ПАТРИОТИЗМ И НАЦИОНАЛИЗМ

ПАТРИОТИЗМ И НАЦИОНАЛИЗМ

В середине XIX века «думающее» человечество взбодрилось от одной полумистической, полуапокалипсической фразы: «Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма». Но если одна часть этого человечества возликовала, то другая — насторожилась и стала аккумулировать силы для борьбы с этим, уже тогда непризрачным учением. Полтора столетия борьбы сторонников коммунизма и антикоммунизма, несмотря на развал социалистического лагеря, Союза ССР и ликвидацию экономической основы новой общественно-экономической формации, не поставили окончательной точки в этом противостоянии и, думаю, не скоро поставят. Однако уже в ходе Второй мировой войны, наряду с силовыми, экономическими и идеологическими методами борьбы двух систем, все чаще и чаще стала разыгрываться националистическая карта.^{38}

Инициировано ли это какой-то одной из сторон или это было вынужденное признание значимости национального фактора, упорно до этого отрицаемого как коммунистами-интернационалистами, так и вненациональными авантюристами (если хотите — романтиками), окопавшимися в Северной Америке, но факт есть факт. Немец стал олицетворением фашизма, еврей — его жертвой, калмыки, чеченцы, крымчаки — народами-предателями, индусы, негры, китайцы — порабощенными народами. Послевоенные годы шли под лозунгом национально-освободительного движения, венцом которого стал крах мировой колониальной системы — на политической арене появились десятки новых суверенных государств с более-менее мононациональным населением. По большому счету — это хорошо и справедливо. Это по-христиански. Но процесс на этом не остановился, он захватывает в свою орбиту все больше государств и продолжает свое «победоносное шествие». Разделился некогда единый Пакистан. Распалось Конго. До сих пор идут эпизодически затухающие межнациональные столкновения на африканском континенте, в Юго-Восточной Азии и на Ближнем Востоке. С оружием в руках борются за свою национальную независимость курды и баски, тигры Тамилы и палестинцы. В конечном итоге межнациональный характер приобрела война в Афганистане. Раздробились Югославия и Чехословакия. Венгрия из-за своей диаспоры оказывает давление на соседей: Болгарию и Румынию. Не избавилась от национальной разобщенности и Северная Америка. Франкоязычный Квебек требует автономии, негры живут обособленно в гарлемах, китайцы — в чайнатаунах, южноамериканцы — в латинских кварталах, русские — на Брайтон-Бич. Это мы их воспринимаем американцами, а в Штатах каждый из них самоидентифицируется как ирландец, шотландец, сицилиец, еврей.

Кто-то подсчитал, что в СССР — России проживает 130 народов, некоторые доводят их число до 160. Хотя в общемто разница не такая уж и большая. Главное, что много и что количество их не уменьшается, а растет. Какие-то народы испокон веков жили с русскими бок о бок (угро-финны), какие-то прибились под руку «белого царя» в поисках защиты и прокормления (народы Урала, Поволжья), а кое-кого пришлось брать с боем (Сибирь, Дальний Восток, Средняя Азия, Кавказ). Правда, бои были разные. Если Кавказ покоряли десятки лет с применением тактики «выжженной земли» и под руководством прославленных генералов, то в Сибири территории, равные по площади среднему европейскому государству, объясачивались мало кому известными казаками, численность отрядов которых редко превышали 50–100 человек.

