II. Амурский патриотизм

II. Амурский патриотизм

Самым замечательным деянием третьей Думы является, однако, принятие ею в порядке спешности правительственного проекта Амурской железной дороги, осуществление которого, впрочем, началось еще во время междудумья по 87-й статье.

По смете правительства Амурская дорога обойдется в 238 миллионов; по вычислениям гр. Витте – в 350 миллионов. Это значит новый ежегодный расход на уплату процентов и на покрытие неизбежных дефицитов в 22 – 30 миллионов рублей, – около половины всей сметы министерства народного просвещения. Одно это решение достаточно для того, чтоб ответить на вопрос: удастся или не удастся Думе эскамотировать революцию, разрешив ее элементарные задачи в союзе с исторической властью. После страшнейшего в мировых летописях военного разгрома, после нескольких лет непрерывных революционных потрясений, самодержавная бюрократия, почувствовав себя окрепшей, открывает «эпоху реформ» колоссальным расходом на железную дорогу в далекой, пустынной и почти неисследованной окраине. В дышащей наглой уверенностью, что теперь правительству снова все позволено, речи Столыпин цитировал чье-то дилетантское мнение, что Амурский край похож на «Германию времен Тацита». «Но, господа, – патетически воскликнул премьер: – вспомните, что Германия представляет из себя теперь». И «парламент» нищей страны, в которой крестьянство не выходит из голодовок, в порядке неотложности вотирует кредиты на превращение амурской пустыни в современную Германию. Но Амурская дорога только первый шаг. Как уже указывали сами представители правительства, этот первый шаг неминуемо влечет за собою второй: проведение второй сибирской линии. Эти предприятия вместе с улучшением материального положения армии, что также стоит на первой очереди, потребуют, – по исчислениям Коковцева[134] – около 800 миллионов рублей. Миллиардную ассигновку на флот думская комиссия, правда, отклонила. Но мирный, лишенный даже внешнего драматизма исход этого «отклонения» заставляет видеть в нем результат предварительного уговора со Столыпиным – в целях определенных бюрократических перемещений, – и не будет ничего неожиданного, если Дума, получив какие-нибудь «гарантии» в личном составе морского министерства, примет в том или другом виде флотский законопроект.

Предупредительность Думы в вопросе об Амурской железной дороге кажется безумием, но в действительности это совершенно закономерно. Большинство третьей Думы состоит из непримиримых между собою социальных элементов, объединенных голой ненавистью к социальным тенденциям революции. И оно само сознает это. Вопросы внешней политики, «сила и мощь» государства, являются единственной сферой, где Дума, преодолевая свои внутренние противоречия, надеется найти ответ на те вопросы, которые породили революцию и от разрешения которых никуда не уйти. И мы видим, как настойчиво внимание «образованных» классов передвигается в последние месяцы с внутренних вопросов на вопросы внешней политики. Что правая голосовала за Амурскую дорогу, это достаточно объясняется уже тем, что правительство обещает отвести на Амуре миллионы десятин для крестьянских переселенцев. Что может быть заманчивее плана выслать аграрный вопрос к берегам Тихого океана? Сидящие в октябристском центре представители крупного капитала в амурском патриотизме видят, прежде всего, триста миллионов рублей, которые посредством государственного займа попадут в руки отечественной промышленности. При тяжком промышленном кризисе, при дороговизне денег на европейской бирже остается снова сосредоточить надежду на казенных заказах, раз проведение широких внутренних реформ, которые должны поднять производительные силы страны, приходится отсрочить на неопределенное время. А что октябристы совершенно примирились с этой мыслью, показывает полное ничтожество прений по бюджету министерства торговли и промышленности.

