Страх, нищета… и надежда
Страх, нищета… и надежда
Мы почувствовали: что-то назревает, как только подъехали к заправочной станции. Среди огромной толпы иракцев с канистрами стоял американский танк. Необычное зрелище. Солдаты спрыгнули с танка и расхаживали вокруг с винтовками наизготовку. Затем я услышал крик и увидел, что американцы, используя свои винтовки как палки, отгоняют тех иракцев, которые явно искушали судьбу. Затем стоявший рядом со мной чернокожий сержант принялся орать на иракца. «Слушай, ты, вали отсюда, кому говорят!» – орал он и размахивал винтовкой.
Иракец оказался телефонистом с кусачками и телефонной трубкой в руках. Он стоял перед открытым релейным шкафом, обмотанный проводами по самые уши, и пытался устранить неисправность, которая оставила Багдад на три недели без телефонной связи, электричества, а в некоторых местах без водоснабжения и канализации. Американец повторил свою команду еще раз. Иракец даже не пошевелился, хотя остальные бурно и невразумительно пытались объяснить, что он делает. Американец начинал терять терпение.
«Ладно, тогда я объясню это по-другому, дружище, – рявкнул сержант, вскинул винтовку к плечу и прицелился иракцу в голову с расстояния полуметра. – Если не уберешься, пристрелю!» В этот момент трагедия казалась неминуемой, поэтому я, к своему ужасу, вмешался. «Слушай, успокойся», – сказал или скорее прохрипел я. Три пары армейских солнцезащитных очков развернулись ко мне, а пара американских винтовок угрожающе качнулись в мою сторону.
В Багдаде стреляют постоянно. Выстрелы звучат за каждым углом. Каждая ночь оживляется хлопками и треском, словно кто-то рядом рвет простыню. В течение последнего получаса я крался мимо десятилетнего пацана с АК-47 через плечо. Он стоял и болтал со своим отцом в дверях магазина. Пять минут назад я вздрогнул, когда другой владелец магазинчика наставил на меня свой пистолет, чтобы показать, как он борется с эпидемией воровства. Но за мои три дня в Багдаде данный инцидент был, безусловно, самым страшным. И в какой-то момент я по-настоящему пожалел, что не надел бронежилет, который любезно предложил мне Фёгал Кин из Би-би-си. «Ты!» – крикнул американец. Именная тесемка на его каске указывала, что его звали Кучма, группа крови А, резус-фактор отрицательный. «Кто такой? Убирайся! Нет, стой, дай-ка мне это, – сказал он, содрогнувшись от гнева, когда увидел мою камеру. – Дай сюда, или я тебя арестую».
Я отказался. Но уже через пару минут мы с Кучмой успокоились и помирились. Он объяснил мне, в каких сложных условиях находятся его люди, пытаясь поддерживать порядок в городе без признанной власти; у каждого иракца под подушкой по пистолету, а у его парней всего в обрез. Мы пожали руки, я извинился, что случайно помешал его работе. Я поздравил его с удивительными достижениями его подчиненных, да и всей американской армии.
И это не потому, что у него была винтовка, а я был безоружен. Я сделал это от души. И сейчас так считаю. Как и все в Багдаде, Кучма спросил меня, какого черта я тут делаю. Частично я приехал из-за любопытства, но в основном для очистки совести. Я писал, говорил и голосовал за войну и испытал большое облегчение, когда мы выиграли. Но в силу, несомненно, какого-то недостатка моего характера мне оказалось трудно оставаться воинственным. Моя агрессивность никогда не горела таким бенгальским огнем, как, например, у Марка Стайна[224].
Было что-то тревожное в том, что мы готовили войну против суверенной страны, которая пока ничего плохого непосредственно нам не сделала. И чем дольше Бликс[225] со своей комиссией искал оружие массового поражения, тем более циничным я становился в отношении предлога, под которым это делалось. Если поверить, что ОМП просто болтовня, неудачная попытка вовлечь французов и других, тогда был только один хороший аргумент насильственного отстранения Саддама Хусейна от власти. Это надо было делать не в интересах мира и безопасности, а главным образом в интересах иракского народа.
