он не политик и не идеолог, а всего лишь “тонко организованный”… муравей, путающий соборность (высокие формы неповрежденной идеецентрической солидарности) — с покорностью, основанной на единстве верхушечного цинизма и низовой тупости.

Партия с гордым названием КПСС вела себя по-муравьиному много раз. 28-й съезд — это лишь высшее проявление подобного поведения. Но нельзя забыть и рабские пленумы — эти высокопоставленные муравьиные сходки, где чиновные муравьи ни разу не сумели (кстати, в отличие от того же Ельцина на октябрьском пленуме) набраться элементарного мужества для подлинно политического поступка и увести часть партии от скверны предательства, или просто выйти из партии, выбравшей путь смыслового, а значит, и политического самоубийства.

История не знает сослагательных наклонений. Что было бы, если бы Лигачев вышел вместе с Ельциным из состава Политбюро на октябрьском пленуме и создал свою партию, борясь за победу на выборах? Но… тогда это был бы не Лигачев! В этом и состоит рок самоубийственной муравьиности! Самоубийственной — не только и не столько для чиновных представителей данной породы! Прежде всего — самоубийственной для любимой нами страны, оказавшейся жертвой коллективного — и именно коллективного! — исторического предательства.

Мы стали заложниками этого предательства, и в качестве таковых обязаны перед лицом страны забыть о наших собственных (частных в этом масштабе) смысловых предпочтениях и спасать от истребления и Красный Смысл, и страну. Но при этом мы должны полностью отдавать себе отчет, что истребление оное творится не столько “посторонними” типа упомянутого мною Ракитова, сколько теми, кто лживо присягает красному смыслу, стрижет с этой лжеприсяги гнусно-жвачный политический дивиденд и — по сути — подрывает красный смысл изнутри, предает, выхолащивает, разлагает его непотребным трупным гнильем своей политической псевдотеории и псевдопрактики.

При этом нынешняя “вторая когорта предателей” сильно отличается от первой, собственно перестроечной.

У первой когорты могли сохраняться хоть какие-то иллюзии реформирования. Масса идиотизмов советского марксистско-ленинского псевдофундаментализма, абсурды нашей действительности могли вселять в партийные круги глубокую оправданную тоску и желание многое изменить. И на этом искреннем желании можно было паразитировать циникам и сознающим масштаб творимого “подрывникам”. Все то же самое, делаемое повторно, в ситуации, когда уже есть исторический опыт, есть иммунитет к наивности благонамеренного рвения, есть понимание, как легко наивностью подобных благих намерений мостится дорога в ад — уже совсем непростительно.

У первой когорты могла быть иллюзия несокрушимости мощи своего государства. У второй, уже живущей на его обломках, такой иллюзии быть не может при любой степени политической ограниченности.

У первой когорты было и то оправдание своей “муравьиности”, что КПСС предперестроечного и перестроечного образца не была в каком-то смысле уже (и еще!) политической организацией. Не было опыта политической борьбы. А был опыт чиновного радения в составе псевдополитического административного конгломерата, который в условиях однопартийности вобрал в себя всю гамму общественных настроений, включая антипартийные и антикоммунистические. Вязкость конгломерата не давала ему распасться, выделив из себя собственно политический субстрат.

Но все это было до 1991 года. После 1991 года даже эти (не очень значимые) оправдания не работают. У членов КПРФ в нынешней реальности есть все возможности для свободного выбора, для того, что именуется инициативными формами политического поведения. Есть опыт разгромов за счет политических провокаций. Есть и какой-то опыт политической борьбы. В этих условиях предательство ими красных смыслов и подрыв их действиями остатков ценностного и смыслового субстрата в российском обществе — уже категорически неприемлемы.

Вот почему, говоря о “новых имперских левых” (и понимая империю как союз равноправных народов в поле мощной левой идеи), о новом поле красных смыслов, новом красном империуме, мы должны все более резкой чертой отделять это от ренегатства, от тех, кто вместо Красной Сущности, базирующейся на высоком смысловом альтернативизме, говорит о концепции устойчивого развития, то есть о вписывании в исчерпанный Большой Евромодерн, уже беременный антигуманным постмодерном, фактическим признанием Конца Истории.

