Тони Бенн

Тони Бенн

Аааа. Я чуть из кожи не вылез. «Я шдесь», – раздается голос, и в воздухе чувствуется слабый запах табака. Я пугаюсь, потому что у моих ног из кирпичной кладки вырастает седая голова. Эти излюбленные карикатуристами глаза и трубка на протяжении всей моей жизни олицетворяли одни и те же идеи.

Как символично для Энтони Веджвуда Бенна жить не в доме на Холланд-Парк-авеню, а в подвальной квартире, что-то вроде того, как быть виконтом Стэнсгейтом, но отказаться от титула[300].

Он ведет меня в свой кабинет, полный предметов высоких некогда технологий, модель Биг-Бена в форме трубки, подарки от левых организаций и глубокое кресло. «Хотите чая или кофе?» – спросил он. Я посмотрел на подтянутую фигуру 71-летнего старика и подумал о миллионах выпитых чашек, кружек и пинт, которые, как утверждается, сохраняют жизненную силу, и о дубильных веществах, продубивших внутренности Бенна наподобие ацтекских снадобий.

Я прошу чай. Вскоре он возвращается с подносом и пускается, по сути дела, в разговор с самим собой.

«Ну, я так долго прожил, потому что вырос в семье политика, я сиживал на коленях Рэмси Макдональда[301] и с тех пор смотрю на лидеров лейбористов несерьезно», – говорит он, не дожидаясь, пока я начну задавать вопросы. Поток шепелявого красноречия продолжается, и он излагает свою теорию о том, что на самом деле случилось в XX веке. На него снизошло озарение – бах! – лет 20 назад, когда Бенн, склонный поддаваться чарам, купил историческую настенную карту The Daily Telegraph. «В верхней части были написаны слова: в первой половине XX века росло политическое влияние промышленного рабочего класса. Если взять мою жизнь и разделить ее пополам, то в первой половине усилилась власть простых людей».

Но за последние 40 или 50 лет рыночные силы осуществили контратаку против достижений демократии. И здесь, как он считает, мы должны быть единомышленниками, так как, говорит Бенн, ничто не было настолько антидемократичным, как Брюшшель: бюрократы, которые пытались помешать ему национализировать нефтяные месторождения в Северном море и хотели сорвать его планы субсидирования промышленности.

«Когда я в первый раз приехал в Брюшшель, я чувствовал себя одним из тех англов, которые маршировали перед императором в Риме. Думаю, что политики на Западе сейчас – это махараджи новой власти денег. Махараджам разрешалось править до тех пор, пока они исполняли волю королевы Виктории, а нам разрешают оставаться до тех пор, пока мы придерживаемся требований международного капитала».

Когда Тэтчер пошла против Брюсселя, она была обречена. «“Нет, нет, нет” погубили ее точно так же, как рынки погубили лейбористов в 1976 году… Я чувствую себя свидетелем неуклонного уничтожения представительной демократии». В его ораторстве есть что-то настолько гипнотическое, что лишь в какие-то моменты понимаешь, что он совершенно искажает факты.

Например, в одном месте Бенн поясняет, что британцами всегда правили иностранцы. «Юлий Цезарь пришел в 55 году до нашей эры и ввел единую валюту. Римляне правили до 610 года нашей эры, когда 7-й легион вынужден был отступить к Масаде[302]». «И?» – спрашиваю я. Я полагал, что иудейские войны шли в 17 году нашей эры. Немного похоже на теорию XX века от Бенна. Бред какой-то, но звучит убедительно, потому что строится на полуправде.

Конечно, он прав, когда говорит, что демократическая политика часто мешала свободному рынку. По мере расширения избирательных прав политики старались привлечь голоса все большего и большего количества людей, тратя на это все больше и больше денег в виде налогов или займов. Вот почему в течение века государство забирало и распределяло все большую часть богатства страны.

Тэтчер пошла против Европы не потому, что она была против свободного рынка. Европа Делора, Миттерана и Коля была во многом антисвободным рынком. Бенн проигнорировал этот простой факт, желая подогнать факты под свою теорию. Удивительно, но Тони Бенн до сих пор верит, что британская обрабатывающая промышленность могла бы быть «лучшей в мире», если бы ему позволили влить в нее денежные поступления от нефтяных месторождений в Северном море. Он с теплотой вспоминает Meriden, курьезный кооператив рабочих, который он создал в тщетной попытке возродить в Британии производство мотоциклов.

Я всегда хотел встретиться с Бенном и теперь понимаю, как его кругозор и проницательность в сочетании с одержимостью воодушевляли его последователей и держали лейбористов в забвении. Новых лейбористов он, конечно, критикует. Хотя и не теряет надежды. Если Блэра изберут, то вскоре, он считает, возникнет огромное общественное стремление к переменам, как это случилось после событий в Данблейне[303]. «Думаю, будет расти движение за более справедливое общество».

Да, интересно. Его реальная проблема заключается не в том, что свободный рынок душит демократию. А в том, что демократия отвергла беннеризм. Он не то чтобы возражает. «Я, честное слово, не веду себя вызывающе. Для вас это должно быть очевидно. Если бы это было так, то я мог бы открыть кафе с рыбой и картошкой».

3 марта 1997 г., The Daily Telegraph

Данный текст является ознакомительным фрагментом.