Л. Троцкий. ТЕРРОРИЗМ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Л. Троцкий. ТЕРРОРИЗМ

(Перевод с немецкого)

Наши классовые враги имеют обыкновение жаловаться на наш терроризм. Не всегда ясно, что они под этим понимают. Они хотели бы собственно заклеймить именем терроризма все действия пролетариата, направленные против их интересов. Стачка в их глазах – главный метод терроризма. Угрозу стачкой, организацию стачечного пикета, экономический бойкот хозяина-живодера, моральный бойкот предателя из собственных рядов, – все это и многое другое они называют именем терроризма. Если, таким образом, понимать под терроризмом всякое действие, наводящее страх на врага или причиняющее ему ущерб, тогда, конечно, вся классовая борьба есть не что иное, как терроризм. Спрашивается только, имеют ли буржуазные политики право изливать на пролетарский терроризм потоки своего морального негодования, когда весь их государственный аппарат, с его законами, полицией и армией, есть не что иное, как аппарат капиталистического террора!

Однако, нужно сказать, что когда нас упрекают в терроризме, то этому слову стараются – хотя и не всегда продуманно – придать более узкое и непосредственное значение. Порча машин рабочими есть, например, терроризм в этом собственном смысле слова. Избиение предпринимателя, угроза поджечь фабрику или убить ее владельца, покушение на министра с револьвером в руках – все это террористические акты уже в подлинном смысле слова. Однако, кто имеет представление о сущности интернациональной социал-демократии, тот должен знать, что против такого рода терроризма, как метода борьбы, она всегда восставала самым непримиримым образом.

Почему?

Терроризировать угрозой стачки и действительно провести стачку могут только промышленные или сельскохозяйственные рабочие.

Общественное значение стачки находится в прямой зависимости, во-первых, от размеров предприятия или промышленной отрасли, на которую она распространяется, и, во-вторых, от организованности, дисциплины и боевой готовности участвующих в ней рабочих. Это относится столько же к экономической стачке, сколько и к политической. Она всегда остается методом борьбы, непосредственно вырастающим из производственной роли пролетариата в современном обществе.

Для своего развития капиталистический порядок нуждается в парламентской надстройке. А так как он не может загнать современный пролетариат в политическое гетто, то он должен раньше или позже допустить рабочих к участию в парламентаризме. В выборах находят свое выражение массовидность и степень политического развития пролетариата – свойства, определяемые опять-таки его социальной, т.-е. прежде всего производственной ролью.

Как в стачке, так и на выборах метод, цель и результат борьбы всегда находятся в зависимости от общественной роли и силы пролетариата как класса.

Провести стачку могут только рабочие. Поломать машины, поджечь фабрику или убить ее владельца могут и ремесленники, разоренные фабрикой, и крестьяне, которым она отравляет реку, и люмпен-пролетарии – с целью грабежа.

Только сознательный и организованный рабочий класс способен послать в стены парламента сильное представительство, стоящее на страже пролетарских интересов. Но для того, чтобы убить крупного чиновника, нет надобности иметь за собой организованную массу. Рецепты взрывчатых веществ доступны всем, и браунинг можно достать повсюду.

В первом случае – социальная борьба, методы и средства которой принудительно вытекают из природы господствующего общественного порядка; во втором случае – чисто механическое воздействие, всюду одинаковое, в Китае такое же, как и во Франции, очень яркое по своей внешней форме (убийство, взрыв и т. д.), но совершенно безвредное для социального строя.

Стачка, даже самая скромная, влечет за собой социальные последствия: укрепление самоуверенности рабочих, рост профессионального союза, нередко даже усовершенствование техники производства. Убийство фабриканта влечет за собой только полицейские последствия и не имеющую общественного значения смену собственников.

Вносит ли террористическое покушение, даже «удавшееся», замешательство в господствующие круги или нет, это зависит от конкретных политических обстоятельств. Во всяком случае, это замешательство может быть только кратковременным; капиталистическое государство опирается не на министров и не может быть уничтожено вместе с ними. Классы, которым оно служит, всегда найдут себе новых людей, – механизм остается в целости и продолжает действовать.

Но гораздо глубже замешательство, вносимое террористическим покушением в ряды самих рабочих масс. Если достаточно вооружиться пистолетом, чтобы добиться своего, то к чему усилия классовой борьбы? Если наперстка пороха и кусочка свинца достаточно для того, чтобы прострелить шею врага, то к чему классовая организация? Если есть смысл в запугивании превосходительных особ грохотом взрыва, то к чему партия? К чему собрания, массовая агитация, выборы, если с парламентской галерки так легко взять на прицел министерскую скамью?