Для меня и моих единомышленников “консенсус” между Зюгановым и Чубайсом есть логическое продолжение принятия концепции устойчивого развития, представляющей собой творение пресловутого Римского клуба, проклинаемого тем же Зюгановым-державником как “масонская злая сила”. Подобное алогичное концептуальное объятие усиливает эрозию ценностного ядра, ибо в сознании мало-мальски мыслящих сторонников партии это объятие противоестественно, оно воспроизводит те самые “сшибки стереотипов”, которые, как Зюганов и его соратники знают, широко использовались для слома красного смыслового поля в СССР. И это все меньше походит на случайность.

Проблема ясна: либо в ближайшее время компартия всерьез вернется к Альтернативизму, либо ее не будет. Или точнее — она станет источником дальнейшего подрыва всей системы красных смыслов и ценностей. Подрыва самого опасного — изнутри. И тогда остается одно — уйти из этого якобы красного, а на деле мертвого дома.

Меня спросят — куда? В карликовые организации, еще более косные и не менее провокационные? Что ответить? Нет дома, в который можно уйти. Но лучше уйти — в поисках Жизни, соединяющей Существование и Смысл, — чем умирать медленной комфортной смертью Духа в элитных кабинетах дубового (во всех смыслах этого слова) “большого думского стойла”. Не имея, кстати, никаких политических перспектив даже в рамках парламентской борьбы за границей 2000 года. Надо покинуть дом, в котором слишком сильно смердит. И тогда откроется неуютная, подвластная всем ветрам площадь. И масса дорог — возможно, опасных и тупиковых, возможно, заваленных разными искусами и прельщениями. Но откроется и смысловое небо над головой.

Далее — признать Альтернативизм и в его поле — подлинные красные смыслы, их ценностью оправдывая свое Отечество за семьдесят лет его якобы глупого и пошлого увлечения ложной химерой.

Вдумчиво залечивать травму ценностного ядра, которую наносили через “красное”. Это невозможно без глубокого переосмысления “красного” и его роли в российской истории.

Достраивать и доосознавать высокие смыслы красного. Перестать демонизировать это красное или, наоборот, чуть ли ни приравнивать его к христианству. Красное — специфическая, сильно отличающаяся от христианства, но в чем-то ему глубоко родственная, система высоких смыслов. Это Высокое тонет в псевдоматериалистической пошлости, извергнутой на людей за многие десятилетия. Но в том-то и состоит наша задача, чтобы отделить шелуху от зерна.

5. МЕТАФИЗИКА КРАСНОГО

В зерне же, как мне представляется, находится следующее.

Во-первых, острое ощущение вселенской динамики, вселенского катастрофизма, который бросает вызов высшему смыслу существования человечества, смыслу Истории. Этот вызов в разных ипостасях Красного Смысла раскрывает себя по-разному. Та же дерзкая мысль ранних Стругацких (позже отказавшихся от самих себя, подобно Быкову и Астафьеву) о возможности силами людей преодолеть схлопывание Вселенной, предсказанное астрофизиками второй половины ХХ века и прежде всего Зельдовичем, ближе к высокому Красному Смыслу, чем десять томов правоверно-умеренно-патриотичного Подберезкина.

Человек как строитель Космоса и вершитель предельных космических судеб — вот человек Красного Смысла. Здесь — стык этого Смысла с разными вариантами богостроительства — от Горького и Луначарского до Богданова и Ильенкова. Говоря о последних двух, не могу не отметить другой вариант борьбы с космическим роком. И Богданов, и Ильенков не знали о модели схлопывающейся Вселенной. Их вариант космизма выбрал своим врагом рок второго закона термодинамики — остывание Вселенной. Поразительно, как оба они, обсуждая конечные цели человечества, приходят к идее великого космического пожара, раздутого для того, чтобы преодолеть надвигающийся холод “пространства бесполого”. Ну как тут не вспомнить Блока с его неверно понимаемым: “Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем, мировой пожар в крови, Господи, благослови!” Это не имело никакого отношения к погромам и экспроприациям, это было совсем, совсем о другом.

Отмечу при этом, что нео-гегельянец Ильенков, последовательный “проникатель” в “Капитал” Маркса, и нео-кантианец, антимарксист Богданов, — во всем остальном были диаметрально противоположны. Тем более внимательно надо относиться к сходству там, где все начинено антагонизмом по другим интеллектуальным позициям.

