ОТСТУПЛЕНИЕ ВТОРОЕ: ошибка Клаузевица

Не наличие, а отсутствие конфликта является чем-то удивительным и ненормальным.

Р. Дарендорф

Некогда великий теоретик военного дела Карл Клаузевиц (1780–1831) выдал знаменитый афоризм: «Война есть продолжение политики иными средствами».

Творения Клаузевица приобрели особую популярность в годы, отмеченные для Германии новыми важными условиями. Это, во-первых, долгожданное объединение разрозненных немецких земель в единую империю (1871). Во-вторых — это завершение германского промышленного переворота в 1880-е годы. А в-третьих (и в-главных), это бурный демографический рост немецкого этноса, сопровождавшийся раскрестьяниванием и урбанизацией. С 1870 г. население объединенной Германской империи стремительно росло и увеличилось к 1925 г. на целых 23 млн. человек, составив 63 млн., из которых 70 % к 1939 году уже переместилось в города. Немцы сумели не только восстановить популяцию, подорванную Тридцатилетней войной (1618–1648), но и встать в лице имперской Германии на пороге новой войны, в общем-то тоже тридцатилетней (1914–1945).

Европа в XIX веке почти не вела войн, не считая периферийных: Крымской, колониальных, «отдыхая» после наполеоновских потрясений. Но Германия даже и в упомянутых не участвовала. Зато она готовилась к Большой Войне, в которой надеялась взять реванш за-все-за-все: за разгром под Грюнвальдом, за апокалипсис Тридцатилетней войны, за два века униженного, раздробленного состояния, за легкость бонапартовых побед, за то, что мир оказался поделен без немцев и все самые сладкие колониальные куски уже имеют своих хозяев… Но главное — в другом. Стремительное развитие, ощущение неудержимо и безгранично растущей мощи, пассионарный толчок, обусловленный этнодемографически и государственно-политически, — все это естественным образом породило претензию немцев на мировое господство!

Разумеется, первым объектом реванша должна была стать Франция. Не случайно у нас с французами весьма различная хронология: мы отсчитываем начало Первой мировой войны с 1914 года, а они — с 1871. Для нас Франко-Прусская война, начавшаяся в том году и закончившаяся быстрым и полным разгромом Франции[465], — незначительный эпизод мировой истории. Для них — первый акт грандиозной мировой драмы. И в этом они правы.

Франко-Прусская война стала пробным камнем нового немецкого могущества. Немецкий этнос, восстановленный, объединенный после двухсот лет раздробленности — и воодушевленный этим объединением, стремительно растущий, обрел, вместе с единым государством, огромную энергию: энергию новой нации.

В первую очередь подъем витальных сил сказался на деторождении. Высокий прирост населения до поры до времени компенсировался ростом эмиграции. В 1866–1873 гг. из Германии ежегодно выезжало в среднем 130 тысяч человек, подавляющее большинство — в Америку. В одном только Нью-Йорке в 1870 году жило около миллиона немцев. Наивысших цифр эмиграция достигла в 1882 году. Затем она начала сокращаться. Если до 90-х годов немцы составляли около 30 % всего иммигрантского населения США, то к 1890 году их доля снизилась до четверти. В 1890-х годах век массовой немецкой эмиграции в Америку кончился[466]. Но не потому, что рост нации прекратился, отнюдь: в начале ХХ века Германия была на третьем месте в мире (уступая Китаю и России) и на втором в Европе по рождаемости. В чем же было дело?

Ответ: в милитаристских устремлениях кайзера, мечтавшего о величайшей в мире армии. Запретив своим подданным эмигрировать, Вильгельм заклепал предохранительный клапан на этническом котле; страна стала разбухать от молодых здоровых поколений; армия стремительно росла. Ощущение безграничной силы, переполняющей все народные жилы, вело немцев к тому, что Гумилев назвал бы «пассионарным взрывом». Немецкий этнос, как налитый соком и полный зрелых семян переспелый плод, готов был лопнуть от избытка сил — бросить вызов всем окрестным народам.

Казалось бы, война против всех на несколько фронтов, которую повела в итоге Германия, — безумство, строго-настрого запрещенное всеми учебниками военной науки. Но ведь немцы повторили эту классическую ошибку дважды за какие-то неполные 30 лет! По глупости? Нет. От ложного чувства всемогущества. Причина упорного наступания на смертельно опасные грабли была одна: небывалый демографический подъем, переизбыток человеческого топлива, годного для военной топки. Запомним этот момент для дальнейшего и вернемся к основной теме.

