Кен Кларк

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Кен Кларк

Клянусь, есть что-то нарочитое в том, как развязан шнурок на обшарпанном коричневом ботинке; как раскованно его тело; в частом смехе на его веселом лице. А когда он исчезает в прихожей, чтобы причесать волосы, перед тем как сфотографироваться, это, вероятно, признак внутреннего самообладания, которое сделало его самым долговременным из всех современных политиков.

Постоянные читатели политического справочника Wisden[288] знают, что казначейство – это седьмое министерство Кена Кларка. Вместе с Малколмом Рифкиндом[289] и Линдой Чокер[290] он входит в группу министров с самым долгим сроком непрерывной службы после Ллойд Джорджа. А в британской политике за счет одной бестактности не выживешь. Он – слон в посудной лавке. Но слон, который довольно бережно относится к посуде.

«Вы же не будете спрашивать о Европе, – говорит он с притворным благоговейным ужасом. – Люди просто одержимы этой темой», – жалуется он. Мы оба хихикаем. Конечно, я задам ему вопросы о Европе. Но для начала: как он предлагает спасти следующие выборы?

Гарантирует ли он снижение налогов в следующем бюджете, если таковое будет предусмотрено? Кларк начинает топить оппонента, повторяя слово, которое, кажется, ему особенно нравится.

– Я, я, я прошлой осенью по этому вопросу разошелся во мнениях с консервативной прессой или с теми, кто когда-то представлял консервативную прессу. Не думаю, что успехи правительства всецело зависят от снижения чрезмерных налогов для населения.

– Я считаю, что предлагать снижение налогов только с целью подкупа избирателей – значит недооценивать интеллект электората. На самом деле избиратели довольно цинично относятся к нам. И они не хотят, чтобы правительство вело себя так, словно значительное снижение налогов перед выборами дает ему право быть переизбранным на следующий срок.

– Я хочу предложить общественности такую перспективу, чтобы любое уже достигнутое снижение налогов сохранилось. А если нас переизберут, то, возможно, будут снижены и другие налоги.

– Что вы имеете в виду под подкупом? – с деланным возмущением спрашиваю я. – Это ведь наши деньги, разве нет?

– Это наши деньги, наши деньги. Верно. Правительство должно ограничить объем расходования народных денег. Но сначала должен быть контроль над правительством, а потом можно снижать налоги.

Да, но вы же не управленец в стиле мачо, чтобы так урезать бюджет? Джон Мейджор и Уильям Уолдгрейв, главный секретарь министерства финансов, кажется, полагают, что государственные расходы можно снизить до 35 % от ВВП. Но позже сообщили, что Кларк считает: 40 % – это минимум для цивилизованного общества.

«Бросьте, – говорит Кларк. – Во-первых, именно я установил планку в 40 %. Я провел три этапа сокращения государственных расходов, самых значительных, полагаю, со времен войны, и довел их до 42 %. И все еще снижаем. Лично я не считаю себя последним из великих мотов», – кряканье, кряканье, кудахтанье. Я пытаюсь перевести разговор с этим тори «единой нации»[291] на другую тему. «Какая, – спрашиваю я, – разница между вами и Тони Блэром?»

«Между мной и Тони Блэром?» – Он откидывается назад. Кларк думает, что он понял смысл интервью. Я собираюсь выставить его левым.

«Во-первых, мои инстинкты относительно рыночной экономики; относительно отмены государственного регулирования; относительно гибкого рынка труда; относительно противодействия влиянию лобби крупных предпринимателей всегда заметно выделяли меня среди всех членов Лейбористской партии».

«Если он – тори “единой нации”, то я – дядя обезьяны».

По словам Кларка, Блэра никогда особо не волновали законные права медсестер, полиции, докторов, учителей. Кларк гордится реформой государственной службы здравоохранения и приписывает свой успех «твердым убеждениям и, ха, ха, ха, вероятно, излишней самоуверенности». Про самоуверенность – это точно. Но откуда она?

«Моя самоуверенность? Полагаю, она возникла в силу того, что я уже давно занимаюсь этими вопросами, меняю должности и учусь на ошибках других».

Кен Кларк родился в 1940 году в Ноттингеме. Его отец был электриком в шахте. Дед – коммунистом.

«У него, моего деда по матери, был сложный характер. Прекрасный человек, коммунист, почти марксист, который попался на удочку дядюшки Джо Сталина[292]».

«Единственной газетой в доме была Morning Star. По его словам, верить можно было только ей».