Во-вторых, оптимистическое (у ранних Стругацких) и пессимистическое (у упомянутых “огнепоклонников”) ощущение бого- и космо-строительной роли человечества продлевает христианскую близость твари и Творца до уровня соучастия человека в огромном и непомерном. Да, именно до ключевого, способного повернуть эсхатологическую судьбу мира, Со-Участия. Для того, чтобы это соучастие стало возможным, человек, в его очевидной малости по отношению к безмерности времени и пространства, должен стать “третьей силой”, бесконечно значимой песчинкой на весах равновесия двух антагонистических борющихся сил — Добра и Зла. Света и… даже не Тьмы, а именно Черноты, антиСвета.

Такой дуализм, на первый взгляд, глубоко противоречит монизму основных мировых религий и возвращает к манихейству. Но это не так. Да, Красный Смысл неизбежно вводит эсхатологическую непредсказуемость, возможность окончательной победы Черноты над Светом, Зла над Добром. Но он не размывает и не перевертывает при этом соотношений, не делает Зло Добром, не молится Черноте. Он, напротив, создает предельную ситуацию человекозначимости и мобилизованности высшего человеческого начала на борьбу со злом.

При всем уважении к христианству, могу сказать, что эта конфессия, и в том числе ее метафизически глубочайшая модификация — Православие, — не может создать тех мобилизационных напряжений в борьбе со Злом, которые создает Красный Смысл, красная дуалистическая метафизика. Для христианина Дьявол — это заблуждение, “обезьяна Господа Бога”, тот, кто не может построить Черный замок, ибо нет у него своей строительной самости. Для красного метафизика, видевшего Хатынь и Освенцим, Черный замок реален, материализован, Зло творчески состоятельно и автономно, его конечная победа возможна. Возможна черная дыра Истории и ее высшее выражение — пожранная субстанция Вселенной, превращенная в тотальную Черноту. И все это базируется не на проблематичных откровениях, а на том, что может сегодня дать наука на ее переднем крае, — там, где она (как это кому-то не покажется странным) всегда оперирует не только истиной, но и Смыслом.

И повторю, возможность конечной победы Зла означает не капитуляцию перед ним, но, напротив, требование предельной и последней мобилизации, дабы не допустить высшей Катастрофы.

В-третьих, мобилизационный красный дуализм неизбежно пересекается с предельным антифашизмом. Это неизбежно вообще. И это вдвойне неизбежно, если мы занимаемся стыком российской истории и Красного Смысла. Для Красного Смысла Вторая мировая война, будучи Великой Отечественной, не перестает быть мировой и космической. Это первая, но не последняя из предельных войн, которые начались. Это война, где Зло назвало себя и прямо пошло под черным знаменем смерти. Война, где противник восславил Ад и доказал, что способен строить Черные замки.

Катастрофа СССР как красной империи началась с того, что величайшее из событий реальной Красной истории оказалось извращено и принижено. Ему не был придан главный, Бытийный смысл. Впрочем, это касается не только коммунистов, которые, выиграв войну, проиграли мир, ибо не сумели постигнуть, в силу идеологических запретов на мышление, ЧТО победили и КАК жить дальше, встретившись с такой Чернотой. Это в еще большей степени касается европейских либералов, не только не извлекших уроков из “Черного взрыва” 20-40-х годов, но и проявивших готовность сотрудничать с Чернотой, борясь со своим вчерашним союзником и спасителем.

Это заигрывание с Чернотой, глубокое демобилизационное усилие, начавшееся неореализмом с его воспеванием “просто жизни” (борьба якобы с тоталитарной героизацией, а на деле героизмом вообще), перешло в потребительское общество, в фактическую дегуманизацию в объятиях весьма двусмысленного и не такого уж игрушечного постмодернизма.

Попытка многих наших патриотов принизить онтологический статус красной победы, возложить миссию победителя на некоего “просто солдата Отечества”, — та же смысловая эрозия, приведшая к крушению нашей смысло-существовательной территории. Германия воевала с Российской империей в 1914-1917 гг. Не было “вырезания элиты”, командовали офицеры Генерального штаба с передаваемым по наследству воинским умением, был православный, не прошедший через “красное колесо” народ, был не звон колоколов в некоторых храмах и отдельные патриотические фильмы, как в 1941г., а звон “сорока сороков” и шквал патриотической агитации. Немцы не были всесильной мобилизационной Черной империей, англичане и французы воевали с ними всерьез на Ипре и под Верденом. И все же русские проиграли ту войну, и следствием была революция. Усеченные патриотические модели не могут объяснить, почему “травмированная” Красная Россия победила противника, многократно превосходящего по силам ту Германию, перед которой Белая Россия спасовала.

