Глава 7

Глава 7

Защита прав морских свинок. Английские орхидеи. Официальная тропа. Соломенные крыши и пеньки в горшках. Русская реклама на английских бегах. Знаковый танец. Городские лисицы

Пока мы с Джеймсом завтракаем, по телику показывают преинтересную передачу про морских свинок. Я вообще-то не большой их знаток и любитель, но тут смотрю затаив дыхание. История такова: в Англии на них проводились медицинские опыты — чтобы изучать действие лекарств. Одна старинная семья традиционно растила этих свинок, а потом поставляла их для опытов в лаборатории. При этом свинки у нее жили в чистоте, тепле и сытости. Так вот, английские борцы за права животных сделали жизнь этой семьи невыносимой: калечили и поджигали машины, писали гадости на доме, засыпали угрозами. Семья не сдавалась: помимо того что этот бизнес приносил им деньги, они верили, что людей надо лечить, а чтобы правильно лечить, этому нужно учиться, хоть и на морских свинках. Закончилось все плохо. Борцы за права животных раскопали могилу интеллигентной старушки — недавно похороненной бабушки нынешних владельцев бизнеса, — выкрали ее труп и объявили, что не вернут, пока семья не прекратит продолжать выращивать свинок. Семья тогда, конечно, сдалась и заявила, что все, они закрывают ферму. И тут же научно-исследовательские лаборатории впали в панику и бессилие — возникли проблемы с возможностью экспериментировать, а значит, спасать в будущем людей. Теперь морских свинок вынуждены привозить из-за границы…

После завтрака Джеймс вычитывает в местной газете, что сегодня в окрестностях Свонеджа будет экскурсия со специалистом по дикорастущим цветам, и мы решаем к ней присоединиться. Все экскурсанты одеты в нарядные свежевыглаженные блузки и брючки, чистые и новые на вид кроссовки или сандалии. Дамы — с хорошими прическами: будто из парикмахерской прямо сюда, в поход. И вот мы все, человек двадцать, в течение двух часов ходим по полям и лугам за стариканом, который вдруг останавливается, замирает и восклицает: «Боже мой, вы посмотрите на этот редкостный экземпляр!» И тыкает в крошечный цветок, подозрительно смахивающий на лютик. И начинает рассказывать про него всякие подробности, а остальные окружают несчастное растение и по очереди наклоняются к нему, чтобы получше рассмотреть. Затем его фотографируют, взволнованно обмениваются впечатлениями, а мне так кажется — трава и трава, почти не отличается от нашей среднерусской, которую так охотно жуют коровы. Выяснилось, правда, что в этих местах (это на юге-то Англии!) встречаются разновидности орхидей (на мой взгляд, что-то вроде маленького львиного зева) и других редких растений, о чем я никогда в жизни не догадалась бы, не попади я на эту экскурсию.

В какой-то момент наша группа подходит к ступенькам, встроенным в покатый склон, — чтобы спускаться-подниматься было удобнее. К ним с другой стороны в это же время подтягивается большое семейство, и я с удовольствием наблюдаю такую картину: вместо того чтобы бочком просочиться по этой лестнице мимо друг друга, все принимаются уступать друг дружке дорогу и ждать, пока спустится или поднимется другой (одновременно с кем-нибудь еще по лестнице спускаться и подниматься здесь не принято). Все это вносит в передвижение нашей группы сумятицу, и времени на такую простую вещь уходит довольно много. Я к тому моменту знаю, что, если вы вдруг решитесь не дожидаться, а ступите на лестницу с кем-нибудь уже находящимся на ней (по привычке или очень спеша), нужно делать дико смущенный вид и многократно извиняться, иначе ваш поступок будет выглядеть очень и очень грубым.

Под конец экскурсии мы с Джеймсом отбились от группы и пошли гулять самостоятельно. Идем по тропе посреди чьего-то поля с изумительными видами на море и холмы напротив, и меня не покидает чувство, что здесь нас вообще-то быть не должно, это ведь частные владения. Я делюсь своими опасениями с Джеймсом, а он смеется и говорит, что в Англии есть такое понятие — public right of way. Значит это что-то вроде «официально разрешенная для всех тропа». То есть гулять по ней могут все, и неважно, что она проходит прямо под окнами чьего-то замка, по частному пшеничному или даже по гольфовому полю. Эти тропы существуют веками; многие — с тех пор, когда еще не было железных дорог и автомобилей и добраться куда-либо можно было только пешком или на лошади. Их можно найти в специально публикуемых картах, и есть даже общества рэмблеров — «прогуливающихся», которые ходят по всем этим тропам и следят, чтобы они не зарастали. «Так что ничьих прав собственности мы не нарушаем, и никто нас отсюда не может прогнать!» — авторитетно заявляет Джеймс.