Таким образом, это был просто пример утилитарной арифметики. Оставалось сопоставить ужасы войны с ужасами жизни при режиме Саддама. Следовало сравнить невзгоды старого Ирака с неизвестностью, ожидающей свободную страну. Вот такая калькуляция. И было бы совсем нетрудно прийти к убедительным доказательствам, что эта операция – катастрофа. И для этого не надо быть Робертом Фиском[226]. Просто закрываете один глаз в Ираке и оглядываетесь вокруг.
Когда мы ехали в Багдад из Иордании, я наблюдал некоторые картины, знакомые еще с Косово. Например, как бомба с лазерным наведением разрушает автомобильный мост: скрученная, как спагетти, арматура; раскрошенный, словно штукатурка, бетон. Но в 80 километрах от города, в пригороде Рамадани, становится ясно, что дел тут натворили гораздо больше, чем в Косово. Танки не просто нейтрализовали. Они сожжены до окалины. У некоторых вывернуты люки – вместе с пулеметной турелью – словно у банок с печеньем. Разбитые в лепешку автомобили, сброшенные прямо с мостов. Каждая искореженная зенитка на каждой огневой позиции говорила об унижении иракской армии.
Мы проехали мимо багдадского музея[227], который тогда еще не получил обратно вазу из Урука[228] и 300-килограммовую бронзовую голову царя Аккада. Каждый иракец считает, что эти музейные ценности были похищены по тайному сговору с американцами, кувейтцами или теми и другими вместе. Мы миновали торговый центр. Авиабомбы сплющили его, как мог раздавить коробку с попкорном, сев на нее в своем «Стингрее», толстозадый американский охранник. Мой переводчик показал жестом на министерство ирригации. Ирригация – подходящее слово. В здании было больше дырок, чем в садовой лейке.
Однако самые серьезные разрушения принесли Багдаду не американцы. После вторжения прошли недели, а здания все еще горели, но не от авиабомб, а из-за мародеров. Большинство магазинов закрыто. Везде битое стекло, улицы забиты мусором, так как муниципальные службы не работают. Мимо проносятся небольшие японские пикапы, груженные медными проводами, вырванными с корнем на улицах. И те же самые мародеры грозят кулаками и жалуются, что нет электричества. Как и любой другой репортер в Багдаде, я провел десятки общественных опросов. Совал блокнот под нос прохожим, которые понятия не имели о подобной процедуре, и спрашивал их мнение о тех болезненных переменах, которые мы привнесли в их городской пейзаж и политический расклад. С моим переводчиком Томасом мы прошли до Садр-Сити, бывшего Саддам-Сити, где 2 млн шиитов живут в обстановке непреходящей разрухи, когда на широких улицах, словно созданных для проезда танков, то возникают, то исчезают рынки.
«Здравствуйте, – обратился я к Хамаду Казиму. – Как вам все это? Вы счастливы, что Саддама больше нет?» Пастух в джеллабе рубанул воздух ладонями, как бы отгоняя мух от ушей и сказал: «Мы 35 лет прожили под гнетом и теперь счастливы, что пришли американцы». Затем он попытался продать мне одну из своих вонючих бурых овец за $50. Другие посчитали, что его слова нуждаются в подтверждении. «Американцы пришли и очистили нас (перевод Томаса) от Саддама, но до сих пор мы ничего больше от американцев не видим», – кричал другой мужчина. Обнаружив, что я по-арабски почти ничего не понимаю, толпа повела себя более агрессивно. Все принялись нервно препираться с Томасом.
«Где наш газ, наше электричество? Они кормят нас одними обещаниями!» Страсти накалялись, я застегнул куртку, и мы стали отступать к машине. Тощий мужчина в жилетке высунул нос из окна. «У меня нет работы. У меня нет денег. Бандиты повсюду убивают людей. Если так будет продолжаться, – заорал он и зловеще похлопал жилеткой, – я стану террористом-смертником!»