Не хочу умалять роль патриотизма и осознания войны как войны за Отечество. Но сводить все к этому нельзя. Нельзя восстановить осевой Красный Смысл, убрав онтологический статус той Великой победы. И уж тем более нельзя, смешно, глупо, преступно пытаться восстановить Красную империю, заигрывая с Чернотой, любуясь умниками из Ваффен СС, грезя о Евразии Тириара. Нельзя играть такими вещами. Нельзя верить во всех богов, исповедовать сразу все истины и все смыслы! Это и есть опасная дорога в никуда, химера постмодернистской игры. Тут — или-или. Красное выбирает вечный, онтологический бой с накапливанием сил для последней эсхатологической схватки со Злом с ее непредсказуемым исходом.

В-четвертых, необходимо четко отделить красный дуализм с его предельным светопочитанием не только от сатанизма, но и от гностиков. И сразу разобраться с противопоставлением духовности и материализма. Красное основано на предельном сочетании материализма и духовности, а не на противопоставлении одного другому. Материя для Красного не есть низшее. Красный дуалистический миф базируется на столкновении Тьмы со Светом. При этом, парируя атаку Тьмы, Свет выдвинул против Тьмы высшее, что он мог — “просветленную материю”. Эта материя — “Брестская крепость” Света. Внедрение в нее Тьмы привело к тому, что материя Высшая и Совершенная превратилась в материю тленную.

Окончательная задача Света — очистить материю перед последней схваткой, бороться за спасение материи как высшего начала (разумеется, материи просветленной, в пределе представляющей собой не огонь Богданова и Ильенкова, а сверхконцентрированный Свет особого типа и качества). Враг Света и человечества пытается убедить человечество — как сверхзначимый фактор Света — в том, что оно должно уйти из тленной материи. Удайся ему эта онтологическая провокация, победи гностицизм с его псевдоуходом из материи — и эсхатология попадет в Черную ловушку. Поэтому борьба с гностицизмом (и его высшей, фашистской, откровенно или почти откровенно манифестирующей Черноту ипостасью) является важнейшей миссией красного дуализма.

В-пятых, Красное тождественно самой разной мобилизационности, от онтологической до политической. Оно означает “перегрев” Души, взявшей на себя в этом раскаленном особом качестве высшие функции Духа. Это неустойчивое, очень хрупкое, но единственно возможное для человеческой сверхмобилизации состояние. В этом особом состоянии совмещаются аскетизм и любовь к жизни. Жизнь не обесценивается, она поднимается до мистерии и наполняется сверхзначением Души. Поэтому и накал, и одновременно ценимость жизни — в Красном выше, чем во всех остальных мыслимых метафизиках. А поскольку Душа и Время в высшем плане тождественны, то перенакаленная Душа — это одновременно преображенное, взвихренное Время. Красный дуализм соотносит это не с Сатурном и Хроносом, а с другим, живительным и претворенным, метафизическим ликом Времени.

Однако снять полностью в красном метафизику революции, теологию революции тоже невозможно. Революция осмысливается Красным как война Света за претворение, освобождение, очищение материи. Фраза “революция пожирает своих детей”, адресующая к Хроносу, вовсе не бессмысленна, хотя, конечно, не исчерпывает и малой доли реального значения красного понимания строительной роли особого времени (достаточно много об этой роли времени было сказано, в частности, известным отечественным астрофизиком Козыревым).

В-шестых, из вышесказанного вытекает История как Сверхценность. Красное не просто признает историю (великую роль которой отрицает любая система изначального рая, любая метафизика традиционализма и, уж, конечно, вся игра фашистов с так называемой Примордиальной традицией). В своем историзме Красное созвучно христианству, которое впервые поставило историю на пьедестал. Но в христианстве есть уровень внеисторического. В нем обещано снятие времени. В красной метафизике время не снимается, а освобождается и претворяется. Как и материя. Это существенное отличие, которое не надо ни демонизировать, ни игнорировать, крича о близости того, что родственно, но далеко не тождественно.

В-седьмых, все вышесказанное уже предопределяет понимание Красным значимости нового гуманизма. В сущности, все Красное и есть последний и предельный метафизический шанс гуманизма. Как Черное — есть последовательная и последняя надежда Зла на то, что с гуманизмом будет покончено. При этом гуманизм понимается Красным как высшее поднятие человеческой роли, ее возвышение до роли космической и сверхкосмической, до соратничества с самыми высшими ипостасями Света. Соратничества — а не всего лишь сопричастности, при заранее предопределенном исходе эсхатологических схваток. Судьба мира может быть решена человеком. Каким? Это следующий вопрос, раскрывающий специфику Красного Смысла.