В состав русского государства вошли и потомки тех, кто когда-то пытался поработить наших пращуров, кто грабил, убивал, брал в полон (поволжские татары, крымчаки, горцы Кавказа). Есть среди так называемых россиян и пришлые: цыгане, немцы, греки, турки, корейцы, евреи, вьетнамцы…

Казалось бы, нормальный исторический процесс. Но так, к сожалению, считают не все. Кое-кто упорно хочет представить нашу страну в исторической ретроспективе как тюрьму народов, хотя никаких, повторяю — никаких доказательств тому, как правило, не приводит. Да, Россия, как и любое государство, стремилась к сохранению своей территории от внешних завоевателей и внутренних сепаратистов; как любая монархия (республика) она накладывала на своих подданных (граждан) обязанности хранить государственный суверенитет, поддерживать международный престиж, преумножать экономическую и военную мощь. Да, крестьяне, простолюдины (русские при этом льгот не имели) облагались оброком (продразверсткой), они выполняли дорожную повинность (от расчистки снега до рытья противотанковых рвов), призывались (иногда загонялись силой) в ополчение Дмитрия Донского и Кузьмы Минина, в армии Кутузова, Нахимова, Брусилова, Блюхера, Жукова. А разве в других странах было иначе? Разве дезертирство преследовалось и каралось только в России? Разве налоги (продуктами, фуражом, деньгами) истощали только российских граждан? И разве только в России бунтовали инородцы? Поэтому и напрашивается вопрос: чем же историческая Россия отличается от современной Северной Ирландии, Курдистана, Страны Басков, Квебека? Это сейчас, в XXI веке, все стали такими демократами, такими борцами за права национальных меньшинств, права человека, а в начале XX века, когда Россия впервые была провозглашена «тюрьмой народов», она по сравнению с тогдашними колониальными империями (Великобританией, Францией, Италией, Испанией) выглядела в лучшем случае «приготовишкой». В отличие от них Россия не выкачивала для себя богатства из благоприобретенных земель, а вкладывала туда свои людские, финансовые и промышленные ресурсы; она не эксплуатировала аборигенов окраин, а культивировала на российских просторах роды закавказских князей, остзейских баронов, польской шляхты; она не заставляла их воевать вместо своих сыновей, а вынуждена была усмирять тех, кто в лихую годину норовил всадить ей нож в спину. Так было в Смутное время, когда исстрадавшуюся Россию терзали запорожцы и донские казаки, а пермяки, вотяки и мордва бунтовали в Приуралье; так было после Тринадцатилетней войны, когда Степан Разин, охочий до «чужого зипуна», вместе с волжскими и донскими казаками продолжал истощать и без того обескровленную страну; так было в ходе Северной войны, когда Мазепа со своими запорожцами перешел на сторону врага. В Русско-турецкую войну в этой роли выступили казаки Пугачева, а в московском походе Наполеона — поляки. Только за попытку призвать казахов на фронты Первой мировой войны предатели России подняли вооруженное восстание, а во Второй мировой войне на сторону врага перешли чеченцы, карачаевцы, балкарцы, крымские татары, калмыки и опять же часть казачества. А кто во времена «холодной войны» вел наступление на «тюрьму народов» посредством западных СМИ и змеиного нашептывания из подворотни? Не инородцы ли и их полукровки? Вышеприведенное не следует отождествлять с распространенным в непрофессиональных спорах приемом: «сам дурак». Просто народы, малые и большие, так понимали свои национальные интересы. Правильно это или неправильно, честно или нечестно — другой разговор, но народ и его идеологи приняли такое решение: помочь Карлу XII или польским интервентам, Наполеону или немецко-фашистским захватчикам. По законам России — Советского Союза они являлись преступниками, изменниками и подлежали строжайшему наказанию, но в своем народе (неофициально, а то и официально) они слыли и слывут национальными героями, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Идея сама по себе нередко может представлять огромную силу, и не суть важна степень ее истинности, справедливости, исторической обоснованности. Главное, чтобы она понравилась людям, овладела их умами. Ну а если идея замешана еще и на национальных дрожжах, то это придает ей дополнительную мощь, что обязывает всех представителей конкретного народа, независимо от их места жительства и страны пребывания, стать ее последователями и идейными бойцами. Кровное родство и кровная связь людей издавна учитывались правителями воюющих стран, и они почти всегда брали под контроль выходцев из страны своего военного противника. Степень контроля была различной: от взятия в заложники до полицейского надзора. Чтобы далеко не ходить, вспомним, как поступил Сталин с немцами Поволжья, а Рузвельт — с этническими японцами во время Второй мировой войны. Первые были высланы вглубь страны, тогда как вторые — помещены в специальные лагеря. Но вот парадокс: впоследствии первые признаются в национальном государстве репрессированным народом, а вот вторые в «интернациональной цитадели демократии» такой чести не удостаиваются. Почему бы это? Думается, что причина опять-таки лежит в национально-идеологической плоскости. Для мирового сообщества русские априори (бездоказательно) виноваты, чего ни в коем случае нельзя говорить об Америке.

