Примеры государственного строя для Европы

Примеры государственного строя для Европы

Как уже было изложено в главах 2 и 3, первоначальным примером государственного строя ЕЭС был строящийся по принципу субсидиарности Общий рынок. Упразднение всех внутренних торговых барьеров, гармонизация правовых норм, регулирующих ведение конкурентной борьбы, единые таможенные пошлины во внешней торговле и право свободного учреждения филиалов в совместном экономическом пространстве должны были углубить экономические отношения и укрепить благосостояние для всех. Это стало решающим успехом, который постепенно распространялся во все большее число стран с расширением членства.

Достигнутые этим выгоды в благосостоянии для старых членов валютного союза были завершены уже в семидесятые годы. После этого дальнейшего регионального сближения больше не происходило, и ЕС уже не опережал по росту экономики. Теоретически это можно было объяснить: после создания Общего рынка некоторые отклонения происходили в основном из различий хозяйственной структуры, производительности труда и исчерпывания потенциала занятости.

Филипп Багус анализирует: «История европейской интеграции воспринимается как постоянная борьба между двумя направлениями: либеральным и социалистическим видением Европы. В зависимости от соотношения сил развитие склоняется больше то в одну, то в другую сторону. Либеральная сторона для мирной и процветающей Европы считает необходимым только одно: свободу. Товары, услуги, капитал и люди должны иметь возможность беспрепятственно пересекать границы. Права частной собственности должны быть защищены». Эта точка зрения имеет свои корни в англо-шотландском Просвещении, которое при правильных общих условиях делает ставку на спонтанный порядок. Альтернатива, названная Багусом «социалистической», приближается к центральному управлению, которое строит крепость Европу. Эта альтернатива соответствует той рационалистической французской духовной традиции, которую Фридрих Август фон Хайек назвал «сциентистской», Вильгельм Репке сказал об этом в пятидесятые годы: «Если мы захотим попытаться организовать Европу централистски, подчинить ее бюрократии плановой экономики и одновременно сковать в более или менее сплоченный блок, то это не меньше, чем предательство Европы»⁴¹.

Экономика Дэвида Юма и Адама Смита привела прямо к Фридриху Августу фон Хайеку и к ордолиберальной Фрайбургской школе ⁴². Это также был пример государственного строя немецких участников переговоров под руководством Альфреда Мюллера-Армака, когда в 1957 г. речь шла о создании Общего рынка. Логика этого государственного строя стоит поперек меркантилистским и государственным интервенционистским традициям, которые особенно характерны для Франции. Она также противостоит марксистской и социалистической традиции. Однако она хорошо совместима с рыночной экономикой скандинавского склада.

В этой традиции научно-консультативный совет при Федеральном министерстве экономики выдвигает следующие аргументы:

«Не нужно… никакого закрепленного в европейском праве принуждения к сокращению дефицитов или профицитов в доходно-расходных балансах отдельных государств-членов… Найти корень проблемы нетрудно. Если организационные рамки оставят достаточно пространства рыночным силам на рынках сбыта и рынках труда, то экономическая мощь и особенно экспорт этих государств-членов восстановят баланс. Необходимые реформы рынков сбыта, рынков труда и рынков капитала могут сопровождаться европейскими директивами и распоряжениями. Невозможно определить, какие конкретные шаги необходимы для отдельных стран, постоянным регулирующим механизмом. Поэтому требуемые структурные реформы должны оставаться на уровне отдельных стран – членов ЕЭС в соответствии с принципом субсидиарности и национальной ответственностью. Однако важно создать для этого через обязательные правила в области фискальной политики и через действие сигналов процентных ставок стимулы для того, чтобы начать необходимые реформы»⁴³.

Масштабы финансового передела в экономическом сообществе пока еще не ограничены. В распоряжении ЕС находятся только доходы от различных собственных средств в целом около 1 % ВВП ЕС. Наверняка это еще не трансфертный союз. Тем не менее взнос Германии нетто в пересчете в абсолютные цифры очень значительный, он соответствует 45 % трансферта получателям нетто⁴⁴. В настоящее время еще пока не установлено, будут ли считаться большие поручительства, обременения и обязательства, которые Германия взяла на себя с начала кризиса долгов и платежного баланса еврозоны (см. главу 4) как вступление в трансфертный союз. Во всяком случае, после второго пакета помощи Греции вероятность этого возросла.

