Марксисты-идеалисты

Конструктивисты, как читатель убедится, топчутся в истертом и затоптанном кругу национальных эпифеноменов, таких как язык (в т. ч. «печатный»), религия, культура, гражданство, династическая принадлежность (подданство) и т. д. При этом сам первичный феномен — нация — безнадежно ускользает от них. Они изучают — порою с лупой! — следствия вместо причины, предикаты вместо субъекта, части вместо целого, схему вместо живой жизни. Словом — все вторичное вместо первичного. Деревья напрочь заслоняют от них лес.

Все они — гуманитарии, влачащие на своих ногах тяжелые гири весьма несовершенной и приблизительной методологии, приверженцы аргументации ad hominem. Они не проходили школу серьезной мысли. Вообще, никогда. Здесь их общая ахиллесова пята. Они придают решающее значение отражениям реальности (феноменов, в нашем случае) в сознании, но при этом не желают в упор видеть саму реальность (феномены), ибо примат сознания над материей для них аксиома. Клеймо идеализма выжжено на этих узких лобиках, а девиз «казаться и слыть — важнее, чем быть» горит в этих сердцах.

К примеру, для Андерсона нации — всего лишь «культурные артефакты», и он обещает «доказать, что сотворение этих артефактов к концу XVIII века было спонтанной дистилляцией сложного “скрещения” дискретных исторических сил, но стоило лишь им появиться, как они сразу же стали “модульными”, пригодными к переносу (в разной степени сознательному) на огромное множество социальных территорий и обрели способность вплавлять в себя либо самим вплавляться в столь же широкое множество самых разных политических и идеологических констелляций» (29).

Тут-то его и подстерегает очередное противоречие. Он подтверждает: «Она [нация] воображается как сообщество, поскольку независимо от фактического неравенства и эксплуатации, которые в каждой нации могут существовать, нация всегда понимается как глубокое, горизонтальное товарищество. В конечном счете именно это братство на протяжении двух последних столетий дает многим миллионам людей возможность не столько убивать, сколько добровольно умирать за такие ограниченные продукты воображения».

При осознании этого факта Андерсону изменяет выдержка, и он задает негодующий вопрос, дающий нам понять всю степень его внутреннего непонимания и неприятия национализма, его глубочайшее возмущение самим фактом его существования и триумфа: «Эти смерти внезапно вплотную сталкивают нас с главной проблемой, которую ставит национализм, а именно: что заставляет эти сморщенные воображения недавней истории (охватывающей едва ли не более двух столетий) порождать такие колоссальные жертвы?» (32).

Да уж, за артефакты как-то не принято умирать с охотой! Мы все это понимаем, понимает и Андерсон, но отказаться от идеи «нация как артефакт» уже не может.

Национализм — есть сильнейший мотив, побуждающий к действию, в чем мы постоянно убеждаемся на практике. Но глубинные мотивы такой силы, учит нас этология, бесполезно искать в сфере рационального: нужно обратиться к сфере аффектов, рефлексов и инстинктов, которую обслуживает наш ratio. Только тогда можно что-то понять.

Вместо этого все вообще марксисты-конструктивисты склонны понимать национальность по Веберу (поскольку у Маркса-Энгельса-Ленина тут зияет провал, абсолютная пустота), что более чем устарело и мало соответствует действительности: все-таки Вебер, как и Маркс, мыслил в категориях политэкономии, а не этнополитики. И не сегодня, а в позапрошлом веке.

Характерная эта связь раскрывается С. Баньковской в предисловии к книге Бенедикта Андерсона «Воображаемые сообщества» (в скобках номера страниц):

«Посмотрим теперь, например, на то, как определялась “национальность” в классическом сочинении Макса Вебера ”Хозяйство и общество”. Ввиду принципиального характера рассуждений Вебера, процитируем его подробно: ”С «национальностью», как и с «народом», в широко распространенном «этническом» смысле, связано, по меньшей мере, нормальным образом, смутное представление, что в основе того, что воспринимается как «совместное», должна лежать общность происхождения, хотя в реальности люди, которые рассматривают себя как членов одной национальности, не только иногда, но и весьма часто гораздо дальше отстоят друг от друга по своему происхождению, чем те, кто причисляет себя к различным и враждебным друг другу национальностям[501]. … Реальные основы веры в существование ”национальной” общности и выстраивающегося на ней общностного действования весьма различны”. В наши дни, продолжает Вебер, в век ”языковых битв”, важнейшее значение имеет ”языковая общность”, а помимо этого возможно, что основой и критерием ”национального чувства” будет результат соответствующего ”общностного действования” (т. е. поведения, основанного на эмоционально переживаемом чувстве общности, Gemeinshaft’a) — образование ”политического союза”, прежде всего государства. Мы видим здесь все достоинства и недостатки классической постановки вопроса. Вебер, конечно же, рассматривает ”нацию” как “воображаемое сообщество”… Это, в общем, классическая европейская постановка вопроса, продолжение которой мы нашли в социологических формулировках Вебера» (8–9).

Вот таков он во всей красе, духовный отец конструктивистов, столп западной «науки мнений». Безответственный и амбициозный вещатель истин в последней инстанции, ничем, однако, не подкрепленных, кроме, очевидно, узенького личного опыта и круга общения самого вещателя. А то и просто высосанных из пальца.

И они еще будут глубокомысленно глаголать нам о важности «языковой общности» — нам, русским, которые уже сегодня с оружием в руках опровергают эту «общность» в отношении ряда народов бывшего СССР, начиная с грузин и кончая чеченцами, входивших некогда в псевдонацию «советский народ», говоривший на русском языке! Нам, которым, весьма возможно, предстоит в будущем широко распространить этот печальный опыт и на другие народы…

Язык не производит наций: для нас, постсоветских русских, это ясно и непреложно и доказано практикой, как дважды два = четыре. Но конструктивисты все как один обожают обсуждать языковой фактор, сильно преувеличивая при этом его нациеобразующее значение.

Обидно сознавать, что, хотя люди Запада оперируют словами «нация», «национализм», совершенно не понимая их смысла, искажая его, они при этом лезут нас учить, что и как надо думать на этнополитические темы!

Вот, например, откровения Дэвида Роули: «Я покажу, что русские не были способны развить национальное движение потому, что дискурсивный аппарат не включал концептов, которые являются неотъемлемыми для националистической мысли… Это доказывает, что основа национализма образуется не материальными особенностями социальных, политических или экономических структур или “аутентичной” этничностью, но современным европейским мышлением»[502].

Уверенно, чтобы не сказать нагло! Но ни теоретические, ни практические достижения западной мысли не вызывают желания учиться у таких учителей. Поскольку, во-первых, пресловутые «неотъемлемые концепты», как я надеюсь убедить читателя, гроша ломаного не стоят. А во-вторых, плачевные итоги «современного европейского мышления» мы видим воочию на улицах Европы: европейцы без боя сдали свои страны цветным пришельцам, они успешно погубили свои нации, и не им учить других национализму.