По дороге домой мы вдруг оказались у милых беленьких домиков с соломенными крышами. Я не могла поверить своим глазам — просто украинские хаты какие-то на юге Англии! «Слушай, — говорю я осторожно, — а у вас тут, часом, не украинское ли поселение? Может, иммигранты какие-нибудь здесь живут?» Джеймс аж спотыкается от удивления: «Это почему ты вдруг так решила?» — «Ну, соломенные крыши, выкрашенные белым домики — это ведь совсем не по-английски, правда?» — добродушно говорю я. «Как это — не по-английски?!» — тихо и напряженно говорит Джеймс. Я поджимаю хвост, а он с оскорбленным видом начинает мне объяснять, что соломенные крыши — это очень даже по-английски и что они, ко всему прочему, охраняются государством. Если ты купил такой дом и решил поменять крышу, например на черепичную, — не тут-то было! — это запрещено законом. Кроме того, ты должен будешь перекрывать эту крышу соломой через определенное количество лет — что, кстати, очень дорого. Я все это слушаю вполуха и размышляю о том, что выглядят дома с такими крышами чудесно. И на некоторых даже сплетен из соломы какой-нибудь узор!

Идем дальше по улице, я глазею на витрины. У цветочного магазина на тротуар выставлены всякие цветы в горшочках и рассада. Вдруг во всем этом разноцветье замечаю два пенька с растущими на них древесными грибами. Пеньки эти тоже аккуратно посажены в горшочки, и на них стоит цена: 25 фунтов (то есть порядка 1250 рублей) за каждый. Я кошусь на Джеймса, но от комментариев на всякий случай воздерживаюсь: наверное, это здесь обычное дело — продавать пеньки в горшках среди типично украинских хат в графстве Дорсет…

Обедать решили дома, и я включаю телевизор. Показывают бега — The Grand National. Джеймс снисходительно объясняет, что проходят они раз в год в районе Ливерпуля, и вся нация болеет: делают ставки. В бегах участвует разное число лошадей, у каждой — свой владелец, тренер и жокей. Дистанция — 4,5 мили (это примерно 7,2 километра), 30 барьеров. Меня потихоньку захватывает это зрелище, картина совершенно сумасшедшая: жокеи валятся с лошадей, некоторые кони отказываются брать барьеры, лошади, потерявшие седоков, несутся вместе со всеми — в общем, полный бардак. Шансы, что победит фаворит, невелики: перед лучшей лошадью может кто-нибудь упасть и ее затормозить. Никаких тебе дорожек — все скачут по коротко подстриженному зеленому лугу, а барьеры сделаны из срезанных веток. Вдруг я издаю вопль: «Смотри!» Джеймс вздрагивает и с опаской на меня косится, а я, придя в себя, невозмутимо поясняю: просто там посреди всего этого безобразия неожиданно мелькнула реклама пива «Балтика» на русском языке.

После обеда мы снова поехали гулять. Место выбрали отличное: мягкие ярко-зеленые холмы, темно-синее море, низко плывущие облака и пятна — тени, повторяющие их форму на траве… И во всей округе лишь один дом — центр огромного поместья.