Итак, в то время, как все остальные европейские страны предпочитали на театре Европы действовать дипломатическими, а не военными методами, Германия готовилась к войне. И как готовилась! Об этом лучше других сказал Е.Н. Трубецкой:

«Тот доведенный до конца государственный абсолютизм, который ужасает нас в Германии, есть прежде всего абсолютизм военный; он неотделим от лозунга «все для войны», ибо именно во имя этого лозунга государство требует для себя полного, неограниченного владычества не только над телами, но и над душами, над самой совестью личности. У нас это — пока только лозунг военного времени, до таких крайних последствий не доведенный и постольку в условиях настоящей мировой борьбы действительно вытекающий из долга перед родиной. Но в Германии, которая готовилась к войне сорок три года, это был уже издавна лозунг мирного времени. Мы видим в ней яркий образец страны, которая в течение десятилетий жила для войны, подчиняла ей всю свою жизнь и политическую, и промышленную, и духовную. Каждая немецкая фабрика приспособлялась к тому, чтобы стать в случае нужды филиальным отделением завода Круппа; всякая школа воспитывала и дрессировала для войны; весь государственный и общественный механизм строился на началах военной дисциплины; и, наконец, вся умственная жизнь была как бы подготовлением ко всеобщей духовной мобилизации. Отсюда то превосходство немецкой подготовки и техники, которое обнаружилось в начале этой войны. Отсюда же — и этот отталкивающий духовный склад, поразивший мир, — духовный склад народа, для которого война заслонила всякие другие цели существования»[467].

Статья Трубецкого увидела свет в 1917 г., когда до конца той войны оставалось еще два года. Но текст русского мыслителя содержал в себе зловещее пророчество, далеко, быть может на столетия, выходящее за пределы переживаемого катаклизма и сбывающееся с удивительной точностью вот уже почти сто лет. Он писал:

«На мир надвигается эпоха величайшего соблазна. В начале настоящей войны еще можно было тешиться иллюзиями о том, что данная война будет последней. Но теперь стало очевидным, что она — только начало того всемирного грозового периода, когда новые грозы будут рождаться из испарений предыдущих гроз. Весь мир раскололся надвое и никакими человеческими усилиями нам не заделать этой трещины. Уже теперь, во время войны, обозначились два резко враждебных лагеря, на которые разделятся народы после войны. “Война после войны” уже стала ходячим лозунгом, и авторитетные выразители общественного мнения всех стран заранее высказывают решимость подчинить ей всю экономическую жизнь. Да как же им и не готовиться, когда обнаружилось, что самый мир народов на деле — лишь скрытая война, которая всякому неподготовленному грозит гибелью. И нет ничего нейтрального в этом мире-перемирье, ничего, что не было бы отравлено заранее грядущей войной. Промышленные успехи противника, рост его населения, все это грядущие боевые опасности. Его фабрики — потенциальные орудия смерти, его наука и умственное развитие — угроза нашего собственного истребления.

Мы должны готовиться к тому, что и у нас лозунг “все для войны” может стать лозунгом мирного времени. И готовиться к войне грядущей будут не “так себе, между прочим”, как готовились к войне настоящей, ибо страх перед противником возрастет. Будут готовиться с напряжением всех сил, ибо к этому вынудит напряжение противника; и, в пределах самозащиты, эти заботы оправданы, вынуждены»[468].

Именно так все и случилось: окончание Первой мировой войны послужило прологом ко Второй; окончание Второй заложило фундамент для Третьей («холодной»); крах СССР не положил конец эпохе глобальных противостояний, как надеялись глупцы, а лишь обозначил смену основных противников, соперничающих за роль глобального лидера, «последнего суверена», за мировое господство.

Глобализация — бесконечный спектакль, в котором все роли неизменны, меняются лишь исполнители.

Но вот что интересно: несмотря на то, что последствия поражения в новейших крупномасштабных войнах носят вполне «горячий» характер, включая колоссальные человеческие потери, сами такие войны стремятся быть «холодными». Главную роль в них все больше играют уже не обычные вооружения (пусть даже высокоточные дистанционные), а новые виды оружия: экономическое, демографическое, информационно-психологическое. И эта тенденция, отчасти тоже предсказанная Трубецким, явно будет преобладать в обозримом будущем. Ведь потери для побежденных и выгоды для победителей в таких, якобы бескровных, войнах нисколько не меньше, а то и больше, чем в обычных, кровавых. Изменились методы войны, но не мотивы, не цели, не результаты.

Пример сказанному — судьба Советского Союза (и всей социалистической системы), на территорию которого не вступил ни один вражеский солдат, не упала ни одна вражеская бомба, а последствия с 1990 года наступили в точности такие же, как при сокрушительном разгроме в обычной, «горячей» войне, включая утрату территорий, разгром армии и экономики, уничтожение миллионов жителей, установление колониального типа хозяйствования, вывоз наиболее ценных ресурсов, в т. ч. людских, и т. д. и т. п.

Произошедшее с СССР заставляет и позволяет заново оценить философский смысл войны как таковой.

Сегодня можно утверждать: Клаузевиц ошибся. Его формулу нужно вывернуть наизнанку. Не политика (читай: дипломатия) определяет содержание международных отношений, выливаясь порой в войны — как бы по необходимости, когда дипломаты не находят компромисса. На деле все обстоит прямо противоположным образом. В паре «война — политика» первая является ведущим, а вторая — ведомым. Мы нисколько не изменились с тех пор как кроманьонец покончил с неандертальцем на территории Европы. Война — первична; именно она, а не дипломатия является истинным образом действия народов, оборачиваясь дипломатией лишь по необходимости, когда стороны не смеют применить вооружения и вынуждены одеть маску миротворца[469].

Остроумный афоризм Клаузевица должен читаться с точностью до наоборот: «Политика есть продолжение войны другими средствами».