Национализм

Вообще-то, в мировом дискурсе термин «национализм» используется весьма давно, успешно и с твердыми положительными коннотациями.

Популярный «Словарь Вебстера» определяет национализм двояко: как «преданность своему народу» и как «защиту национального единства или независимости».

Не менее популярный «Американский политический словарь»: «Национализм отождествляется с социальными и психологическими силами, которые зародились под действием уникальных культурных, исторических факторов, для того чтобы обеспечить единство, воодушевление в среде данного народа посредством культивирования чувства общей принадлежности к этим ценностям. Национализм объединяет народ, который обладает общими культурными, языковыми, расовыми, историческими или географическими чертами или опытом и который обеспечивает верность этой политической общности».

«Японская энциклопедия»: «Национализм — всеобщая приверженность и верность своей нации».

«Британская энциклопедия»: «Национализм — это верность и приверженность к нации или стране, когда национальные интересы ставятся выше личных или групповых интересов».

Все эти и другие анаглогичные определения были даны еще в эпоху, когда глобализация а-ля США еще не стояла на повестке дня. С некоторых пор такая трактовка национализма перестала устраивать сильных мира сего и для названного феномена потребовалось переопределение. Геллнер уловил это негласное требование лучше многих.

Еще в предисловии он честно нас предупредил: «Термин “национализм” используется в книге в значении, которое он имеет в английском, а не в русском языке… Он употребляется в книге для обозначения принципа, требующего, чтобы политические и этнические единицы совпадали, а также, чтобы управляемые и управляющие внутри данной политической единицы принадлежали к одному этносу» (5).

Вполне вразумительно сказано, чтобы не переносить это значение и это учение на русскую почву, не так ли? Хотя бы по причине терминологической нестыковки, дабы не порождать цепочку недоразумений. Куда там!.. Оно уже стало расхожим в определенной среде, которая ширится с каждым днем.

В разделе «Определение» Геллнер вновь подтвердил, что «национализм — это прежде всего политический принцип, суть которого состоит в том, что политическая и национальная единица должны совпадать» (23).

Интересно, что сказали бы на это цыгане, поголовно являющиеся крутыми закоснелыми националистами? Да и известные своим национализмом соплеменники Геллнера, две трети коих вовсе не собирается менять свое диаспоральное бытие на израильское гражданство[524]…

Но не ищите каких-либо обоснований этому определению: их нет и не предвидится. Просто так хочется видеть дело Геллнеру, или/ибо Геллнер в это верит — как угодно. И мы, конечно же, тоже должны ему верить, поскольку больше ничего не остается.

В сущности, достаточно прочесть слова: «национализм — это прежде всего политический принцип…», чтобы отложить книгу и дальше уже не читать. В чем бы этот принцип ни состоял, ошибка метода уже налицо[525]. Подход Геллнера явно неглубок: ведь феномен не сводим к отвлеченным принципам. Да и откуда берется сам этот принцип? По каким мотивам возникает? О том ни слова.

Следующая фраза, призванная подкрепить данную дефиницию, уже способна рассмешить: «Национализм как чувство или как движение проще всего объяснить, исходя из этого принципа. Националистическое чувство — это чувство негодования, вызванное нарушением этого принципа, или чувство удовлетворения, вызванное его осуществлением».

Не то, чтобы Геллнер тут был совсем неправ. Спору нет, такой частный случай возможен. Но представить себе массовое движение столь продвинутых политически и непрерывно рефлектирующих на эту тему особ (а национализм интересен именно своей массовостью и длительностью переживания, за счет чего совершаются, по большей части вполне стихийно, революционные преобразования) я лично, уже двадцать лет близко наблюдающий русское национальное движение, не могу. От того, что нами управляют русские по происхождению администраторы, чувство удовлетворения у русских националистов почему-то пока упорно не возникает. Чисто кабинетный, умозрительный подход Геллнера не может не вызвать улыбку.

И вообще, так ограничивать национализм, сводить его, тем более в его массовой, основной и главной чувственной форме, к подобному рациональному обоснованию представляется несообразным с практикой. Разве нет поводов поважнее для возникновения и проявления национального чувства (национализма), среди которых главнейшим и очевиднейшим я бы назвал этнические войны, вечно сопровождающие весь род homo?!