А его воспитание повлияло на его левые настроения? «Да, но только в школе. Когда я пошел в университет, я вступил во все политические партии, потому что так делали все. Я не знал тогда, к какой политической партии я склоняюсь больше».

Мафию тори в Кембридже, членом которой стал Кларк, характеризовали скорее амбиции, чем рвение правого толка. Но он был по-своему реакционером. Например, он голосовал против вступления женщин в студенческий клуб, президентом которого был. «Сейчас я думаю, это была ошибка, – говорит Кларк. – Если бы клуб Garrick провел теперь голосование по поводу приема женщин, я бы проголосовал за».

Я говорю ему, что в последнем бонкбастере[293] Эдвины Карри[294] он изображен как Бамптон, толстопузый министр здравоохранения, любитель сигар из Мидлендса, глава традиционного семейства, отец двух детей. Бамптон – циничный сексист, постоянно унижает героиню. Рассмотрим эти обвинения Карри по порядку.

Толстопузый? Это Кларк. «Я похож на человека, который специально прикладывает усилия, чтобы быть в форме? У меня просто крепкое здоровье, – говорит человек, который был прекрасным ходячим упреком патернализму иных министров здравоохранения. – Я люблю ходить пешком, наблюдать за птицами».

Сигары курит? Ставим галочку.

Традиционный брак? Жена Кларка Джиллиан чрезвычайно умный историк по средневековой истории, выглядит как тетушка и не похожа на героинь Эдвины Карри. К тому же, говорят, Кларки преданы друг другу. Мидлендс? Да, там Кларк работал барристером в течение шести лет.

Двое детей? В самую точку, Эдвина. Оба женаты. Дети Кларка получили образование в старых добрых традициях тори «единой нации», после окончания государственной начальной школы в 11 лет перешли в частный сектор. «Я прошел тот же процесс, что и г-н Блэр, но в моем случае не было лицемерия и кризиса сознания», – говорит он.

А как насчет обвинений в сексизме, г-н Кларк? Вы не поддержали Эдвину, когда она, будучи замминистра вашего министерства, вынесла свою фетву в отношении яиц?

«Да, она была недовольна мной во время всей этой истории с яйцами – несмотря на то что я до последнего противился ее увольнению. Я пытался защитить ее.

Она, она сейчас критикует меня за то, что я сказал ей прекратить делать публичные заявления, но я сделал это, потому что она упорно повторяла одну и ту же ошибку. Она заявляет, что это сексизм. Но это чушь, полная чушь. Я считаю, что далек от половой дискриминации. Вряд ли кто-то вообще в мире считает меня сексистом».

Но у Кларка гораздо более могущественные оппоненты на противоположной стороне партии: новые правые – не буду называть их имена – считают его последним и самым опасным представителем так называемых «мокрых»[295].

«Если вы попросите меня ответить моим критикам из правого крыла, у которых, как мне сказали, я действительно вызываю опасения, то меня это ставит в тупик, – говорит Кларк. – Потому что я причисляю себя к последовательным сторонникам рыночной экономики, умеренно ортодоксальным».

«Некоторые из современных тэтчеристов, по-моему, к таковым не относятся. Не буду называть имен. Но люди, которые заявляют, что они тэтчеристы, придерживаются взглядов, совершенно отличных от взглядов правительства Тэтчер. Десять лет назад, когда реформы здравоохранения переживали самый трудный момент, меня считали крайне правым, довольно крутым консерватором».

«Это Европа, – говорит он печально. Этот вопрос поднимает он, не я. – У людей сложилось странное понятие, что если вы еврофил, то вы – левый. Если евроскептик, вы – правый».

«Я не считаю себя федералистом и никогда им не был. Я верю в союз национальных государств», – говорит он. Конечно, г-н Кларк. Но вопрос в единой валюте, горячим сторонником которой вы являетесь.

«Мне симпатична эта идея, – говорит он, хотя и пускается в обычные рассуждения относительно сближения экономических систем. – Думаю, если это случится, то в решении, вступать в валютный союз или нет, многое зависит от нас».

Коллега, министр кабинета, говорит, когда придет время, Кларк возглавит отколовшуюся группу из 40 тори, которые выступают за единую валюту. Этот момент может никогда не наступить. Но если он наступит, то мы точно знаем, какую позицию займет Кен Кларк, и это хорошо.

4 марта 1996 г., The Daily Telegraph

Данный текст является ознакомительным фрагментом.