I. Патриотизм

I. Патриотизм

Первое, что в Америке обрушивается на уставшего от долгого пути чужестранца, повергая его в растерянность, — это, конечно, великий шум, суета, торопливость всех и вся на улицах, рискованная, лихорадочная гонка решительно во всем и повсюду. А если вдобавок чужестранец высадится в Нью-Йорке летом, то еще и удивится несколько при виде того, как мужчины без сюртука и жилета, с помочами поверх рубашки прогуливаются по улицам под ручку с дамами, одетыми в шелковые платья. Непривычность и раскованность, какая-то стремительность ощущается в этих нравах. И это ощущение стремительности не убывает по мере того, как чужестранец едет дальше на Запад. Повсюду все та же вдохновенная спешка, тот же грохот парового молота, то же шумное движение во всем происходящем вокруг. Америка — страна пионеров в своем становлении. Новый мир, где люди только готовятся жить. Такая беготня, такая суета обычно сопутствует переселенцам, и всякий здешний день — переселенческий день. Этот шум, этот гам вполне естественны для людей, лишь наполовину обосновавшихся в своей стране и по-прежнему суетящихся в поисках постоянного приюта для себя и своей семьи, но именно этот шум, этот гам воспет нашими газетами, ораторами и поэтами как некий плод республиканской свободы. Да и сами американцы тоже совершенно убеждены в том, что вся эта суета, весь этот расход энергии и бесконечное снование взад-вперед есть свойство, привнесенное в американский национальный характер самой свободой. Только не вздумайте спорить! Такова воспитующая сила свободы! Всего за какие-нибудь два столетия Америка сделала людей из худшего европейского отребья — сбежавшихся со всех концов света бездельников превратила в полноценных работников; сколько удивительных историй выслушали мы про таких, которые дома у себя еле переставляли ноги в своих деревянных башмаках, а там только что не летали по воздуху, так легки стали они на подъем, и все это будто бы заслуга свободных республиканских порядков! Не смейте усомниться — такова воспитующая сила свободы! Но такое объяснение быстрого перевоплощения эмигрантов все же покажется опытному человеку чересчур идеальным, истинная причина много проще, имя ей — материальная необходимость. Та же самая семья, которая у нас могла прожить всего на две кроны в день, здесь, в Америке, тратит ежедневно полтора доллара, и большинство переселенцев вынуждены предпринимать множество самых разнообразных усилий, чтобы добыть эти полтора доллара — ради этого приходится изрядно побегать. Вдобавок в Америке они оказываются в чужой стране, которая, сколько бы они там ни жили, остается для них чужой страной. Весь американский жизненный уклад настолько отличен от того, к чему эмигрант привык у себя на родине, что никогда до конца не войдет в его плоть и кровь — эмигрант всегда будет чувствовать себя чужестранцем. Это-то и нервирует переселенцев и заставляет их торопиться. Они снуют взад и вперед в состоянии непреходящего испуга, подавленные непривычными здешними условиями, в изумлении от всего нового, в смятении от всего чужого. Они входят в раж всякий раз, как им потребуется купить новую пару ботинок, и горюют, что недостаточно владеют английским, чтобы торговаться. У них начинается сердцебиение при одном только виде желтой бумажки, присланной городским казначеем, и они тут же во весь опор бегут платить налоги. Они лишились покоя, но зато сделались деятельными людьми, стали вдруг необычайно легки на подъем. Пребывание в Америке и впрямь действенное стимулирующее средство, руки и головы приезжих начинают лихорадочно работать, но деятельными и легкими на подъем люди становятся с той самой первой минуты, как только ступят на американскую землю и столкнутся с необходимостью заработать себе на первый обед — задолго до того, как успеют соприкоснуться с политической свободой республики.