Иногда задаешься вопросом: что же это происходит? Почему проявление патриотизма во всем мире возводится в высшее достижение гражданского общества, а у нас это чувство время от времени именуют как «последнее прибежище негодяя», патриота величают быдлом, а страну — «тюрьмой народов», «империей зла». Может быть, мы по-разному трактуем это понятие, вкладываем в него разное содержание? Может быть. Однако сколько ни ищи, но все словари, все книги «мудрых мыслей», все великие мира сего в понятие «патриотизм» почему-то с завидным постоянством вкладывают одно и то же: любовь к Родине и своим близким; привязанность к родной земле, языку, культуре и традициям. И не просто любовь и привязанность, а преданность. Более того, лучшие представители человечества давно пришли к выводу, что патриотизм не может быть пассивным, созерцательным. Он должен быть активным: мало желать, пусть глубоко и страстно, добра своему Отечеству, мало сочувствовать, пусть и горячо, всему хорошему в отечестве и благородно негодовать против того, что препятствует его совершенствованию, надо быть готовым нести на алтарь Отечества свои знания и силы, свое достояние и саму жизнь, ибо сила патриотического чувства всегда находится в прямой зависимости от количества труда на благо твоего народа. Иначе могут думать, думают и поступают лишь бродяги и тунеядцы, изгои и предатели, анархисты и авантюристы, Иваны, не помнящие родства, и безродные космополиты, за благополучие которых (в том числе) в тяжелую годину истинные патриоты идут на самопожертвование.

Впрочем, вопрос не стоит о свободе выбора — быть или не быть патриотом.

Любить свое Отечество, свой народ предписывают конституции и основные законы всех государств земного шара. Это обязанность каждого подданного, каждого гражданина. Невыполняющий эти обязанности заслуживает общественного порицания, а при отягчающих обстоятельствах — и наказания.

А теперь представьте себе, что государство, о котором может идти речь, мононациональное, то есть населено одним народом, например Швеция, Норвегия, Япония, Израиль. В этом случае патриотизм и национализм (при условии, что под национализмом мы понимаем любовь к своей нации) становятся словами-синонимами, то есть совпадающими или близкими по значению понятиями. В этих странах слово «национализм» и не применяется, там используется более обобщающее понятие — «патриотизм», включающее в себя отношения не просто нации и ее представителя, а государства и гражданина. Национализм появляется лишь в многонациональных государствах, где между нациями нет государственных границ, где представители разных народов живут вперемешку и где каждому довольно часто приходится делать выбор: на ком жениться, кого принимать к себе на работу, кого брать в ученики, с кем делить досуг и хлеб-соль, какой воспитательнице и какому учителю поручить своего ребенка, у кого покупать продукты, кому дать выгодный заказ, у кого лечиться, кого выбирать депутатом, делегатом, председателем, президентом.

В былые, советские, времена мы с удовольствием и даже с неким щенячьим восторгом распевали: «.Широка страна моя родная. Нет для нас ни черных, ни цветных.»