Формулировки Геллнера продолжают вызывать недоумение: «Короче говоря, национализм — это теория (?) политической законности (?), которая состоит в том, что этнические границы не должны пересекаться (?) с политическими, и в частности, что этнические границы внутри одного государства — вероятность, формально исключающаяся самим принципом в его общей формулировке, — не должны отделять правителей от основного населения» (24).

Думаю, что подавляющее большинство русских националистов с изумлением узнало бы о причислении себя к разряду политических теоретиков. Возгордились бы, чего доброго. Нужно ли доказывать, что это утверждение беспочвенно?

Несомненно, теория национализма существует: национализм — это и теория тоже. Но провозглашать первичность идеи национализма, какова бы они ни была, по отношению к его реальной биопсихологической основе — инстинкту (комплексу инстинктов) — есть нонсенс, для материалистически мыслящего ученого недопустимый, отрывающий мир идей от их реальной, материальной основы — бытия. Доискиваясь до корней и причин, бессмысленно исследовать одни только идеи: исследуйте в первую очередь бытие, их породившее. Но марксиста Геллнера это основополагающее для истмата соображение не останавливает. Он смело подменяет феномен — идеей. А за ним этот трюк повторяют и его последователи.

Геллнеру и того мало. Не в силах дать сколько-нибудь основательное определение национализма, он делает подход за подходом, как штангист-неудачник, все надеясь выжать заветный вес, но безуспешно: штанга опрокидывает его на помост. Под занавес Геллнер сбивчиво разражается еще одной, новой, дефиницией в бесплодной надежде что-то объяснить, в конце концов, хотя бы самому себе:

«В этой книге утверждается лишь то, что национализм является очень специфической разновидностью патриотизма, которая распространяется и начинает доминировать только при определенных социальных условиях, и что эти условия реально господствуют в современном мире и больше нигде. Национализм — это разновидность патриотизма, имеющая несколько очень важных отличительных особенностей. Прежде всего, сообщества, которым такой вид патриотизма, а именно национализм, дарит свою преданность, должны быть культурно однородны и зиждиться на культуре, стремящейся быть “высокой” (то есть письменной) культурой. Они должны быть достаточно велики, чтобы чувствовать себя в силах содержать собственную образовательную машину, способную развивать эту культуру, иметь мало четко разграниченных внутренних подгрупп и, напротив, анонимное, текучее и подвижное население, к которому индивид принадлежит непосредственно в силу своего культурного стиля, а не в силу своей принадлежности к составляющим его подгруппам. Однородность, грамотность, анонимность — вот ключевые черты таких сообществ» (280).

Все это, по обыкновению, голословно. Нет сомнений, что при желании Геллнер мог бы навысасывать из своих пальцев еще энное количество все новых таких же любительских определений[526]. Но разберем последнее, что осталось.

В русском националистическом поле дискуссия о противоречии и даже противоположности между национализмом и патриотизмом прошла еще во второй половине 1990-х. Никому среди причастных к оному полю лиц уже давно не нужно разъяснять, что национализм — это не патриотизм и не его разновидность. Но для стороннего читателя повторю аргументацию:

«Отличие националиста от патриота именно и только в том, что националист уже осознал, глубоко и непоколебимо, что нация — первична, а государство — вторично. Они диалектически неразрывны, как содержание и форма, но осознанный приоритет должен быть всегда у содержания. Нельзя решать проблемы государства в обход проблем нации. Бессмысленно надеяться, что можно укрепить государственность, не укрепив государствообразующий народ, собственно нацию…

Как только патриот проникается этими простыми истинами, он автоматически превращается в националиста. Обратный метаморфозис невозможен, как невозможно бабочке вновь стать куколкой или гусеницей. Преображение истиной необратимо»[527].

Ну, а что такое «анонимное, текучее и подвижное население, к которому индивид принадлежит непосредственно в силу своего культурного стиля, а не в силу своей принадлежности к составляющим его подгруппам» и почему «однородность, грамотность, анонимность — вот ключевые черты таких сообществ», которым национализм «дарит свою преданность», я, как ни бился, объяснить себе и людям не в силах. По-моему, это просто бред сивой кобылы. Где Геллнер видел такое население и такие сообщества, я не знаю, а сам он не сообщает.

Что же можно построить на таком гнилом фундаменте? Только театр теней.