Ошибки и ошибочки

Наряду с позитивной непоследовательностью, творчество Хобсбаума, увы, отмечено и очевидными характерными ошибками.

1. Французская колдобина. Теоретическая телега Хобсбаума не могла, конечно, не застрять во французской колдобине — так я называю парадоксальную ситуацию, в которую неизбежно попадают все, кто принял на веру т. н. «французскую» концепцию нации.

Хобсбаум замечает в статье «Все ли языки равны», что «с конца XIX столетия, жители государства отождествлялись с “воображаемым сообществом”, как бы исподволь сплачиваемым такими вещами, как язык, культура, этническая принадлежность и т. п. Идеалом такого государства было этнически, культурно и лингвистически однородное население».

Как мы уже знаем, для Хобсбаума такой подход категорически неприемлем в морально-политическом смысле, поскольку чреват этническими чистками («холокостами», да простится мне такое уподобление). Против него он выдвигает, как ему кажется, капитальное обвинение — несоответствие первообразцу нации:

«Подобная программа вызвала бы удивление у основателей первых национальных государств. Для них единство нации было политическим, а не социально-антропологическим. Оно состояло в решении суверенного народа жить под общим законом и общей конституцией, независимо от культуры, языка и этнического состава. “Нация, — говорил аббат Сийес со свойственной французам прозорливостью, — это общество людей, живущих под общим законом и представленных одним законодательным учреждением”».

Этот аргумент кажется мне крайне неудачным. Насчет прозорливости французов, которых всегда упрекали скорее в легкомыслии, можно было бы поспорить, видя тот жалкий результат, к которому они скатились уже к 1940 году (когда немцы поставили их на колени и лишили суверенности всего за сорок дней), а в особенности в наши дни, утратив уже с 1960-х гг. тысячелетнее лидерство в культуре и общественной мысли, утратив свой национальный и расовый облик и вообще встав на край вырождения и гибели. А все потому как раз, что за сто пятьдесят лет перед этим в ходе Великой Французской революции приняли согражданство за нацию, в полном соответствии с формулой Сийеса.

Французам было бы легко своевременно обезопасить себя от такого зловещего развития событий, загодя исключив предоставление гражданства этническим нефранцузам. Вместо этого они совершили акт национального самоубийства, закрепив в Конституции 1791 года правовое понятие нации именно как единой общности формально равноправных граждан. С этого момента французская национальность, как на сей раз (!) совершенно верно заметил Хобсбаум, стала означать французское гражданство.

Это распространенная и большая ошибка многих пишущих на тему нации: почему-то принято трактовать французов чуть ли не как первую нацию, а Францию чуть ли не как первое «национальное государство». Но вещи надо называть своими именами: этнический конгломерат, стиснутый рамками общего согражданства, на деле нацией не является. А «французы», окрещенные Сийесом «нацией», были именно таковы. Возведение ложного «принципа Сийеса» в ранг нациестроительного привело только к тому, что французская нация, так и не успев сложиться, сегодня уже настолько размыта и растворена в пришельцах, что не способна ни на какую осмысленную национальную политику, не говоря о национальном сопротивлении. И тихо продолжает растворяться в цветных инородцах и деградировать во всех отношениях.

Уж если искать пример раннего и весьма успешного создания современной нации и национального государства, то обращаться следует не на Запад, а на Восток. Сегуны клана Токугава, закрыв Японию на 300 лет от внешнего мира[566], гораздо точнее и эффективнее решили эту задачу. К тому моменту, когда пришло время открыть внешний мир для страны, перед этим внешним миром предстала глубоко самобытная и верная крепким традициям, выварившаяся в самой себе, гомогенная в этническом (генетическом) и культурном отношении, консолидированная духовно и политически нация. Которая именно поэтому, осваивая одно за другим европейские достижения, но оставаясь при этом собой, не теряя национального лица, за какие-то полвека ворвалась в группу мировых лидеров, нанеся попутно тяжелое поражение России, захватив часть Китая и Кореи, а там посягнув и на США.

Национальных государств, приведенных, как Япония, в соответствие с собственным генезисом, пока что не очень много, но есть и такие. Их численность будет непременно расти, в эту лигу национальных государств будут добавляться все новые члены. Тот же Хобсбаум, например, насчитывает не менее двенадцати государств, население которых соответствует идеалу этнической, культурной и лингвистической однородности. Важно, что некоторые образовались сравнительно недавно (как Израиль), указуя дорогу остальным. Хобсбаум приводит и другой пример: Польша, имевшая в 1939 году треть непольского населения, сегодня почти полностью населена поляками, потому что немцы были изгнаны из нее в Германию, литовцы, белорусы и украинцы вошли в состав СССР, затем обретя суверенитет, а евреи были истреблены[567].

К вящему моему удовольствию, в мире наблюдается абсолютное большинство стран, в которых нации создавались не в ходе скоротечного политического момента, как во Франции, и не в результате хаотичного заселения эмигрантами всех мастей, как в Америке (Джон Кеннеди не зря говаривал: «Мы — нация иммигрантов»), а естественным путем длительного развития того или иного этноса. К таким странам относятся, к примеру, Китай, Россия, Туркмения, Киргизия, Грузия, Германия и мн. др. Все они имеют добрую перспективу, подобную японской, израильской или польской, если не позволят растворить в пришельцах свой государствообразующий этнос: истинную нацию.