Абстрактно совершенно очевидный принцип субсидиарности – ЕС отвечает за обеспечение конкуренции на действующих рынках, все остальное регулируют государства-члены – на практике не помешал постоянному расширению деятельности Европейской комиссии⁴⁵. Многое при этом является также вопросом интерпретации. Правильным все-таки остается принцип субсидиарности, несмотря на то что на практике постоянно приходится вливать в него новую жизнь и защищать от бессмысленных нападок из Брюсселя⁴⁶. Валютный союз принес ЕС вместе с пактом стабильности также ответственность за контроль по соблюдению Маастрихтских критериев. Но это по-настоящему не работало. Станет ли лучше с межгосударственным договором, пока еще не ясно, нужно подождать. Германия всегда защищала изначальную либеральную модель конкуренции ЕЭС с принципом субсидиарности, как несущей опорой. Другие, прежде всего французы, хотели участвовать в принятии решений по макроэкономической политике и по содержанию финансовой политики государств-членов. Это было выражено в малопонятных ключевых словах «экономическое правительство» и «фискальный союз». В конечном счете речь идет здесь о том, чтобы склонить Германию и остальные северные государства к политике, которая выведет их конкурентоспособность на сносный для Франции и других южных стран уровень, например, путем большего повышения расходов по заработной плате. При этом им были желательны также элементы межгосударственного перераспределения, например через фискальные трансферты или европейское межбюджетное регулирование.

Это встраивается в непрерывные попытки Европейской комиссии и некоторых государств-членов дополнить обеспечение основных свобод Общего рынка интервенционистскими «политиками» в самых различных областях. Это началось с европейского объединения угля и стали, продолжилось в сфере аграрной политики и сегодня продолжается дальше в области научных исследований и политики защиты окружающей среды. «Пожалуй, типичным примером является европейская политика сплоченности, которая задумывалась как что-то вроде внутриевропейской политики перераспределения. Все эти «политики» характеризуются попыткой управлять экономической интеграцией сверху в сторону коллективных целей политическими средствами. Валютный союз был в некоторой степени завершением этого рода интеграционной политики»⁴⁷.

Валютный союз по описанным причинам вопреки первоначальным намерениям Франции и Италии привел к тому, что относительная экономическая мощь северных стран (особенно Германии) стала расти вместо того, чтобы быть сильнее связанной и нейтрализованной⁴⁸. Это увеличивает стремление южных стран в сторону экономического правительства и трансфертного союза. В Германии эти более или менее скрыто проявляемые стремления южных стран встречаются с готовностью – Левой партией, Зелеными, СДПГ и, возможно, даже частью Союза – постепенно идти вместе в трансфертный союз. Вместо благосостояния это принесет скорее более высокие затраты и потери роста экономики в северных странах. И напротив, маловероятно, что большее число трансфертов повысит рост и благосостояние в южных странах. В прошлом в них не было необходимости. В настоящее время, с моей точки зрения, остается все еще непонятным, куда пойдет это развитие. Ясно, что это не будет иметь ничего общего с первоначальным представлением об устройстве ЕС.

Греческий социолог Михаэль Келпанидес предостерегает: «Слишком упрощают, когда дают отрицательную оценку протестным «правопопулистским» партиям в Финляндии, Нидерландах и других странах. Очевидно, это часть стратегии сознательного искажения действительности. Фактически сегодня граждане северных западноевропейских обществ являются проигравшими. Они создают благосостояние, которое занимающиеся распределением брюссельские элиты перераспределяют щедро и не без заинтересованности в сохранении своей власти»⁴⁹. В Германии также ощутимо нарастает скепсис по отношению к ЕС, растет число тех, кто с предубеждением смотрит на все углубляющуюся интеграцию, которую осуществляют ради нее самой и которая больше не приносит никаких преимуществ⁵⁰. Поэтому я с большим пониманием стал относиться к тем, которые хотят проводить в Европе референдум против дальнейших шагов интеграции⁵¹. Всенародное голосование по межгосударственному договору и содержащимся в нем лимитам для долгов может повысить эффективность мер и их легитимность⁵². Но оно содержат также риск провала.

В целом на европейском уровне лояльность существует скорее между правящими, чем у правящих по отношению к своему народу. Этим объясняется, почему политика в Брюсселе может так далеко удалиться от мнения народов⁵³. Николас Буссе выражает опасение: «Предположительно такой мультикультурный союз, как ЕС, никогда не будет иметь такой же легитимности, как национальное государство, пока оно еще существует. Но если политика больше ничего не делает для того, чтобы действия Брюсселя стали доступнее, тогда она, возможно, сохранит евро, но потеряет народы⁵⁴.