3.1. Мнема индивидуальная и племенная
Великий ученый Гельмгольц, изучая глаз человека в связи с проблемой цвето- и световосприятия, обнаружил, что набор и расположение рецепторов — «колбочек» и «палочек», коими выстлано глазное дно, у каждого человека столь же неповторимы, как и кожные узоры на пальцах. Это означает очень важную вещь: каждый из нас видит мир несколько иным (чисто физически), нежели другой. Ибо каждый воспринимает ту или иную точку, линию, пятно, цвет, форму и т. д. чуть-чуть не так, как его сосед. Из-за врожденной (!) разницы в строении глазного дна. У каждого, таким образом, свое субъективное представление о мире, свой — физически — мир; это медицинский факт, и с этим ничего не поделаешь. И, следовательно, приходится признать, что таких субъективных миров существует столько, сколько зрителей существует у одного-единственного объективного мира. А поскольку каждый действует, исходя из своего личного видения мира, то получается, что абсолютно никем адекватно не воспринимаемый конкретный и объективный мир превращается тем самым в абстракцию. А абстрактные субъективные миры, существующие только в сознании людей, через их действия обретают конкретность, объективируются.
Аналогичная ситуация предстает перед нами, когда от физического восприятия мира мы обращаемся к духовному и интеллектуальному. Только тут уже в роли воспринимающего аппарата, ответственного за умозрительную картину мира, выступает не физический орган чувств типа глазного дна, а некая матрица, состоящая из духовных и интеллектуальных сенсоров — мнема. В отличие от глазного дна, она строится не только из данных раз навсегда врожденных рецепторов, вроде «колбочек» и «палочек», но и из постоянно обновляющихся и добавляющихся элементов, каждый из которых способен изменить — иногда очень существенно — наши взгляды на мир и на любой предмет вообще.
Итак, что такое мнема, из чего она состоит и как действует в жизни индивида и общества? Рубакин определяет мнему как «термин, обнимающий собою процессы получения, сохранения и оживания раздражений», введенный в науку Рихардом Семоном в трудах «Die Mneme» и «Die mnemischen Empfindungen». А именно.
«Лишь только оригинальный, или первоначальный, раздражитель перестал действовать на организм, возбуждение как будто бы тоже прекращается немедленно. Но это не так. Возбуждение бывает максимальным в то время, пока длится действие раздражителя. В этом состоит первая и главнейшая фаза в процессе раздражения-возбуждения. Семон называет ее синхронической или синхроническим возбуждением. Греческое слово “синхронический” значит по-русски “одновременный” (возбуждение одновременное с раздражением).
Но лишь только воздействие раздражителя прекратилось, синхроническое возбуждение быстро падает. Тем не менее, как мы уже сказали, оно сходит на нет не сразу, а постепенно. Начинается вторая фаза возбуждения, непосредственно примыкающая к синхронической. Семон называет ее аколутной, что значит по-русски “следующая за”, “последующая”. После этой фазы организм как бы успокаивается. Он вступает во вторичное индифферентное состояние, которое отличается от первичного лишь тем, что по отношению к данному раздражителю вещество живого организма оказывается молекулярно измененным: оно сохраняет след от пережитого им возбуждения. С этого момента организм делается более предрасположенным к такому же раздражению, какое раз уже имело место, сравнительно со всяким другим, ему неизвестным.
Энграмма. Мнема. Экфория. Изменению, которое произошло таким способом в раздражимом веществе организма, Семон дал название энграммы. Это слово значит по-русски “запись”. Записывается, энграфируется, запечатлевается при этом все испытанное организмом. Под словом “все” следует понимать любое проявление жизни, как доходящее до сознания, так до него часто и не доходящее, но тем не менее внедряющееся в его подсознание.
Совокупность таких энграмм-записей образует, по терминологии Семона, так называемую мнему, т. е. запас приобретенных энграмм.
Большая часть энграмм пребывает преимущественно в скрытом (латентном) состоянии. Но они могут быть выведены из этого состояния, извлечены, оживлены, как бы вынесены в сознание. Такое их вынесение Семон называет греческим словом экфория, что значит по-русски “вынесение”. Оба эти процесса “энграмма” и “экфория” представляют собою процессы физические и психические одновременно, в чем и состоит очень важная особенность и преимущество теории и терминологии Семона…
Поясним все сказанное конкретным примером. Перед нами ребенок, которого впервые укусила пчела (получение оригинального, или первоначального раздражения). Ребенок реагирует на укус вскрикиванием и отдергиванием руки (оригинальное возбуждение, которое оставляет после себя энграмму). После этого маленького события ребенок даже по одному виду пчелы уже будет вспоминать о той боли, какую причинила ему пчела (экфория полученной тогда энграммы). Если эта запись-энграмма, какая осталась от пережитого ощущения боли, была достаточно сильной и прочной, то и реагировать на ее экфорию ребенок будет вскрикиванием же, хотя в этом втором случае пчела и не укусила его вторично. На этом примере видна та внутренняя и тесная связь, какая существует между теорией мнемы и теорией условных рефлексов. Обе эти теории не только не противоречат одна другой, но вполне совпадают.
