ЖАРЕНЫЙ АНГЛИЧАНИН В МОСКВЕ[11] (Миг как сфера)

ЖАРЕНЫЙ АНГЛИЧАНИН В МОСКВЕ[11]

(Миг как сфера)

1

Пробил колокол к вечерне —

Смерти миг для Елисея.

Медленно венец из терний

Опустился на злодея.

Палачи, хоть с неохотой,

Привязали его к палке,

Развели огонь в палатах:

"Царь велел, гори, проклятый.

Видно, царь оголодал наш,

Хочет редкого жаркого,

Хочет каждый день инова,

Он на то и государь…"

2

Колокол вечерний длится.

В этот миг Адам, отец наш,

Скользнув по времени древу

(И душа еще нерожденная —

позднего сева петербургская птица —

по ветке напева), — смотрит внутрь — и дивится.

Во времени чужом нету прав у нас — немы,

Не говоря уж о том, что не мы.

Дух чужой мерцает в круглом флаконе,

И там пляшет бесенок — сын сатаны.

3

При конце заката, на острове — в пустыни

Молит Бога обо всех святой отшельник,

О немой и говорящей твари

И о мертвых, что молчат так громко.

"Кто бы в мире крест сей миг ни нес —

Дай немного от его мне доли".

Он хватает долю, как мурашка,

И бежит в убогую пещерку.

А тому, кто в этот миг вертелся

Как перегоревшее жаркое,

Сон был послан — что во сне он жарим,

А проснется — радость-то какая!

4

Пробил колокол к вечерне.

Вздрогнул царь в постели, древний

Византийский список бросил

И, покряхтывая, встал.

Целый час уже, наверно,

С аглицким стеклом читал.

И устал — пора к вечерне.

В клетке у окна певец

Застонал и вдруг заохал,

Византийская парча

Передернулась сполохом.

— "Вы, там! Потише жарьте бусурмана,

Велю я жить ему до самого утра".

Как бы по Божьему веленью

Спускалась ярость на царя.

— "Не против плоти наши боренья,

Но пусть злобесный в плоти пострадает!

Когда б не матушка, не плоть,

За что и душку уколоть?" —

Хихикнул. Испугался — ну как бес

Мне в душу выползнем залез?

Нет, это страшный огнь небес.

Как по стене прорезалась черта

И через душу, через сердце — слева —

Шипящий раскаленный камень гнева —

В ночь бархатную живота.

И воздух, комната — все будто закипело,

И это Божие, не человечье дело.

5

Бояре, затворясь, бормочут: яда

Он не жалел для нас, и так ему и надо.

Колышет ветер крепких слов ботву,

А в корне их: пора, пора в Литву.

6

Где зори не слышно вечерней,

В избушке замшелой

Волхв вертит фигурку, на ней корона.

Он ей пронзает сердце восковое

И стона ждет, но не услышал стона.

Швыряет в кадку, где пасутся черви.

Еще не вычерпал всю бочку виночерпий

И царской жизни темное вино.

Еще он правит, и мантия еще струится с плеч,

Но проклят нами он давно,

Его заждались смерть и печь.

7

А там вдали — где остров Альбион,

Сестре Бомелия приснился страшный сон.

8

Шел снег во тьме. Из церкви слабо

Сквозило тихое томительное пенье.

Рыбарь вез мерзлых щук, и на ухабах

Они стучали, как поленья.

9

Когда же сняли головню еще живую

И, веки приоткрыв, она шепнула: "Oh, my Lord",

То солнце глухо-красное скользнуло

Быстрей, чем можно, под московский лед.