2. Неважная важность. Стремясь опорочить нации и национализм (обостренное чувство национальности, конфликтное по своей извечной биологической природе), а на почве этого — все производные оного чувства, включая национальные государства, Хобсбаум применяет известный прием, разработанный профессором Гумбольдтского университета Клаусом Оффе и детально описанный в учебнике Татьяны Сидориной и Тимура Полянникова «Национализм. Теории и политическая практика» (М., ВШЭ, 2006)[568]. Это — смена/подмена идентичностей. В чем она состоит? Позволю себе автоцитату:

«Среди “средств предотвращения этнополитики”, педантично разработанных Клаусом Оффе и блистательно изложенных Сидориной, одним из наиболее опасных для нас я считаю “увеличение числа идентичностей”.

“Этот путь, — указывает Оффе, — заключается в изменении такого положения дел, когда принадлежность человека к определенной этнической группе составляет сущность его идентичности, чтобы перейти к ситуации многообразия идентичностей — в ней и сам человек, и другие люди, с которыми он связан, в зависимости от конкретных условий считают особо значимыми либо его свойства и качества как человеческого существа, либо его идентичность как члена национальной, профессиональной, этнической или религиозной общности”.

То есть: следует акцентировать, преувеличивать значение все новых общностей (конфессиональных, профессиональных, половых, возрастных и т. д.), чтобы среди них растворилась, затерялась, показалась менее важной — наиболее из всех важная, самая первичная, изначальная, наиглавнейшая: национальная.

И еще: следует выстраивать все новые и новые иерархии общностей, но только так, чтобы национальная не оказалась там, где ей положено быть, — на самом верху»[569].

А теперь сравните со сказанным подход Хобсбаума к «основной теме статьи»:

«Представление об одной единственной, исключительной и неизменной этнической, культурной или иной идентичности связано с опасным заблуждением. Ментальные идентичности человека — это не ботинки, которые мы можем носить за раз только одну пару. Мы многомерные личности. Чтобы господин Патель начал считать себя прежде всего индусом, британским гражданином, индуистом, человеком, говорящим на гуджаратском языке, выходцем из Кении, представителем определенной касты или родственной группы или носителем какой-то иной роли, он должен столкнуться с представителем иммиграционных властей, пакистанцем, сикхом или мусульманином, человеком, говорящим на бенгальском, и так далее. Нет никакой однозначной платоновской идеи Пателя. Все это присутствует в нем одновременно».

Ну, все просто по учебнику!

Однако допустим даже, что мы многомерны. Но ведь никогда все идентичности не работают одновременно в полную силу. Всегда в данный момент доминирует что-то одно. Осуществляя свою мужскую функцию, человек вряд ли задумывается в этот момент о том, например, что он мексиканец и полковник ВВС. И наоборот, командуя полком, он вряд ли проявляет свою сексуальность, хотя по большому счету в нас все взаимосвязано. Та или иная идентичность актуализируется под воздействием благоприятных обстоятельств и временно подавляет другие. Это нормально. Уж конечно, наличие других идентичностей не ставит под сомнение важность, значительность идентичности этнической, которая так же первична, а подчас и так же важна, как половая. И все-таки проявляется, хотя бы стилистически, и в сексе, и по службе.

Но главное: этническая идентичность — это действительно не ботинки, которые можно выбрать в магазине, а потом поменять. Она дается с рождением раз навсегда.

3. Об этом еще не все знают. Среди ошибок Хобсбаума не все носят злостный характер, некоторые вполне простительны в ситуации почти всеобщего неведения. Например, он пишет о множественной идентичности, лежащей (якобы!) в основе современных наций, приводя в пример, весьма неудачно, немцев:

«Исторически даже в основе национальной однородности лежит такая множественная идентичность. Каждый немец в прошлом и даже сегодня, хотя и все реже, обладал одновременно двумя или тремя идентичностями: будучи представителем “племенного” — саксонского, швабского, франкского — немецкого княжества или государства и лингвистической культуры, сочетавшей единый для всех немцев стандарт письменного языка с множеством разговорных диалектов, причем некоторые из них также начали создавать письменную литературу. (Во время Реформации Библия была переведена не на один, а на несколько германских языков). В действительности, до Гитлера люди считались немцами в силу того, что они были баварцами, саксонцами или швабами, которые зачастую могли понять друг друга только тогда, когда говорили на стандартном письменном языке культуры».

Акцент на мнимой разнородности немцев — расхожий прием критиков нацизма. До недавнего времени он воспринимался с почтением. Однако новейшие исследования показали, что в реальности немцы — генетически очень гомогенный народ. В книге антрополога Елены и генетика Олега Балановских «Русский генофонд на Русской равнине» есть примечательная таблица «Генетическая гетерогенность русского народа и других народов Евразии»[570]. Вот некоторые коэффициенты из нее в порядке возрастания гетерогенности: англичане = 0,15; немцы = 0,43; русские = 2,0; тофалары = 7,76. Как видим, немцы, хотя и уступают англичанам, все же почти в пять раз генетически гомогеннее, чем русские, и в восемнадцать (!) раз — чем тофалары.

Все познается в сравнении. Все немцы, как утверждает сегодня генетика, весьма гомогенный народ, они все одного германского племени. Не надо преувеличивать их племенные различия, это нечестно. Хобсбаум этого знать не мог, я не обвиняю его в подлоге, но отечественных обществоведов считаю своим долгом предупредить на будущее.

При желании можно было бы без труда еще наковырять ядовитых изюминок из невкусной булочки под именем «Хобсбаум». Но достаточно и этого, чтобы никогда не пытаться опираться в своих трудах на сие не по уму канонизированное недоразумение.