Но это не было отказом от своей русской национальности. Это был широкий пригласительный жест по отношению к другим народам: «Вливайтесь!» Как до революции православие официально пыталось уравнять всех подданных Российской империи, так и социалистический интернационализм пытался подвести под единый «знаменатель» уже всех советских граждан, независимо от вероисповедания и национальности. И если в первом случае это почти удалось — «в паспортах» пятая графа обозначала не национальность, а вероисповедание (православный, иудей, магометанин…), то во втором — поспешность, насилие и, простите, элементарное невежество: сначала загнали национальную проблему в подполье (вспомните процессы против «буржуазных националистов» в национальных республиках), а потом привели к межнациональным конфликтам (Ош, Баку, Нагорный Карабах, Абхазия, Южная Осетия, Приднестровье).

В каждом конкретном случае были свои специфические поводы и основания, но все эти случаи характеризовала общая особенность: русские не являлись одной из сторон конфликта — русские, как всегда, были третьей, разнимающей стороной, более других воспринявшей идеи интернационализма. Возвращаясь к периоду своей армейской юности, вспоминаю, как призывникам из Средней Азии, а иногда и с Кавказа старослужащие-славяне и сержантский состав запрещали разговаривать между собой на своем национальном языке.

Современный правозащитник, ничтоже сумняшеся, назовет такое поведение проявлением шовинизма или национализма и ошибется. Дело в том, что Советская армия дважды в год сдавала экзамены: генералы и полковники — на маневрах и командно-штабных учениях, а лейтенанты и майоры — на стрельбах, строевом плацу и в учебных классах. И как бы солдаты отлично ни стреляли, как бы ни чеканили шаг, основным критерием боеспособности подразделений всегда считалась политическая подготовка. А куда здесь без русского языка? Вот и заставляли узбеков и таджиков, аварцев и мингрелов, туркменов и киргизов таким образом учить русский язык. «Тяжело в учении — легко в бою». Обидно, конечно, при прохождении курса молодого бойца, но зато как приятно при инспекторской проверке, как комфортно много позже в студенческой аудитории, рабочем коллективе.

В то же время мы, русские, получали удовольствие от их зажигательных плясок, мелодичных напевов, лакомились восточными сладостями. Неискушенные в тонкостях межнациональной политики, мы все же замечали, что «братья наши меньшие», хуже нас образованные и хуже нас подготовленные, материально жили лучше нас: их солдатские посылки были обильнее, денежные переводы щедрее, их родственники чаще, чем наши родители, навещали своих «аскеров» и «джигитов». Объяснялось это хорошим заработком на хлопке, луке, чайном листе или на мандаринах. Мы им завидовали, конечно, но зависть наша не была «черной», потому что из курса средней школы мы уже знали: урожаи на их землях в два, три, а то и в четыре раза выше, чем в нашем Нечерноземье.

Это потом мы поняли, за счет кого преумножались богатства национальных окраин, чьим трудом там поднимались целинные земли и возводились индустриальные гиганты, чьим умом утверждалась наука и пестовалась их национальная интеллигенция. Теперь уже никто не оспаривает донорскую роль России, но никто и не извиняется за чванливость «лаврушечников», снисходительность «европейцев из Прибалтики», самоуверенность самопровозглашенной «житницы СССР» и всеобщее иждивенчество — союзные республики устраивали настоящие соревнования за дотациями из союзного (считай, российского) бюджета на покрытие убытков народного хозяйства от градобоя или землетрясения, наводнения или засухи, урагана, селя, заморозков или какой-либо иной действительной или мнимой напасти. Но тогда им казалось, что они самодостаточны, что они не только себя обеспечивают всем необходимым, но и русских подкармливают, что, не будь русских, они жили бы еще лучше. Чтобы поставить все точки над «i» в этом вопросе, нужен был Беловежский сговор и последовавший вслед за ним развал народного хозяйства, приведший население к нищете. Теперь все могут убедиться в истинном значении некогда восхваляемых чайных и мандариновых плантаций, хлопковых полей и овечьих отар в формировании бюджетов новоиспеченных государств и семейных бюджетов их граждан.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.