Второе, что поражает чужестранца, как только он начнет различать какие-то детали в обступившей его шумной жизни, — это редкостный патриотизм американцев. То и дело встречает он на улицах процессии ветеранов войны, причудливо разряженных, с пестрыми ленточками и флажками на шляпах и латунными медалями на груди, ветеранов, печатающих шаг под звуки сотен медных труб, на которых сами же и играют. Эти процессии имеют одну-единственную цель: привлечь внимание толпы эффектным шествием по улицам под звуки сотен труб. Никакой другой цели марширующие не преследуют. Все эти часто повторяемые шествия — всего лишь символическое изъявление пылкого американского патриотизма. Когда по улицам идет эта процессия, из-за нее останавливается всякое движение, даже трамваи и те вынуждены остановиться, служащие учреждений бросают работу и толпятся на лестницах, торопясь лицезреть это чудо, повторяющееся каждую неделю. Лицезреть это комическое движение без тени улыбки американцы считают своим гражданским долгом. Потому что люди, играющие на медных трубах, — патриоты. В ходе последней войны эти солдаты покарали аристократов южных штатов за непослушание, и, вдохновленные их примером, соотечественники и сейчас готовы сражаться с любым народом, который воспротивится их устремлениям. Поистине удивительна наивная убежденность американцев в том, что они могут справиться с любым возможным противником. Их патриотизм не знает границ, при том он никогда не изменяет им и столь же громогласен, как и могуч. Американская пресса долгое время в приказном тоне разговаривала с Англией насчет рыболовецкого договора с Канадой, а в частных беседах мне не раз доводилось слышать от американцев: «Пусть Англия только сунется!» Когда некоторое время назад в Нью-Йорке умер депутат германского рейхстага Ласкер, глава немецких национал-либералов, то американский конгресс послал письмо с изъявлением сочувствия… Бисмарку! Но Бисмарку ничто человеческое не было чуждо, и он не особенно оплакивал смерть своего злейшего врага, а потому и не оценил этот великолепный образчик американского такта и, запечатав американское послание в конверт, отослал его обратно. Но тут в Америке разразилась патриотическая буря: как только посмел этот Бисмарк поступить с посланием высочайшего органа Соединенных Штатов будто с каким-то клочком бумаги! Пусть Германия только сунется — пусть только попробует! Американские газеты того времени дышали негодованием, направленным против Бисмарка. В те дни мне довелось немного попутешествовать, и повсюду, куда бы я ни приехал, народ негодовал против Бисмарка, словом — стоял скрежет зубовный. Кое-какие из крупных газет на Востоке страны в конце концов признали, что конгресс, может, несколько оплошал, послав германскому правительству официальное соболезнование, но на другой день те же газеты вновь вернулись к своему первоначальному мнению: оказывается, их одолели возмущенные читатели, за одни сутки эти газеты потеряли множество подписчиков.

Американский патриотизм не упускает случая громогласно заявить о себе и не страшится последствий своей резкости. Настолько необуздан он, что у людей, не обладающих достаточным уровнем развития, он переходит в грубое чванство. На свете, мол, есть одна-единственная стоящая страна — Америка, все прочее — от лукавого. Истинная свобода, истинное развитие, истинный прогресс, истинно умные люди — все это встречается только в Америке. Подобное нелепое самодовольство иной раз способно оскорбить иностранца. День-деньской он по всякому поводу вынужден страдать от этой непомерной американской заносчивости. Его постоянно затирают, над ним посмеиваются или даже потешаются, он беспрерывно становится то объектом жалости, то мишенью насмешек. Из-за всех этих повседневных унижений чужестранец в конце концов начинает стремиться по мере сил «американизироваться», стать настоящим американцем, за что в день выборов его наперебой хвалят кандидаты на разного рода политические посты. Формальный «американизм» он освоит быстро — долго ли выучиться говорить по-английски, носить шляпу набекрень, уступать дамам внутреннюю часть тротуара, словом, он освоит все внешние атрибуты, присущие янки в его отечестве. То-то национальная гордость американцев будет удовлетворена: в Америке отныне стало одним американцем больше.

Но сплошь и рядом эта национальная гордость принимает крайне наивные формы. Как бы ни оскорбляла она чужеземца, сколько раз ему вдобавок придется удивиться невежеству, элементарной неосведомленности, на которой зиждется эта гордыня. Его удивит, что народ, с удовольствием предающийся самолюбованию, так мало знает о других народах. Сколь часто американцы гордятся вещами, в Европе давным-давно пущенными в обиход, только американцы этого не знают, сколько раз я сам слышал, как норвежские брошки и немецкие ручки провозглашались изобретением американцев. Я привез с собой в Америку нож с выскакивающим лезвием — и эта моя вещица повсюду вызывала необыкновенное восхищение; на одной ферме в Дакоте мой ножик имел несравненно больший успех, чем я сам. «Да, чего только не выдумают чертовы янки!» Мне понадобилась целая неделя, чтобы убедить тех добрых людей, что такой нож придумали шведы!