Комплекс энграмм. Закон энграфии. Связь между зрительным ощущением, или образом пчелы, и ощущением боли представляет собою ассоциацию двух энграмм — энграммы образа пчелы и энграммы боли. Из этого примера видно, что энграфируются не только ощущения и образы, но и чувства, эмоции. Образуется комплекс энграмм, т. е. пережитых возбуждений. Если упомянутый ребенок при укусе ощутил боль, а затем, отдернув руку, заплакал, то все эти переживания ассоциируются в один комплекс энграмм, крепко связанных между собою. Энграммы энграфируются одновременно в мнеме как симультанный (одновременный) комплекс энграмм. Он происходит в результате одновременности их получения или сосуществования их. Отсюда первое основное положение, вытекающее из теории мнемы, — первый основной библиопсихологический закон, или закон Р. Семона. Он формулирован самим Семоном так: “Все одновременные раздражения в пределах одного и того же организма образуют связанный симультанный комплекс возбуждений, который как таковой обусловливает энграфирование, т. е. оставляет после себя взаимно связанный и постольку же единый комплекс энграмм”.
Получением энграммы, в сущности, и заканчивается взаимодействие между индивидом и окружающей средой, т. е. реальностью. В конечном счете, взаимодействие это сводится к тому, что реальность поставляет организму оригинальные, или первоначальные энграммы, которые в своей совокупности и образуют мнему. Получая энграммы, организм делает выбор из того, что доставляет ему реальность. Он отбирает из них то, что ему подходит, от того, что не подходит, иначе сказать, — то, что организм способен утилизировать и сохранить, от того, что им не утилизируется и не сохраняется. Путем, еще недостаточно изученным, организм производит отбор энграмм. Он сохраняет подходящие для него и, так сказать, жизнеспособные, а остальные, путем естественного отбора, стираются, исчезают, быть может вследствие своей слабой силы, или отсутствия повторения, или вредоносности их для организма. Между энграммами происходит своего рода борьба за существование. Энграфирование зависит также от того, находился ли организм в момент получения энграммы в подходящем для него внутреннем энергетическом состоянии. В двойном процессе отбора — сохранении энграмм, мнема играет кардинальную, или первенствующую роль, олицетворяя собой принцип жизни и жизненности…
Уже из того, что выше было оказано, нельзя не видеть, что мнема есть понятие динамическое, а не статическое. Мнема представляет собой, так сказать, поток энграмм и экфорий. Энграммы, как и мнему, нельзя рассматривать как нечто неподвижное, раз навсегда зафиксированное и не поддающееся изменениям. Напротив, динамика жизни делает и мнему динамичной. Жизнь всякой энграммы, и всех комплексов энграмм, и всей мнемы сложна и многостороння»[339].
Таким образом, мы можем уподобить мнему некоему живому ситу, составленному из всех доступных едва ли не с самого зачатия индивиду впечатлений и собственных реакций на эти впечатления. Эта мнема единственна и неповторима с самого момента выхода младенца из чрева матери, ибо отчасти формируется уже генетически. У всех младенцев мира, делающих первый глоток воздуха, нет двух одинаковых мнем. А далее через это оригинальное сито просеивается любое новое впечатление, приобретая вследствие этого неповторимый вид и становясь в свою очередь новым строительным элементом сита, мнемы. И так далее, до бесконечности.
Мнема не только накапливает и хранит информацию, но и обеспечивает взаимодействие ранее полученной информации с вновь поступившей, а также курирует все процессы в человеке (физические и психические), связанные с получением, хранением и переработкой информации. В итоге даже у близнецов рано или поздно образуются неидентичные мнемы, то есть каждый из них начинает воспринимать мир и людей через призму своего неповторимого опыта и, соответственно, оценивать все это несколько иначе, нежели другой, не говоря уж про всех остальных. Более того, один и тот же человек в разные периоды своей жизни будет оценивать один и тот же факт по-разному, поскольку его мнема изменится за протекшее время.