Кадеты голосовали против Амурской дороги. Мы не станем рассуждать о том, как поступили бы они, если б от их голосов зависела судьба правительственного предложения. Достаточно того, что в кадетской партии имеется сильное течение в пользу дальневосточного строительства; и сам Милюков выступил энергичным представителем этого меньшинства внутри своей фракции. С другой стороны, Петр Струве, чувствительный политический термограф либерального мещанства, открыл энергичную кампанию против «антигосударственных» традиций русской интеллигенции, приглашая ее понять, что государство, как «мистическая личность», есть «самоцель», и что в вопросах мощи «Великой России» нет места партийным рассуждениям. На Балканский полуостров он указывает, как на ту территорию, где мистическая личность с помятыми в Манчжурии боками должна осуществлять свое всеславянское предназначение. Эта национал-либеральная перелицовка архаического славянофильства, особенно выразительная под пером Петра фон-Струве, немца по происхождению и марксиста по прошлому, уже привела к созданию профессорских и студенческих славянских обществ, руководимых кадетами. Политически примирение образованного общества с мистической личностью романовской державы выражается в том, что кадетская фракция, закрыв глаза, вотирует кредиты на внешнее представительство и аплодисментами встречает и провожает каждое выступление министра иностранных дел. Принципиальнее октябристов в теории, но трусливее их на практике, кадеты в империализме ищут разрешения тех задач, которых не разрешила доселе революция. Партия, которая всеобщее избирательное право наравне с «диктатурой пролетариата» относит ныне к «поблекшим иллюзиям», приведена событиями революции и контрреволюции к объективной необходимости фактического отказа от идеи отчуждения помещичьих земель и демократизации всего социального строя, а, значит, и от надежды создать для всего капиталистического развития крепкую базу в виде устойчивого внутреннего крестьянского рынка. Но в таком случае государство, естественно, превращается для нее в «самоцель», мистическое назначение которой – обеспечить обладание внешними рынками. Оппозиционно-окрашенный империализм Милюкова как бы наводит некоторый идеологический грим на контрреволюционную комбинацию из самодержавного бюрократа, дикого помещика и паразитического капиталиста, лежащую в основе третьей Думы.

Правда, для реализации мистического предназначения нужны огромные средства. Между тем положение государственного казначейства крайне печально. Золотой запас систематически убывает, поглощаемый уплатой процентов по внешним займам. В комиссии Государственного Совета Витте уже не раз выражал опасение за судьбу золотой валюты. Министр финансов, конечно, лучше кого бы то ни было знает, насколько эти опасения справедливы. Он выражает, однако, свою уверенность в том, что если не налегать на казначейство с дорогостоящими реформами, как аграрная, или как введение всеобщего обучения, то на очередные патриотические цели денег можно достать. И эту уверенность трудно оспаривать. При нынешнем угнетенном состоянии торгово-промышленного рынка государственные бумаги являются наиболее привлекательной формой помещения освобожденных капиталов. Риск? Но, во-первых, риск рассеивается среди держателей бумаг, а чудовищная прибыль от операции сосредоточивается в немногих руках; во-вторых, в те чудовищные проценты, которые пожирают русский бюджет, входит и премия за политический риск. Кроме того, сейчас, когда в стране царит видимое «спокойствие», хотя бы и под аккомпанемент непрерывных экспроприаций и военно-судебных убийств, когда Дума идет рука об руку с правительством, когда оппозиция почтительно аплодирует министру иностранных дел, риск кажется меньше, чем когда бы то ни было. Наконец, сближение с Англией, происшедшее при деятельном участии французской дипломатии, открывает для амурского патриотизма британский денежный рынок, и есть все основания думать, что предстоящий вскоре визит английского короля русскому царю будет лишь декоративным прологом к колоссальному русскому займу на лондонской бирже.

Создавшееся таким путем положение чревато самыми неожиданными последствиями. Правительство, которое похоронило репутацию своей силы в водах Цусимы и на полях Мукдена[135], на голову которого обрушились страшные последствия его политики авантюр, теперь неожиданно оказывается в фокусе патриотического доверия представителей «нации». Оно не только получает без возражения полмиллиона новых солдат и полмиллиарда на текущие военные расходы, но и находит поддержку Думы в своих новых экспериментах на Дальнем Востоке. Мало того. Справа и слева, от черносотенцев и от кадет, оно слышит упреки в недостаточной активности своей внешней политики. Таким образом, царское правительство всей логикой вещей толкается на рискованный путь борьбы за восстановление своего мирового положения. И кто знает? Может быть, прежде, чем участь самодержавия окончательно и бесповоротно решится на улицах Петербурга и Варшавы, она подвергнется повторительному испытанию на полях Амура или на побережье Черного моря.

«Die Neue Zeit», апрель 1908 г.