Это неведение, отсутствие каких-либо знаний о других народах и странах присуще отнюдь не только низшим слоям общества — вы встретите его во всех сословиях, у людей всех возрастов, повсеместно. Незнание жизни чужих народов и чужих заслуг — один из национальных пороков американцев. Обычная средняя школа не дает им широкого спектра знаний о мире. В этой школе предписано преподавать географию как географию Америки, а историю — как историю Америки; весь прочий мир умещается в «Приложении», занимающем в учебниках всего несколько страниц. Американские школы поторопились объявить образцовыми школами. Ораторы, восхвалявшие Америку, равно как и газеты, вторившие этим дифирамбам, единодушно твердили, что нигде в мире больше нет таких замечательных общедоступных школ, во всяком случае, в наших странах таких не сыщешь, да и вообще — никакие другие школы в мире не сравнятся с американскими. В частности, подчеркивается такое уникальное достоинство этих школ, как их отделенность от церкви. Но, во-первых, и это достоинство в наши дни отнюдь не уникально, а во-вторых, религия вовсе не изгнана из этих школ. Нам сказали неправду. Это просто легенда. Закон Божий как предмет и впрямь не включен в расписание уроков, но ортодоксальная христианская вера с железной последовательностью протаскивается в обучение по всякому поводу, ее вбивают в голову детям, сколько длится их школьная жизнь, — догму за догмой, догму за догмой. Я сам был тому свидетелем: даже на уроке арифметики, когда одного из учеников поймали на том, что он кидается бумажными шариками, ему велели попросить прощения у Иисуса Христа. Вдобавок во всех американских средних школах обучение начинается с молитвы, пения псалмов и чтения вслух отрывков из Библии. Поэтому трубить о том, что американская школа-де отделена от церкви, следовало бы чуть потише.

Однако крупнейшее упущение системы преподавания в этих школах состоит в том, что они не преподносят детям никаких сведений о других народах и условиях их жизни. Американские дети вырастают, зная о мире лишь то, что сообщают им об Америке. И потому впоследствии, уже будучи взрослыми людьми, они изумленно разевают рты, услыхав, что некий швед изобрел нож с выскакивающим лезвием; по этой же причине американский патриотизм сплошь и рядом становится столь громогласен. Стало быть, невежество обрело опасную плотность не только в низших слоях общества, но и в кругах повыше, даже в весьма высоких; мало того, я сталкивался с ним даже в кругу самих учителей. В одной из средних школ в Эльройе, штат Висконсин, я встретил в 1883 году учителя, который чрезвычайно изумился, когда я рассказал ему, что у нас в Норвегии тоже имеется телеграф, — подумать только, в 1883 году! А марки на письмах, которые присылали мне с родины, он обычно разглядывал с таким удивлением, что казалось, не верит собственным глазам. «Неужто и у вас в Норвегии тоже почта есть!» — воскликнул он. «Так ведь на дворе как-никак 1883 год!» — отвечал я. Этот учитель, подобно своим ученикам, почерпнул сведения о Норвегии из школьного учебника, из четырехстраничного путевого очерка американского президента Тейлора, в пятидесятые годы изучавшего Норвегию из окна кареты.

Так слабо осведомлены здесь о других странах и народах, что повсюду в Америке, где только ни доводилось мне бывать, большинство янки попросту именуют шведами всех скандинавов. А поживешь какое-то время среди них, скоро поймешь еще и другое — что слово «швед» употребляется ими с уничижительным оттенком, вроде не мешало бы тебе еще и прощения попросить у них за то, что ты швед. Как правило, совершенно бесполезно пытаться возразить им, что ты вовсе не швед, а норвежец или датчанин; обычно все это оказывается впустую; уж коли ты скандинав, стало быть, ты швед. Однако если скандинава именуют шведом всего лишь с некоторым высокомерием, то уж выходца из Франции именуют французом с полным и совершенным презрением. В Америке слово «француз» для мужчины все равно что презрительная кличка, ругательство, примерно такое же, как бытующее у нас на родине слово «турок», и если человека без всякой вины с его стороны назвали «французом», он должен воспринять это как оскорбление, какое нельзя сносить. Американцы в этом смысле ведут себя в точности так же, как портовые грузчики у нас в Христиании, которые обзывают друг друга «депутатами стортинга», а не то «гениями». Подобная глупость смешна — казалось бы, можно попросту посмеяться над ней и стать выше этого, но кормильцу, отцу семейства, не до смеха, когда его лишают работы за то, что он швед, или за то, что он француз. Уж эта сторона дела совсем не смешна. Я сам испытал в Америке все это: ведь и меня, как норвежца, причислили к шведам, и, как шведа, меня оттесняли в сторону, надо мной смеялись и потешались, меня унижали и осыпали насмешками.