Рубакин, применяя теорию мнемы к задачам библиопсихологии, писал без излишнего оптимизма: «Мы считаем содержанием чужой речи нашу проекцию ее, содержанием всякого услышанного или прочитанного слова — наши мнематические переживания, им вызванные. Мы знаем не книги и не чужие речи, и не их содержания, — мы знаем наши собственные проекции их, и только то содержание, какое в них мы сами вкладываем, а не то, какое вложил автор или оратор. Свое мы при этом принимаем за чужое. Сколько у книги читателей, столько у нее и содержаний. Сходство содержаний обусловлено не тождественностью книг у разных читателей, а сходством читательских мнем. Поскольку тождественны их энграммы, постольку же можно ожидать, что будут сходны и результаты действия на них разных раздражителей. Это значит, что одно и то же слово — печатное, рукописное или устное — действует по-разному на людей с несходными мнемами. Старая пословица: “Чтобы понять других, надо самому пережить” — получает в теории мнемы свой биологический и психологический фундамент: взаимное понимание обусловлено сходством энграмм и экфорий. Стоит лишь измениться мнеме, изменится и содержание книги»[340].
Рубакина эти соображения не только не остановили, но и заставили двинуться дальше. Он выдвигает и обосновывает, опираясь на теорию мнемы, третий основной закон библиопсихологии — закон И. Тэна, «так как именно этот позитивист и дарвинист впервые формулировал определенно идею о тройном характере накопления энграмм в мнеме. Его можно формулировать так: “Энграммы, непрерывно притекающие в мнему и обусловливающие собою качественную и количественную сторону экфорий, всегда находятся в функциональной зависимости, во-первых, с расой, во-вторых, с окружающей средой и, в-третьих, с моментом”».
Тут-то и начинается самое для нас интересное, ибо, как верно подчеркивал Рубакин (ученый уникальных энциклопедических познаний), «особенности расы суть явления наследственные, в том числе естественные рефлексы».
Итак, Рубакин разделял три вида мнемы: 1) индивидуальную, 2) социальную — сюда он относил, кстати, речь — и 3) наследственную, в зависимости от источника поступления энграмм: «Источник получения энграмм обусловливает собой и особенности функционирования мнемы. Совокупность энграмм наследственного происхождения вместе с особенностями наследственного функционирования мы будем называть мнемой наследственною, причем к наследственности следует отнести и наследственное вырождение. Совокупность энграмм, получаемых из социальной среды, мы будем называть социальной мнемой. Наконец, совокупность энграмм, получаемых всяким индивидом из его личного опыта в той социальной среде, в какой ему приходится существовать, мы будем называть мнемой индивидуальной».
И далее он указывал:
«Мнема наследственная.
Что касается до умственной жизни человечества в его целом, то к наследственной мнеме необходимо отнести такие врожденные, унаследованные элементы, как биологические (строение тела и функционирование его и рефлексы), антропологические (пол, возраст, раса). К наследственной же мнеме следует отнести и некоторые психические явления, так как рядом с наследственностью телесной неизменно существует наследственность психических свойств, которые передаются из поколения в поколение как функции наследуемого анатомо-физиологического аппарата и как предрасположения к таким, а не иным реакциям, а значит, и к переживаниям, которыми эти реакции сопровождаются. Так, например, передаются по наследству низшие органические чувства: мы уже от самого рождения способны ощущать чувство голода, жажды, холода и тепла. Несомненно передается по наследству целый ряд эмоций, чувств, страстей, напр, гнев, страх… Эмоции такого сорта некоторыми авторами причисляются к инстинктам. Наследственность же инстинктов всем известна. Инстинкт Геринг очень удачно назвал памятью вида: живое вещество, накопляя энграммы из поколения в поколение, передает их по наследству…
В каждом из нас наследственная наша мнема хранит поразительно многочисленные инстинкты как предрасположения и неясные, стихийные стремления к определенным действиям, целым сериям последовательных действий, из которых каждое нельзя не рассматривать как особый прирожденный рефлекс, эффекторная фаза которого является раздражителем следующего рефлекса, обусловливая таким путем его сенсорную фазу, и т. д. Отметим инстинкт самосохранения, инстинкт питания, материнский и вообще родительский, инстинкт размножения (половой), инстинкт стадный. Уотсон прибавляет к этому еще такие, как инстинкты приобретения и владения, охоты, собирания и накопления, жилья (например, сооружение гнезд), борьбы, подражания, творчества, интереса (по И. Павлову, рефлекс “что такое?” — исследовательский), разные социальные инстинкты. Если на наследственный механизм какого-либо инстинкта падает из окружающей среды раздражение, способное привести в действие рецепторный аппарат этого механизма, то он неизбежно приходит в движение, а оно может идти только таким путем, какой соответствует устройству механизма, а не окружающей среде, роль которой исчерпывается только поставкой раздражителей».