Луга отделены друг от друга полосками кустов или сложенными из камня низкими заборчиками. Для прогуливающихся, вроде нас, устроены специальные деревянные ступеньки с обеих сторон забора, чтобы перелезать было удобно. И установлены столбики со стрелочками-указателями, куда какая из троп ведет дальше. Идем мы с Джеймсом и видим такую картину: по проселочной дороге едет красный «лендровер», останавливается, и из него вылезает мужичонка с бело-черной собакой, на мой взгляд абсолютной дворняжкой. Мужичонка что-то такое собаке негромко говорит, и та исчезает за холмом. Через несколько минут с той стороны раздается недовольное блеянье, и появляется огромная отара овец. Оказывается, эта небольшая собачонка гонит их всех мимо нас. Мужичок-пастух тем временем погружается в свою машину и едет вслед за ними. Затем останавливается вдалеке, вылезает, что-то там высматривает и кричит: «А ну-ка идти назад!» Я думаю: «Совсем он с ума сошел, овцам команды раздает!» Но тут вижу, что назад возвращается собака. Выясняется, что от отары отстало несколько овец, и вот эта собака, по наущению пастуха, бежит за ними и гонит ко всем остальным. Потом пастух кричит: «Подожди!» И собака, разогнавшаяся было не на шутку, тормозит всеми четырьмя лапами, бросается на землю и лежит, елозя от нетерпения. Пастух в это время открывает воротца к другому полю, явно намереваясь всю эту ораву овец прогнать через них. Воротца — метра полтора шириной, овец штук сто пятьдесят — двести. Я размышляю, сколько же времени у него на это уйдет, а он что-то говорит собаке — и та начинает носиться вокруг них и, даже не кусая, в две минуты загоняет через эти маленькие воротца всю ораву. Я в полнейшем восторге говорю пастуху, какая замечательно умная у него собака, на что он довольно снисходительно сообщает, что вообще-то эта не очень, вот видели бы мы его другую!

А вечером мы с Джеймсом отправились в большой соседний город на спектакль, разрекламированный как особый вид искусства, включающий в себя музыку, кино и знаковый танец (о том, что это такое, ни я, ни Джеймс на тот момент не имели ни малейшего понятия). Зал оказался крошечным. Публика была довольно модная и явно знающая, чего ожидать; мы же и еще несколько пар, явно забредших сюда случайно, к ней не относились. Спектакль был про последние годы известного саксофониста, который умер от наркотиков. Четыре музыканта, изображавшие его джаз-банд, были очень хороши и играли отлично. Единственная женщина, в программке значившаяся как кубинская танцовщица, оказалась немолодой, полной, с короткими толстенькими ножками и негнущейся спиной, зато с прекрасным голосом и очень живой мимикой. Когда ей приходилось танцевать, это выглядело ужасно, и я так и не поняла, зачем было называть эту отличную певунью танцовщицей.

Под кино, как выяснилось, подразумевалось немое черно-белое самостоятельно отснятое нечто, проецируемое на экран за музыкантами. Но все блекло перед человеком, игравшим главную роль того самого наркомана-саксофониста. Актер оказался глухонемым. Весь спектакль он танцевал под музыку, которую не слышал, а только угадывал по движениям музыкантов, и произносил монологи — странным, ненатуральным голосом, но все же очень разборчиво. В часть их общих «танцев» и песен, которые пела его напарница, были вставлены жесты руками и движения губ — сурдоперевод. Это, как я поняла, и имелось в виду под знаковым танцем. При всем том самым странным мне показалось, что среди зрителей в зале не было ни одного глухонемого. А бедный Джеймс с самого начала спектакля начал невыразимо страдать — сегодня ведь в это время по телику показывали футбол!

После представления проезжаем мы с ним по центру довольно большого соседнего города Борнмут, где смотрели спектакль, и видим: вдоль дороги по тротуару, совершенно не торопясь, на манер ленивой кошки бежит лиса. А дальше, уже за городом, наши фары освещают еще трех лисят — с огромными ушами и не очень-то пушистыми хвостами. Эти лисята непонятно почему возятся у дороги и не обращают на машины никакого внимания. Я обрадовалась: не каждый день в жизни видишь лис. «И чему тут радоваться? — буркнул Джеймс. — Подумаешь, лисы. Их в городках и деревнях здесь не любят». — «Это почему? — интересуюсь я. — Они ведь такие маленькие и симпатичные…» — «Симпатичные?! — подпрыгивает Джеймс. — Да они же хозяйничают в помойках, разрывают мусорные пакеты и оставляют за собой ужасный беспорядок! А потом, ты разве не знаешь, что они убивают кур просто ради удовольствия: если лиса залезет в курятник, она не станет убивать и есть одну курицу, она не успокоится, пока не передушит их всех — просто так, из спортивного интереса!» Я притихла, а Джеймс все никак не угомонится: «И еще они, между прочим, убивают и только что родившихся ягнят!» Я всему этому удивляюсь, но не могу удержаться от того, чтобы не поддразнить его лишний раз: «Понятно теперь, почему вы тут охотитесь на лис…» Он мечет в меня испепеляющий взгляд, но проглатывает мое выступление молча.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.