Именно подобные слова и достают таких, как Кучма. Задерганный морской пехотинец на заправочной станции готов снести башку телефонисту, который то ли что-то чинит, то ли готовит взрыв. Прошло две с половиной недели, как свергли Саддама, а американские войска так и не готовы к восстановлению страны, которую они с таким блеском захватили. Оставшись на задворках, едва переведя дыхание, иракцы начинают проводить сравнения с прежним режимом. «Когда закончилась предыдущая война, – говорит Томас, скрытый баасист, по моим подозрениям, – не прошло и недели, как Саддам все восстановил».
Да, соглашается Мохаммед, его коллега, для управления этой страной нужны два Саддама. «Ваш Уильям Шекспир написал в романе “Юлий Цезарь”, – говорит Томас, вращая глазами и размахивая пальцем, – что страна под властью тирана лучше, чем страна без руководителя вообще». Действительно, вступает в разговор кто-то, может, Саддам и был головорезом и убийцей, но при его режиме был по крайней мере закон и порядок. Получается так, что, пока мы его не поймаем или не предъявим труп с его усами, тень диктатора так и будет висеть над городом, как джинн. Где он? Что с ним случилось?
Кто-то говорит, что его видели в мечети в Адамии в тот день, когда американцы преодолели багдадскую линию Мажино. Кто-то говорит, он укрылся в Рамади, на бесплодных землях к западу от города, там сопротивление оказывали в течение шести недель. Другие утверждают, что его перевозят от дома к дому, в каждом из которых ему с радостью предоставляют кров. Я скажу, где его нет. Его нет на дне той огромной воронки, которая образовалась после сброшенной американцами бомбы на фешенебельный район Аль-Мансур, где, как им сообщили по наводке, у Саддама был деловой ужин с его приверженцами. Может, он и был в ресторане «Аль-Сааб». Прекрасное, кстати, место, мне там подали вкуснейшую шаурму с картофелем фри, но бомба упала в 100 метрах от заведения, не нанеся ему никакого вреда. Искореженные кровати, обрывки штор и другие остатки четырех жилых домов были. Но Саддама не было.
В понедельник предположительно отмечали его день рождения. (На самом деле никто не знает, когда он родился в убогой деревне Ауджа около Тикрита. Саддам присвоил себе чужой день рождения, как и все остальное в своей жизни.) Всех охватила легкая паранойя, что он неожиданно появится, словно ужасная колдунья Саддамограма с особым поздравлением в день рождения. Почти все его изображения расстреляны или обезображены. Мохаммед, мой водитель, с радостью присоединился к процессу и попрыгал на сваленной статуе. Но изображения Саддама по-прежнему видны на каждом углу. Он улыбается сквозь дыры от базуки.
Понятно, почему имя Саддама все еще имеет власть над людьми, и невероятно, но иногда упоминается со сдержанным уважением. И все потому, что еще никто не взял власть в свои руки. Во всяком случае таким способом, который одобряют иракцы. В понедельник вечером обаятельный работник МИДа устроил брифинг для международной прессы, прибыв со спонтанным визитом, одна нога здесь, другая там, вместе со своим министром Майком О’Брайаном. Он сидел за столом – галстук цвета лососины, голубая рубашка, слаксы – и крутил носками коричневых башмаков. На вопрос о законности и правопорядке и создании нового правительства он ответил, что мы находимся в «процессе» или на «пути» к тому, что иракская полиция вскоре начнет наводить порядок своими силами.
Пока иракская полиция считает, что она не готова к работе, так как, несомненно, у нее есть обязательства, связанные с мародерством. Американцы разъезжают на «хамви» или сидят в своих укрытиях за колючей проволокой. У них не хватает личного состава для пешего патрулирования. Они оставили все попытки конфискации оружия у населения, так как это все равно что конфисковать всю марихуану в Брикстоне. Результат – они не контролируют улицы. И никто не контролирует. Ирак 2003 года будут изучать в течение поколений все, кто интересуется вопросами власти и возникновением государственного управления в человеческом обществе. В образовавшийся вакуум хлынули конкурирующие иерархии – религиозные, военные, светские – и уморительное количество политических партий, демонстрирующих друг к другу взаимное отвращение в стиле Монти Пайтон[229].