Из сказанного понятно, что наследственная племенная мнематическая основа, обусловливающая тип реакции представителя того или иного племени, дана ему изначально и окрашивает по ходу его жизни любые энграммы социального либо индивидуального толка в неповторимые «племенные» тона. Но нам, для прояснения вынесенной в заголовок темы «кровь и история» не менее важно разъяснить вопрос о социальной мнеме, поскольку не что иное как подстановка «наследственная и социальная мнема» эту тему и выражает. Итак:
«Социальная мнема. Фактор громадной важности. Практически говоря, она стоит на первом месте, и наше поведение определяется главным образом мнемою социальной, а не наследственной. Почти все прирожденные реакции человека затронуты социальными влияниями…
Материалы, поставляемые социальною средою, так громадны, что нуждаются в классификации. Энграммы текут в нас из социальной жизни многими потоками, причем каждый из этих потоков имеет свои характерные особенности, вследствие чего получаются особенности и поставляемых ими энграмм. Совокупность энграмм, так поставляемых, представляет собою особую разновидность социальной мнемы. В жизни каждого из нас преобладают не одни и те же потоки социальных энграмм. Вот главнейшие из разновидностей социальной мнемы: 1. Семейная. 2. Местная. 3. Национальная (этнографическая). 4. Государственная. 5. Международная. 6. Профессиональная. 7. Классовая. 8. Образовательная (энграммы школьного и книжного происхождения). 9. Конфессиональная (церковно-религиозная). 10. Злободневная (данного момента истории). 11. Историческая (данного периода истории). 12. Космическая: совокупность энграмм, поставляемых: а) географической обстановкой, б) природой органической и неорганической. Все личности и социальные коллективы могут быть классифицируемы по преобладанию энграмм одного или нескольких из этих типов…
Коллектив имеет свою особую коллективную мнему. Этим термином следует называть совокупность сходных энграмм у всех (или у подавляющего большинства) членов этого коллектива»[341].
* * *
Итак, возьмем такую коллективную личность, как этнос, и зададимся вопросом, что же составляет основу его коллективной мнемы? Что из перечисленных двенадцати разновидностей социальной мнемы будет для такого коллектива в целом наиболее актуальным? К какой сфере будет относиться совокупность сходных энграмм подавляющего большинства членов этноса? Понятно, что приходится сразу исключить те разновидности, которые не соответствуют маcштабам коллектива, превышая их либо не дотягивая до них. Например, семейную мнему, местную, международную, профессиональную, классовую, образовательную и конфессиональную (как глубоко личную), отчасти также государственную (ибо дела государства далеко не всех членов этноса касаются непосредственно), а также космическую.
Что же остается? Да только лишь сама национальность (собственно этничность), а также история и злободневность (то есть, та же история, но текущая).
История этноса, таким образом, — едва ли не единственный вид коллективной мнемы, который в равной мере важен для всех членов этноса, который является его главным духообразующим достоянием, который формирует мировоззрение как этноса в целом, так и его членов — мировоззренческое единство этноса. Больше того: именно этническая мнема заставляет разные этносы по-разному воспринимать, трактовать и преподавать разные события. Например, Куликовская битва, взятие Казани Иваном Грозным или Киева Батыем по-разному существуют в народной памяти русских и татар.
Подзабытая наукой, но никем не развенчанная, простая, изящная и логически убедительная теория мнемы Семона-Рубакина позволяет полностью отказаться от юнговской концепции архетипа. Наличие коллективного бессознательного в понимании Юнга не может считаться доказанным. Зато представляется вполне очевидным, что из массы индивидуальных мнем (а мнема, безусловно, относится к сфере бессознательного) представителей одного этноса формируется коллективная мнема в силу их биологической общности, а также приобщения к преданиям, сказкам, песням народа, всей его языковой стихии. И именно в этом смысле мы вправе говорить о коллективном бессознательном, проявляющемся в исторической жизни народов.
Таким образом, подытожим: кровь и история этноса есть не только его проявленная в мире данность, но и двуединая основа его сущности, его идентичности, его коллективной мнемы. Через эту призму (которая является реальной материалистической контроверзой идеалистическому архетипу Юнга) он вольно и невольно смотрит на все на свете и оценивает все в зависимости от нее. Не имеет никакого значения, соответствует ли действительности образ мира, сложившийся у данного этноса в результате действия его мнемы, объективен ли он. Поскольку этнос действует в соответствии с этим воображаемым образом, он тем самым его объективизирует. Исторический миф об этносе встает в этом смысле на одну доску с летописью, документом.
Понятно, что сколько на свете этносов, оригинальных по своему происхождению и историческому пути, столько субъективных образов объективного мира конкурируют между собой на международной арене. Это одна из неистребимых причин конфликтного состояния человечества. И это основная причина того, что именно этносы выступают как субъекты истории.