Виталий Амурский. Время поэта

Виталий Амурский. Время поэта

Виталий Амурский «Tempora mea». Франкфурт-на-Майне. Литературный европеец, 2007 г.

Новая книга Виталия Амурского «Tempora mea», вышедшая в серии библиотеки журнала «Литературный европеец», пронизана тонкими нитями философских раздумий: о покинутой им родине, о поэзии, литературе в целом, об искусстве, об отношении к миру и взаимоотношениях с миром, о душе, о чем-то тайном, нашептанном в ночи неумолкающей музой.

Где-то печальные строки полны воспоминаний и тоски по России:

Потемневшие вывески:

«Парикмахер», «Портной»…

Полетать бы над Витебском,

Как Шагал молодой.

В мягкой вате тумана

На вечерней заре

У стогов Левитана

 Полежать на траве.

В тесной кухне московской,

Под сухое вино,

Поболтать о Тарковском

И о польском кино.

Это уходящая эпоха могикан манит к себе своей величественностью и силой, разворачивая плечи в узком пространстве московских кухонь и коридорах памяти, заставляя и самому себе выставлять собственный счет, оценивать жизнь и выбранную дорогу:

Пока еще не пробил час финальный,

Учись ценить, что даровал нам Бог:

Провал небес и избранность дорог,

И суету квартиры коммунальной.

Потрясающе искренни и виртуозно безыскусны строки Виталия Амурского, рисующего осень. Создается ощущение прозрачности, одухотворенности, визуальности художественного мазка мастера, который пишет свою неповторимую, не похожую на другие яблочную осень:

Золотистая, с легкой охрой,

С белым инеем по утрам за окнами,

С ветерком, обнажающим деревьев кроны,

С туманами, дождиками или без оных.

Кисло-сладкая. Яблочная. Печальная.

С пирогами вчерашними да грузинским чаем,

С лужами, на которых ледок хрупок,

С дымками над крышами, как у стариков из трубок…

Льется и льется искусная вязь слов, увлекая за собой в патриархально-импрессионистскую чувственную осень прошлого, такую сказочную и недосягаемо прекрасную.

Размышления о природе сменяются наблюдениями за человеческой душой, практически за тождественностью человека и природы, схожестью их нравов:

В душе, как в храме, легкий мрак стоит.

Такой же, впрочем, как стоит снаружи,

Где через парк подвыпивший старик

Бредет, не замечая грязь и лужи.

И прорывается крик души, ностальгия по родине русского поэта, который, и живя в Париже, одном из самых красивых и лиричных городов мира, плачет откровенными словами, роняя драгоценные слезы полузабытых видений:

И грустное, и смешное не возвращается заново,

А нынче над Парижем то звезды осыпаются,

                                                          известка,

То что-то бормочет дождь губами Губанова,

То из времен иных Поплавский маячит

                                                        в венце из воска…

В строках поэта слышится русское наследие многих мастеров слова ушедших веков. При этом Амурский обладает исключительной силой собственного неповторимого стиля, хотя за его глубиной и исключительным даром мелькают тени Аполлона Григорьева, Иннокентия Анненского и многих других. Но многогранность и творческая неуемность заставляют поэта идти дальше, создавая философские граффити, наполненные потоком сознания и потрясающей графикой пророческих снов-откровений:

Страна глухонемых. Тетрадка в клетку.

Стихов — признаний — ряд. Нелепы сны.

Поставь в бутыль обломанную ветку.

Быть может, лепестки увидишь до весны.

Полынно-горьки обнажающие скорбь строки Виталия Амурского, посвященные памяти поэта-авангардиста Геннадия Айги:

Помотался по миру русской речи виртуоз-сверчок.

Из Московии в путь последний собрался домой —

Нынче всем молчок,

Шапки долой.

Поэзия Амурского — это сама жизнь во всей ее многогранности и многоликости, оркестровом звучании и соло. Горькая, вымученная, рожденная с болью и любовью к этому миру во всех его, порой неприглядных, проявлениях. Это время звучания слов, доносящихся через расстояния, как полет звука и света в космическом пространстве, летящих к этой земле. Авось долетят. Будут увидены. Услышаны. Поняты. Прочувствованы. Пока у поэта хватает «веры в слово, как в чудо».