В этих условиях вполне естественно, что эмигранты стараются как можно быстрее «американизироваться»: в борьбе за хлеб насущный в этой стране от этого зависит благополучие всей семьи. И поскольку всякий эмигрант все время слышит, как ему твердят про превосходство американцев, он уже считает делом чести для себя походить на них. Он начинает одеваться по-новому, всем своим видом показывая, что отринул прошлое, он и дома теперь изъясняется исключительно по-английски, даже со стариками родителями говорит только на этом языке, хоть они и не понимают его, да и во всем решительно силится стереть любые следы своего чужеземного происхождения. И потому когда к нам на родину возвращается из Америки человек, который некогда вяло переставлял здесь ноги в деревянных башмаках, а нынче удивляет земляков невероятной стремительностью и быстротой в движениях, обретенной им за океаном, то причина тому отнюдь не американский климат, не американский республиканский строй, а нечто совсем другое — резко выраженная национальная спесь американцев, заставившая его в силу материальной необходимости совершать, что называется, десять оборотов в секунду.

Еще более убедительное свидетельство непомерного американского патриотизма представляют дебаты в американском конгрессе по вопросу об ограничении иммиграции. Американцы ныне всерьез хотят закрыть свои двери для иностранцев не потому, что в ближайшие сотни лет действительно может явиться такая необходимость, а исключительно потому, что таково уж нынче их желание, своего рода патриотический каприз. Запрет на иммиграцию, в сущности, всего лишь проявление того же американского самодовольства, которое заставляет янки полагать, будто они превосходят шведов, французов, как и всех прочих чужеземцев, решительно во всем и потому в любом соревновании возьмут над ними верх. Не пускать в страну неамериканцев надо по той причине, что все неамериканцы — плохие. Утверждали, что страна Америка ныне уже полностью заселена, что народу в ней хватает. Но это пустое утверждение, попросту смехотворное. Нет, из чистого патриотизма хотят американцы закрыть свои двери для иностранной рабочей силы, хотя без нее они не в состоянии справиться с собственными делами. А все потому, что американцы-то не работают. Неправда ведь, что они работают. Это — тоже легенда. Статистика свидетельствует, что непосредственно физическим трудом занята лишь одна пятидесятая часть американцев; землю этой страны возделывают чужеземцы. И вот этих-то чужеземцев теперь не хотят больше пускать в Америку, «потому что страна заселена и народу в ней хватает».

В Америке шестьдесят миллионов жителей приходится на два миллиона девятьсот семьдесят тысяч квадратных миль земли (не считая Аляски), из этого числа пригодной сельскохозяйственной площади — полтора миллиона квадратных миль. Однако из этих полутора миллионов квадратных миль в настоящее время возделана лишь девятая часть, и тем не менее Америка за последний финансовый год вывезла двести восемьдесят три миллиона бушелей зерна, после того как насытились пятьдесят миллионов жителей, в ту пору составлявших все население страны. А у американцев отличный аппетит. Один янки потребляет вдвое, а то и втрое больше еды, нежели любой европеец, втрое-вчетверо больше любого скандинава. Если в Скандинавских странах на каждого жителя в год приходится в среднем двенадцать бушелей зерна и пятьдесят один фунт мяса, то в Америке эти цифры составляют соответственно сорок бушелей зерна и сто двадцать фунтов мяса.

Если бы вспахали всю пригодную для обработки землю Америки, она могла бы прокормить шестьсот миллионов человек (основываясь только на расчетах, сделанных на основе урожая, собранного за последний отчетный год, то есть в 1879 году, который выдался среднеурожайным). Эдвард Аткинсон, известный американский эксперт по вопросам сельского хозяйства, в очередной своей работе указывает, что та же американская ферма, которая ныне кормит всего с десяток людей, вполне могла бы прокормить двадцать человек — нужно лишь вести хозяйство современными методами, внедрить сколько-нибудь целесообразную в агропромышленном плане систему эксплуатации земли. Потому что американское солнце такое теплое, что плоды созревают там за несколько дней, а американская почва такая жирная, что в ней утопаешь, будто в хвойной пене. Значит, если обращаться с ней разумно, она может дать необыкновенно щедрый урожай, однако американский фермер не способен воспользоваться этой возможностью. Он эксплуатирует свою землю двадцать-тридцать лет подряд, не удобряя ее, а семенами пользуется лишь такими, какие вывел сам, на одном и том же поле он десять, а то и двадцать лет подряд высеивает пшеницу, никогда не прибегает к травопольной системе и не дает полю отдых. По подсчетам Эдварда Аткинсона, при минимальной разумной обработке всей американской полезной площади Соединенные Штаты могли бы прокормить один миллиард двести миллионов человек, то есть примерно всех ныне живущих на земном шаре.