Итак, в-восьмых, Красный Смысл, возвышая человека, говорит о новом человеке. Это опасная тема! Тема, где Красное и Черное, действительно, формально начинают соприкасаться. Но для Черного новый человек (фактически — сверхзверечеловек, то есть Антихрист) есть одновременно высший концентрат антигуманного. В нем нет и не может быть любви, то есть Света. Новый человек красной метафизики — это одновременно сверхконцентрация любви и того гуманизма, который сам обновляется в новой “светоантропологии”.

Трансформация материи и культ высшей и просветленной материи не могут в метафизике человекоподнятия не соотноситься с темой личностного телесного бессмертия. Но речь идет не о телесном воскрешении, как у Н.Федорова, а скорее, о том, что размыто просвечивает в христианской мистике. Например, в знаменитом высказывании апостола Павла о том, что некто посетил седьмое небо, и что, возможно, это посещение было телесным.

При этом Красное настаивает на решающей роли в телесных трансмутациях… разума, сверхсознания, высших человеческих функций. Новые возможности разума, соединенные с перегревом души и ее высшей инобытийностью, как раз и представляют фундамент слияния идеи нового человека и идеи нового гуманизма. Без этого раскрытия и этой взаимозависимости идея нового человека вообще излишне абстрактна. Каждая секта, и уж тем более каждая мировая религия, называют своего приверженца, адепта и посвященного “новым человеком”. И тут, как говорится, “конкретизация обязательна”.

В одной статье трудно даже перечислить все проблемы и ипостаси Красного Смысла. Единственное, что здесь хотелось обозначить — этот Смысл существует, он более чем реален, и он не антагонистичен ни другим традиционным российским смыслам, ни гуманизму вообще в высшем его понимании. Красная звезда не является перевернутым символом, диким оскалом сатанического козла. Не является она и простым подобием знаков любой классической эзотерики, заявляющей предсказанность конечного исхода, то есть сопричастность человека Высшему, но без его решающей роли в метафизической схватке.

В обычной, стабильной ситуации занятие данной темой — удел специалистов по смыслам. Но сегодня, и это я хотел подчеркнуть прежде всего, поставленный вопрос оказывается одновременно вопросом оправдания Отечества, которое, как ему говорят, семьдесят лет своей истории возложило на алтарь банальности, неумности, неглубокости, а возможно — и чего-то похуже. Кто и зачем это говорит? Те, кто правили этим Именем, пользовались от этого Имени всем, что дает власть, душили и давили за лишнюю сотку приусадебного участка или одно неосторожное слово, а потом, так и не поняв ничего в тайне Власти и Имени, обрушили державшуюся на Имени страну? А теперь хотят, убив Имя и превратив его в фарс, въехать в очередной передел собственности на ностальгийных пошлостях и доверчивости уже дважды обманутых ими людей?

Этому не бывать. Как не бывать и навязываемому нашему Отечеству комплексу неполноценности: мол, “якшалась девка Бог знает с кем”. Тайна великой любви существует. Как существует и величие Смысла. Раскрыть их — дело тех, кто не привык использовать Имена в качестве “дойных коров”. Для кого Смысл значимее всякого рода околовластных вкусных вещей.

Вначале — этим Смыслом повели в бой. Потом его оглупили. Потом отняли. Теперь еще более оглупляют, и в этом мертвенно-фарсовом облике пытаются возвратить обществу, чтобы добить окончательно. Точно знаю — не выйдет.

Совершенно не нужно, чтобы потерянный Смысл вновь возвращался стране как Власть. Это может произойти — при некотором, очень неблагоприятном развитии событий. И безо всякой КПРФ. Но форма воскресения данного Смысла и соединения с ним Существования страны должна быть найдена и будет найдена. Пока есть “дура девка” и “абы с кем”, не будет ни ценностного ядра, ни значимой исторической личности, а значит, и страны не будет. Лозунгами, заклинаниями и мелкими льстивыми оговорками здесь не отделаешься. Это Россия! Здесь к Смыслу особый счет. Несмотря на все, нами пережитое, это все-таки все еще так.