Дворцы Саддама сейчас контролируют американцы. И мне никак не удавалось попасть в них. Но тут полно и других разграбленных палаццо, которые когда-то принадлежали важным лицам партии Баас и другим важным чиновникам. Табличка возле дома сводного брата Саддама Ватбана аль-Тикрити гласит, что теперь здесь штаб-квартира демократическо-либеральной партии. Каковы их политические цели, спросил я у людей, которые пустили меня внутрь. Они ухмыльнулись. В главном пункте устава демократическо-либеральной партии прописано снятие ограничений наиболее демократичным способом с владений Ватбана аль-Тикрити.
Затем я отправился на виллу Тарика Азиза в тщетной попытке превзойти Дэвида Блэра и найти документы, уличающие западных политиков. Мои пальцы жадно схватили выброшенные наружу смятые бумаги. О, да! Между Ираком и иностранной державой действительно было общение. Были письма от посла Швеции, датированные 1982 годом, с жалобой об избиении его помощницы по хозяйству, а также документы, свидетельствующие о ввозе в Багдад автомобиля «форд капри». Я решил не беспокоить машинисток The Telegraph. За мной апатично наблюдала группа под названием «Освободительная армия офицеров». Их цель, по их словам, – очистить армию от коррупции.
С таким же успехом они могли сделать на своих лбах татуировку «мародер». Я отправился к следующему разграбленному дворцу. Раньше им владел вице-президент – баасист. Но за ним присматривала уже другая группа. «Мы – партия, но свое название мы вам не скажем», – заявил мне эпатажно-внушительного вида парень. «Хорошо, – ответил я, – а как зовут вашего лидера? «Он – религиозный человек. Я не скажу вам его имени». – «Понятно. И чего он хочет?» – «Он хочет патриотичное правительство. Он хочет свободы». Это представители шиитов, которые составляют 60 % населения. При Саддаме их усмиряли, и именно этих людей Томас, христианский баасист, боится больше всего.
Все видели фотографии свихнувшихся головорезов из Карбалы. Но опасными шиитских клерикалов делает не это, а их стремление к власти и то, что они прекрасно знают, как этого достигнуть. Имя ведущего муллы Багдада, Мохаммеда аль-Фартузи, наводит на размышления. Американцы его уже один раз арестовывали. В понедельник вечером коалиция собрала на внеочередную встречу всех, кто мог играть какую-либо политическую роль в возрождающемся Ираке. Собралось человек 250, в том числе 50 шейхов, главы племен в национальных головных уборах; пришли и иракские интеллектуалы, которые страдали при Саддаме, а также эмигранты, вернувшиеся для оказания помощи.
Но Фартузи не было. И дело не в том, что его не пригласили; он так или иначе бойкотировал бы мероприятие. Не вышел он и на интервью, когда я появился у его мечети. Но если внимательно посмотреть на толпу у его ворот, которая просила у праведника разрешить вопросы ростовщичества, воровства или расторжения брака, то становилось понятно, почему христианин Томас ощущал такую угрозу. «Они хотят закрыть все винные магазины, – сказал он и добавил: – Они – люди средневековья». И Томас абсолютно прав. Закон шариата означает, что церковь и государство составляют одно целое. Духовные лица выполняют работу гражданских судов, и в отсутствие другой власти их влияние однозначно растет. И кто будет им противостоять?
Доктор Ахмад Чалаби не особо в чести. Его «Борцы за свободный Ирак» находятся на полном содержании американцев. Пару дней мэром Багдада пробыл некто Зубейди, которого поддерживает Чалаби. К сожалению, первое, что умудрился сделать мэр, это стырить телевизионное оборудование на $3 млн, и разъяренные американцы посадили его под арест по обвинению в «превышении полномочий». Тогда кто обладает полномочиями? Не Джей Гарнер[230]. «А кто такой Джей Гарнер?» – спросил меня один морской пехотинец, охранявший здание, в котором, как мне сказали, находится проконсул.