Стало быть, людей в Америке не хватает[1].

А разговоры о том, что страна якобы уже полностью заселена, не соответствуют действительности (это пустое утверждение, попросту смехотворное). Во-первых, страна Америка «заселена» настолько, что многие акционерные общества захватили десятки тысяч акров земли, однако не возделывают ее, а просто владеют ею в ожидании максимального вздорожания земельных участков. Одна компания приобрела семьдесят пять тысяч акров, другая — сто двадцать тысяч акров и т.д. и т.п. Стало быть, на самом деле страна вовсе не заселена, просто землей завладели люди, которые ее не обрабатывают. Во-вторых, данные за последний отчетный год показывают, что, несмотря на подобную практику землевладения, в девятнадцати американских штатах обнаружен пятьсот шестьдесят один миллион шестьсот двадцать три тысячи девятьсот восемьдесят один акр необработанной, но вполне пригодной для земледелия земли, находящейся в общественном владении. Одна эта огромная земельная пустошь, по подсчетам Аткинсона, способна прокормить сто миллионов жителей, пусть даже они едят втрое или вчетверо больше того, к чему привыкли скандинавы.

Стало быть, Америка не заселена в достаточной мере.

Предложения ограничить иммиграцию лишены сколько-нибудь серьезного обоснования. Это всего лишь незрелые плоды американского патриотизма; американцам важно лишь отвергнуть любую помощь и любое влияние со стороны чужеземцев. Тому причиной — непомерная закоснелая самоуверенность американцев, считающих, что нет необходимости в иностранной рабочей силе и по качеству она уступает американской. Вот до чего дошел американский патриотизм, вот в какой мере его исповедуют американцы. Комиссия конгресса, из множества проблем выбравшая для обсуждения проблему ограничения иммиграции, разослала американским посланникам во всех странах запрос: не полагают ли они целесообразным и необходимым закрыть Америку для иностранцев уже сейчас — чем не гигантская патриотическая акция? И все послы, во всех странах, как один, клянясь именем Вашингтона, ответили: «Истинно говоришь ты!»

Самым простодушным из всех оказался американский посланник в Венеции. Описав итальянских эмигрантов, их нищету, их лохмотья, он затем буквально заявил следующее: «Они (итальянцы) не более способны исполнять обязанности гражданина, чем рабы, только что отпущенные на свободу. У них и в мыслях нет стать гражданами Соединенных Штатов. Они хотят одного — получить более высокую плату за свой труд, но за эту плату трудиться как можно меньше». Вот какие скверные итальянцы! Это зловещее обличение итальянских иммигрантов журнал «Америка» сопроводил следующим кратким и веским редакционным примечанием:

«Слова посланника должны запечатлеться в сознании каждого американского патриота, их следует хранить в памяти как величайшую истину, высказанную о величайшем современном зле»[2].

Накал и всеохватность американского патриотизма совершенно непостижимы для всех, кто не испытал его гнета в повседневной жизни. Такой силы достигает он, что вынуждает чужестранцев отказываться от своей национальности и лгать, приписывая себе американское происхождение, если только им представляется такая возможность. Быть уроженцем Америки — сплошь и рядом это непременное условие для получения работы, особенно когда речь идет о сколько-нибудь ответственной должности, как, например, в банке, общественном учреждении или в железнодорожном ведомстве. Единственный народ, который пользуется уважением американцев, вопреки ненависти к этой нации со времен Войны за независимость, — это англичане. Во многих отношениях Англия по-прежнему служит Америке образцом и примером; даже последний крик моды в современной Америке сплошь и рядом всего лишь отсвет старинной британской культуры. Кто захочет польстить американскому щеголю, тот пусть притворится, будто принял его за англичанина; щеголи эти шепелявят, как истинные британские лорды, а садясь в трамвай, такой тип непременно протянет кондуктору для размена золотую монету или крупную банкноту.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.