2/4/2007 Песня западных славян

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2/4/2007

Песня западных славян

Скучно, я думаю, значиться в РФ министром культуры. Беспредметная должность - наподобие, предположим, смотрителя урочищ. Неудивительно, что исправляющий ее бедняга так обрадовался, когда митрополит старообрядцев придумал ему новое подразделение.

Комитет по борьбе с пороками - Госкомпор - держись, бюджет! Одних департаментов сколько: Гордости, Жадности, Трусости, Лени - всех не сосчитать, а каждому требуются руководитель, бухгалтерия, охрана, уборщица, пресс-секретарь. Это в центральном только аппарате, а вы прикиньте насчет филиалов на местах. И каждого сотрудника наделить правами человека и построить ему эффектный мундир. А там, благословясь, и за борьбу.

Однако ж не подрывая существующего строя. Который, как-никак, стоит на Любоначалии ("змее сокрытой сей") с Лицемерием. Хотя иногда они вступают в конфликт.

Вот, скажем, был такой чиновник Вешняков. Хотел жить, умел вертеться - одним словом, процветал. Пока неправильная трактовка Любоначалия не сыграла с ним дурную шутку. Впрочем, нельзя исключить, что и Тщеславие потянуло его за язык.

А дело было так. У него спросили: как бы вы отнеслись, если бы любимый начальник, послав Конституцию подальше, побыл с нами еще чуток? А Вешняков возьми и брякни - типа того что люблю в начальнике буквально всё, а особенно - его трепетную верность нашей дорогой Конституции. Лично мне, сказал, как человеку с высшим юридическим, это чувство необычайно близко.

И - абзац. Не говоря худого слова, Нижняя Говорильня мгновенно приняла специальный закон насчет необязательности высшего юридического там, где оно ни к чему, - и в настоящий момент даже неизвестно, на каком посту суждено Вешнякову оплакивать свою ошибку.

Зато ее учел предводитель Говорильни Верхней - прямо-таки бросился на трибуну; прямо-таки потребовал от имени широких народных масс: прекратить все эти разговоры про какие-то еще четыре года! Любимый начальник должен оставаться с нами лет как минимум пять, а лучше - семь, а потом еще раза три по столько же.

То есть конституировать надо беззаветно.

Любоначалие не должно стесняться Лицемерия. Оба порока тесно и плодотворно сотрудничают.

Формируя, например, политическое мышление, позволяющее излагать новости официоза выражениями типа: заседание прошло в закрытом режиме или выборы проводились на безальтернативной основе. А не то что попросту: четыре сбоку - ваших нет или, допустим, желтого в лузу.

Но Лицемерие обязано вести себя так, чтобы Любоначалие могло полагаться на него всецело. Для чего не мешало бы слегка его прополоть - разумеется, не искореняя. Рекомендую соответствующему департаменту перенять опыт западных славян. Взгляните: Польша исхитрилась - включила, наконец, люстрацию!

То есть каждая личность, подвизавшаяся в органах в историческом промежутке с такого-то года по такой-то, - пусть признается в этом официально, лучше письменно. И тогда ничего ей за это не будет. А вот кто затихарился - извини.

У нас такую штуку проделать несравненно проще. У нас ведь уже давно не как в Польше: не делят людей на порядочных и конторских. То есть делят, но с противоположным знаком. Любая канцелярская крыса из первого отдела на любой фабрике рогов и копыт горделиво сообщает о себе: бывший разведчик - и публика аплодирует.

Но это что касается штатных. А простые осведомители все-таки вынуждены следовать инструкции поэта Тютчева: молчи, скрывайся и таи. Это несправедливо. И следовало бы провести, так сказать, монетизацию причитающихся им льгот. И как-то отметить, чтобы выделялись в толпе. Выпушкой, петлицей, георгиевской ленточкой, в конце концов. (Так и вижу Невский в час пик: в глазах рябит от черного с желтым - словно реклама компании мобильных телефонов.)

Только пусть сперва признаются - о, сугубо добровольно. Преодолеют ложный стыд. И сделаются, наконец, свободны.

А то бывает - празднуется, предположим, юбилей знаменитого музыканта. Такого знаменитого, что, кажется, сам черт ему не брат, а не то что надо перед кем-нибудь пресмыкаться. А он предается местному Любоначалию с таким пылом, что неловко глядеть на экран. Что, думаешь, за притча. Потом только припоминаешь: у музыканта имеется супруга - дама в высшей степени замечательная, и она в свое время блистала на театре. На придворном, с привилегией заграничных гастролей. И в мемуарах этой дамы вскользь что-то такое сказано: приходилось подписывать разные бумажки; а не подпишешь - не поедешь.

Мемуары эти вышли уже довольно давно. В то миновавшее время, когда существовала вероятность, что подписанные бумажки вдруг всплывут сами.

В рассуждении такой опасности один тоже довольно знаменитый петербургский интеллигент выпустил книгу, где рассказал, какие бывали смешные случаи. Вызвали его еще перед войной, про что-то расспрашивали, а он задумался о своем - погрузился в лирические какие-то мысли. Ему подали бумажку - он расписался: машинально, не глядя. Следователь ему: выберите псевдоним для своих сообщений, а лично являться будете по таким-то дням. Только тут, - говорит интеллигент, - я и понял, что завербован. Конечно, возмутился, запротестовал. И хотя являлся по назначенным дням как миленький, но сообщал исключительно вздор и ерунду.

Книжка прошла незамеченной - очень уж была скучна, - образ интеллигента нисколько не потускнел, так что не стоило и врать. Но сколько вокруг таких несчастных - пребывающих в постоянной тревоге: бумаги-то все там, а навлечешь недовольство - найдутся, и общественность, чего доброго, неправильно поймет.

Писатели трепещут, священнослужители ежатся. Нет чтобы, наоборот, пыжиться, как политиканы.

Чтобы Лицемерие сопутствовало Любоначалию, но ни в коем случае не затмевало его.