Можно искалечить, но нельзя победить

У расовой и национальной неприязни есть врожденные корни.

В.Р. Дольник

Вилой природу гони, она все равно возвратится.

Гораций

Можно ли справиться с инстинктом агрессии, порождающим межнациональные конфликты и войны?

Бесплодная, бессмысленная и безуспешная, но жестокая борьба с инстинктами красной нитью проходит через всю историю человечества. Как указывал еще Зигмунд Фрейд, вся наша культура есть не что иное как система запретов, призванная обуздать наши инстинкты.

Чудовищная история ХХ века, с его гекатомбами невинных жертв и неслыханных масштабов преступлениями против человечности, ярче всего свидетельствует о том, насколько иллюзорны успехи это борьбы. Вполне очевидно, что природа человека, изгнанная через дверь, немедленно влетает в окно и тысячекратно мстит за свое изгнание. Биологи знают, что инстинктивные программы передаются из поколения в поколение с генами и могут лишь временно засыпать, но не исчезать вовсе. Задача победы над инстинктами, а тем более их подавления или, не дай бог, истребления, явно относится к числу не имеющих решения в принципе. Так свидетельствует история.

Это, если брать человека в целом как такового. В массе.

Если же речь идет о конкретной личности, то тут, конечно, картина иная. На какое-то время, используя разные технологии, у конкретной личности можно вытравить или подавить любой инстинкт, включая базовые.

На языке психологии это значит искалечить, изуродовать, психически изнасиловать личность.

Что по этому поводу думает этология, в частности Лоренц? Он пишет порой издевательски остроумно, но беспощадно определенно и точно:

«Человеческие табу порождают поведение, аналогичное истинно моральному лишь функционально: во всем остальном оно так же далеко от морали, как животное от человека!» (179).

Или вот еще, с тем же убийственным холодным юмором и столь же определенно: «Совершенно ошибочная доктрина, согласно которой поведение животных и человека по преимуществу реактивно, а если даже и содержит какие-то врожденные элементы, тем не менее всегда может быть изменено обучением, имеет глубокие корни в неправильном понимании правильных по существу демократических принципов» (130).

Читатель все понял?

Никакие табу и запреты, никакое обучение или программирование человека не могут в принципе решить проблему преодоления инстинкта! В принципе! Это не только историческая, но и этологическая максима[487].

Инстинкт агрессии нельзя ни обуздать, ни предупредить: «Опасность этого инстинкта состоит именно в его спонтанности. Если бы он был, как полагали многие социологи и психологи, лишь реакцией на определенные внешние условия, то положение человечества было бы не столь опасным. Тогда можно было бы, в принципе, изучить и исключить факторы, вызывающие эту реакцию» (129–130).

Инстинкт агрессии можно только переключить с одного объекта на другой: это единственный способ с ним справиться.

И еще:

«После всего, что мы узнали об инстинктах вообще и об агрессии в частности, два напрашивающихся способа борьбы с агрессией представляются совершенно безнадежными. Во-первых, ее заведомо невозможно выключить, избавив людей от раздражающих ситуаций; во-вторых, с ней невозможно справиться, наложив на нее морально мотивированный запрет. Обе эти стратегии так же хороши, как борьба с избыточным давлением пара в постоянно подогреваемом котле посредством затягивания предохранительного клапана» (298).

Запомним эти ясные мысли, включим их в наш круг абсолютной веры.

* * *

Что произойдет, если какими-либо способами ограничить, подавить проявление инстинкта у человека или у группы людей? Этология знает ответ и на этот вопрос. Конрад Лоренц пишет: «Каждое подлинно инстинктивное движение, если оно… не может быть выполнено, приводит животное в состояние общего беспокойства и вынуждет его искать стимулы, запускающие это движение» (132). Что это значит применительно к инстинкту агрессии?

Еще в 1955 году Лоренц писал в статье «Об убийстве собратьев по виду»: «Я думаю — и специалистам по человеческой психологии, особенно специалистам по глубинной психологии и психоаналитикам, следовало бы это проверить, — что современный цивилизованный человек вообще страдает от недостаточной разрядки инстинктивных агрессивных побуждений. Более чем вероятно, что пагубные проявления человеческого агрессивного инстинкта… возникают просто из-за того, что внутривидовой отбор в далекой древности снабдил человека такой мерой агрессивности, для которой он при современной организации общества не находит адекватного выхода».

Лоренц приводит замечательно интересный и очень важный для нас пример, свидетельствующий о том, к чему приводит искусственное ограничение агрессии, применяемое в массовом масштабе. Сидней Марголин, психиатр и психоаналитик из Денвера, штат Колорадо, провел весьма точное психоаналитическое и социально-психологическое исследование, наблюдая индейцев прерий, в основном из племени юта, и показал, что они тяжко страдают от избытка агрессивных побуждений, которые нет возможности разряжать в условиях урегулированной жизни нынешней индейской резервации в Северной Америке. В течение сравнительно немногих столетий, когда индейцы прерий вели дикую жизнь, состоявшую почти исключительно из войн и грабежей, чрезвычайно сильное селекционное давление должно было, по мнению Марголина, выработать у них крайнюю агрессивность. И вот современные индейцы юта, выросшие уже при совершенно иной системе воспитания, точно так же, как их старшие соплеменники, страдают неврозами чаще, чем представители любых других групп людей, и общей причиной заболевания Марголин считает не нашедшую выхода агрессивность (283).

Для нас, русских, этот пример полон особого смысла, ведь вся история России, русского народа — это оборона от нашествий, которые мы, русские люди, терпели то от самых разных кочевников (печенегов, половцев, монголо-татар, крымских татар, калмыков и пр.), то от т. н. «цивилизованных народов» (варягов, поляков, шведов, турок, французов, немцев, англичан и пр.). Именно в силу этих вековых исторических обстоятельств защита «родимой (русской) земли», «Святой Руси», «Родины» — это устойчивый национальный русский архетип, способный проявиться даже у современного малообразованного бритоголового подростка с такой же несокрушимой силой, как у его сверстника, вышедшего в 1380 году на Куликово поле с топором в полудетской руке. Мы реагируем на любое нашествие только однозначно: неприятие и отпор в той или иной форме. В этом залог нашего выживания.

Пример целого небольшого народа — племени юта, насильно превращенного завоевателями в племя невротиков, должен быть для нас крайне поучительным. Нам надлежит его глубоко осмыслить. Он касается нас прямо и непосредственно.

Да, человеку свойственно по разным причинам желать подавления инстинктов (животные этого мудро избегают). Человек называет это культурой.

Но каков результат подавления инстинкта?

Этот результат один и тот же у человека и животного: невроз, психопатия.

Лоренц, подтверждая эту мысль вновь и вновь, пишет весьма проникновенно:

«Все мы страдаем от необходимости подавлять свои побуждения, кто больше, кто меньше, поскольку наши социальные инстинкты и склонности весьма различны. По одному из добрых старых психиатрических определений психопат — это человек, который либо страдает от требований, предъявляемых к нему обществом, либо заставляет страдать общество. Таким образом, в известном смысле все мы психопаты, поскольку требуемое общим благом отречение от своих побуждений заставляет страдать каждого из нас. Но в этом определении имеются в виду прежде всего те, кто под бременем этих требований ломается и становится либо невротиком и, значит, больным, либо преступником» (289).

Народ-агрессор — либо народ-невротик: так стоит выбор перед просвещенным гуманистом. Однозначного ответа я не вижу в теории; на практике же я бы предпочел видеть свой родной народ лучше агрессором, нежели невротиком.

Так оно здоровее.