Индивидуальный терроризм в наших глазах именно потому недопустим, что он принижает массу в ее собственном сознании, примиряет ее с ее бессилием и направляет ее взоры и надежды в сторону великого мстителя и освободителя, который когда-нибудь придет и совершит свое дело.

Анархические пророки «пропаганды действием» могут сколько угодно рассуждать о возвышающем и стимулирующем влиянии террористических покушений на массы. Теоретические соображения и политический опыт доказывают противное. Чем «эффектнее» террористические акты, чем большее они производят впечатление, чем больше они сосредоточивают на себе внимание массы, тем больше они понижают ее интерес к самоорганизации и самовоспитанию.

Но вот дым взрыва рассеивается, паника исчезает, появляется преемник убитого министра, жизнь снова входит в старую колею, колесо капиталистической эксплуатации вертится по-прежнему, только полицейская репрессия делается более жестокой и бесстыдной – и, в результате, на смену возгоревшихся надежд и искусственно вызванного возбуждения наступают разочарование и апатия.

Старания реакции прекратить стачки и вообще массовое рабочее движение всегда и всюду оканчивались неудачами. Капиталистическому обществу нужен активный, подвижной и интеллигентный пролетариат, оно не может, поэтому, надолго связать его по рукам и ногам. С другой стороны, анархистская пропаганда действием всякий раз обнаруживала, что средствами физического разрушения и механической репрессии государство всегда гораздо богаче, чем террористические группы.

Если это так, то как же обстоит дело с революцией? Она этим нисколько не отрицается и не объявляется невозможной. Ведь революция не есть простая совокупность механических средств. Революция может возникнуть только из обострения классовой борьбы, и только в социальных функциях пролетариата может она найти гарантию своей победы. Политическая массовая стачка, вооруженное восстание, завоевание государственной власти, – все это определяется степенью развития производства, соотношением классов, общественным весом пролетариата и, наконец, социальным составом армии, ибо вооруженная сила есть тот фактор, который решает во время революции судьбу государственной власти.

Социал-демократия достаточно реалистична, чтобы не пытаться уклониться от революции, вырастающей из исторических отношений; наоборот, она идет ей навстречу с открытыми глазами. Но – в противоположность анархистам и в прямой борьбе с ними – она отклоняет все методы и средства, имеющие целью искусственно форсировать общественное развитие и недостаток революционной силы пролетариата заменить химическими препаратами.

Прежде чем он возводится на степень метода политической борьбы, терроризм проявляется в форме единичных актов мести. Так было в России, классической стране терроризма. Порка политических узников побудила Веру Засулич[203] дать исход чувству всеобщего возмущения в покушении на генерала Трепова. Пример нашел подражание в кругах революционной интеллигенции, за которой не стояли массы. То, что было сперва делом нерассуждающего чувства мести, развилось в целую систему в 1879 – 1881 г.г. Анархические покушения в Западной Европе и Америке вспыхивают всегда после каких-нибудь правительственных зверств, – после расстрела бастующих или после казней. Ищущее выхода чувство мести есть всегда важнейший психологический источник терроризма.

Нет надобности распространяться о том, что социал-демократия не имеет ничего общего с теми состоящими на содержании моралистами, которые по поводу всякого террористического покушения торжественно декламируют об «абсолютной ценности» человеческой жизни. Это они же в других случаях, во имя других абсолютных ценностей, напр., чести нации или престижа монархии, готовы толкнуть миллионы людей в ад войны. Сегодня их национальным героем является министр, приказывающий стрелять в безоружных рабочих – во имя священнейшего права собственности; а завтра, когда рука отчаявшегося безработного сожмется в кулак или возьмется за оружие, они будут заниматься пустословием о недопустимости всякого насилия.

Что бы там ни говорили евнухи и фарисеи морали, чувство мести имеет свои права. Рабочему классу делает величайшую нравственную честь то, что он не в состоянии с тупым равнодушием смотреть на то, что творится в этом лучшем из миров. Не гасить неудовлетворенное чувство мести пролетариата, а, наоборот, снова и снова возбуждать его, углублять его и направлять на действительные причины всякой несправедливости и человеческой низости – такова задача социал-демократии.

Если мы восстаем против террористических актов, то лишь потому, что индивидуальная месть нас не удовлетворяет. Слишком велик счет, по которому мы должны расплатиться с капиталистическим порядком, чтобы предъявлять его чиновнику, называющемуся министром. Во всех преступлениях против человека, во всяком заушении человеческого тела и человеческого духа учиться видеть уродливые проявления социального строя, чтобы всю силу направить на коллективную борьбу с этим строем, – вот тот путь, на котором пламенная жажда мести может найти свое высшее нравственное удовлетворение.

«Der Kampf»[204], ноябрь 1911 г.