«Есть странные сближения…»

«Есть странные сближения…»

Общепризнанно, и в этом большая истина, или, точнее говоря, есть большая часть истины: открытия науки (Ньютон, Коперник, Эйнштейн, Дарвин…) могут быть и даже должны быть – «опубликованы» рано или поздно, там или здесь, тем или иным человеком, а истины искусства – абсолютно личностны: понимаете, не будь Бетховена – «Лунной сонаты» никогда бы не было. Так и с Моцартом, и с любым художником гениальным. Это только однопредметно, однозначно, односделано: не будь его, этого художника, никогда этого бы и не появилось…

Это очень верно. Но все-таки даже здесь есть одно, даже два резона.

Есть – факт! – фантастические совпадения, когда разные художники, не зная друг друга, говорят почти одно и то же. Существует испанская пословица: «Двум людям не может присниться один и тот же сон». Оказывается: может!

Судите сами.

Все знают из Ахматовой:

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда…

Сердитый окрик, дегтя запах свежий,

Таинственная плесень на стене…

И стих уже звучит, задорен, нежен,

На радость вам и мне.

А вот Эмили Дикинсон:

Он был Поэт —

Гигантский смысл

Умел он отжимать

Из будничных понятий —

Редчайший аромат

Из самых ординарных трав,

Замусоривших двор, —

Но до чего же слепы

Мы были – до сих пор!

А вот еще два поэта.

Зинаида Гиппиус:

Блевотина войны – Октябрьское веселье!

От этого зловонного вина

Как было омерзительно твое похмелье,

О бедная, о грешная страна!

Какому дьяволу, какому псу в угоду,

Каким кошмарным обуянным сном,

Народ, безумствуя, убил свою свободу,

И даже не убил – засек кнутом?

Хохочут дьяволы, хохочут псы над рыбьей свалкой,

Хохочут пушки, разевая рты…

И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,

Народ, не уважающий святынь!

(29 октября 1917, С-Петербург)

Максимилиан Волошин:

С Россией кончено… На последях

Ее мы прогалдели, проболтали,

Пролузгали, пропили, проплевали,

Замызгали на грязных площадях,

Распродали на улицах: не надо ль

Кому земли, республик да свобод,

Гражданских прав? И родину народ

Сам выволок на гноище, как падаль.

О, Господи, разверзни, расточи,

Пошли на нас огонь, язвы и бичи.

Германцев с запада, Монгол с востока,

Отдай нас в рабство вновь и навсегда,

Чтоб искупить смиренно и глубоко

Иудин грех до Страшного суда!

(23 ноября 1917. Коктебель)

Там разница между «вариантами» – примерно 60 лет, здесь – меньше месяца.

Разные времена. Разные места. Разные люди – и вдруг: одно и то же. Почти.

Отдаю себе отчет в том, что примеры такие – исключительные. Важнее другое (без чего абсолютно непонятно и первое): все гении художественные, все таланты – да на самом-то деле все люди, каждый человек – сталкиваются с этим триединством: 1) жизнь, 2) смерть, 3) тайна…

Все мы независимо от способностей, национальности, возраста только вокруг этих трех сосен и блуждаем. Не хотим на них смотреть, хотим. Смотрим, не смотрим, все равно вокруг них ходим. Вся мировая литература, вся мировая философия, вся мирская жизнь обыкновенного человека…

Но отсюда же и следует не только неизбежность, но и абсолютная необходимость «одинаковых дум», «одинаковых чувств» – стало быть, и одинаковых, в конце концов, выражений этих мыслей и чувств, иногда до буквальности.

Ну почему гениальные творения Пушкина, Моцарта, Гойи, Микеланджело вдруг, ни с того ни с сего, заставляет нас рыдать, мучиться, вспоминать себя? Почему?

Да потому что есть, осталась в нас еще какая-то струна, одна, пусть одна струна, которая вдруг напрягается. Опущенная, вялая, откликается на призыв этой, другой струны гения и вдруг начинает звучать с ней в унисон. Стало быть? Стало быть, не все потеряно, стало быть, эта струна – есть, стало быть, ей нужно только напомнить ее самое – звучание ее, такое же извне, чтобы она откликнулась, зазвучала, себя вспомнила…

Если тебя потрясает произведение гения, что это значит? Это значит только одно: ты ему, гению, конгениален. Значит, он в тебе возродил твою гениальность, о который ты забыл, о которой, может быть, ты и не знал и которая вдруг откликнулась на забытое и, может быть, даже тебе неизвестное.

Гойя, Пушкин, Достоевский… да каждый из нас, из вас – жили этим, переживали это… но одни пережили и выразили все это до конца, а другие – забыли или даже не знали. И вдруг вспомнили и узнали.

Художник – это вовсе не профессия и даже не только призвание.

Великий художник – это человек, напоминающий нам о том, кто мы есть на самом деле. Художник – это сущность цельного человека. Цельного. Нерасколотого.

Отсюда – религиозная сущность искусства: единение.

А на чем можно единить людей? На художественности, т. е. на цельности, т. е. на нерасколотости, на единении единицы со всем родом человеческим.

Гений, гениальный художник – просто напоминание нам о нашей сущности. Поэтому мы на это, каждый по-своему, и откликаемся.

Путь Гойи… Праздник в Сан-Исидро… Его шпалеры, девушка с зонтиком… Свет, солнце, радость. И вдруг потом – омуты, омуты, омуты… В омутах жуткая сила, почти непреодолимая: и нужно, и хочется дойти до дна, но чтобы – оттолкнувшись от дна – снова всплыть и взлететь…

Господи, как это похоже на Пушкина, как он начинал, через что прошел, как себя одолевал, в каких омутах побывал и как все-таки закончил… («Сеятель», «Пророк», «Пустые небеса», «Странник»…)

Но ведь то же самое, то же самое – и у Достоевского…

Идеалы… Они же – иллюзии… Они же прах. Мордой об землю… Омут. А что дальше?

Я и говорю о том, что каждый человек – а гений стократно, тысячекратно сильнее, честнее, совестливее и выразительнее – проходит через это.

Все искусство во всех его «подразделениях» – это и есть гениальный художественный оркестр – для каждого, чтобы наконец каждый из нас, из них, понял – мое исполнение, мое нахождение себя – при помощи этого оркестра, благодаря ему и в его радостном и благословенном сопровождении.

Продолжаю универсализировать насчет «художества», насчет художника: человек родился как художник.

Человек – художник.

Художник – человек.

Цельность. Нерасчлененность. Единство, пусть еще не дифференцированное…

Искусство собирает человека, выявляет человека в человеке, делает каждого из нас на какую-то секунду или минуту нашей жизни гармоничной частицей единого целого.

Все это и весело (без этого нельзя), и жутко грустно (и без этого тоже нельзя): так называемое разделение труда.

Собрать может только – реально – одно: угроза всеобщей смерти.

А кто более предуготовлен «поймать» нас на этом?

Только – религия и искусство, искусство и религия.