На каждом углу идет борьба за власть между шиитами умеренного толка и шиитами-экстремистами. За власть борются многочисленные курдские, ассирийские и светские партии. Конечно, есть какой-то абсурд во всех этих конференциях, организуемых американцами, в бесконечной болтовне мелких партийных группировок под настенными портретами полуобнаженного Саддама, противостоящего американским бомбардировщикам. Был потрясающий момент, когда Фейзал Иштараби не мог вспомнить, как называется его партия: Иракская независимая демократическая партия или Иракская демократическая независимая партия. А какая разница?
В то же время это было впечатляющее зрелище. Это был рынок, восточный базар, на котором иракцам не разрешали торговать последние 30 лет. Это был свободный рынок политиков. Одним словом, демократия. Рано или поздно в Ираке состоятся выборы. И как ни странно, большинство людей считает, что шиитские экстремисты не пройдут и власть не будет передана Тегерану. Людей больше не будут пытать так, как одного человека, который показал мне хрящ своего уха цвета слоновой кости. Его отрезал Саддам за то, что тот дезертировал из армии. И не будет таких, как едва передвигающийся старик, трех сыновей которого убили баасисты.
И если где-то есть оружие массового поражения, то хорошо, что им не будет угрожать Саддам или какая-нибудь террористическая группа. И поскольку самое время добавить хороших новостей на наши утилитарные весы, вот статистика, которую вам следует знать, господа Фиски, Пилжеры и Робин Куки, которые предсказывали тысячи и тысячи смертей. Я решил встретиться с Кусеем Али аль-Мафраджи, который возглавлял Международный Красный Крест в Багдаде. Хотя многие именные жетоны были утеряны и в некоторых районах еще не провели окончательный подсчет, угадайте, какую цифру погибших, как гражданских, так и военных лиц, в Багдаде иракцев он привел? 150 человек, а причин лгать у него не было.
Конечно, и это ужасные потери. Но если вы меня спросите, стоило ли платить такую цену за устранение Саддама и режима, при котором убивали и пытали сотни тысяч людей, то я скажу «да». Что сейчас видишь, когда идешь мимо иракских магазинов бытовой электротехники, которые люди без опасений открывают каждый день? Спутниковые тарелки, которые Саддам запрещал. Один торговец мне сказал, что за последние четыре дня он продал десять штук стоимостью от $200 до $300 за каждую.
Чванливые либералы и вообще многие тори скажут, что все это вульгарные и дешевые вещи. И начнут отпускать глупые, презрительные шутки о бедных иракцах, которые теперь будут смотреть Topless Darts[231] и телеканалы Руперта Мёрдока[232]. Такие противники войны не понимают, что иракцы не только впервые получили возможность что-то узнать о других странах. Они теперь могут познавать и собственную страну. Они теперь могут смотреть каналы, которые не посвящены, как раньше, исключительно делам и свершениям Саддама.
В ходе этой кампании сделаны ужасные ошибки, хотя тем, кто следил за катаклизмом в багдадском музее, будет интересно узнать, что, когда я приехал туда, музею вручили три больших ящика с артефактами, отобранными у мародеров. Полагаю, что украденные клинописные печати в количестве 170 000 создали на рынке, независимо от их древности, небольшой переизбыток.
Получилось так, что, когда Джордж Буш выступал с речью во вторник вечером, я слушал его вместе с тремя иракцами. Когда он произнес: «в Ираке теперь окна держат открытыми», имея в виду, что теперь в Ираке люди могут разговаривать без страха за свои жизни, они рассмеялись и застучали кулаками по столу. Я представил себе, как в Британии компания людей с антивоенными настроениями и невысокого мнения о Буше тоже смеется над его простонародной риторикой. Но когда я спросил мнение иракцев о его речи, то оказалось, что я совершенно неправильно понял причину их смеха.
«Мы согласны с Бушем на 100 %», – сказал один из них, и все горячо его поддержали. «Действительно? – спросил я. «Да, – заверил он меня. – Теперь мы свободны». У Ирака огромные проблемы, включая и колоссальные долги. Им практически никто не управляет. Отказаться от участия Америки и Британии в его судьбе просто немыслимо. Но он говорит, что его страна теперь свободна, а для меня это главное, ради чего стоило сражаться. А Саддам превратился в призрак, вот и все.
3 мая 2003 г., The Spectator
Данный текст является ознакомительным фрагментом.