Глава 10
Глава 10
Апогей холодной войны
Джонни Проков был любимцем завсегдатаев бара в Национальном клубе печати. Русский эмигрант из Прибалтики Проков работал барменом с 1959 года. Он был известен своей неприязнью к Кремлю. При малейшей возможности он описывал несчастья своей родины, оккупированной СССР в 1940 году. Через много лет после развала Советского Союза он угощал своих хозяев рассказами о том, как Горбачев приказал разоружить всех жителей стран Балтии, а Проков зашел в советское посольство на 16-й улице и предложил свои ружья, в случае если советский дипломат посмеет приехать в Рестон, штат Виржиния, где он проживал{1}.
Закрывая бар в 1 час ночи в четверг 20 октября, Джонни думал совсем о другом. Посетителей уже не было. В 1962 году бары в Округе Колумбия прекращали подачу спиртных напитков в полночь. Однако Проков не возражал, когда какой-нибудь пьяный писака просил на посошок. После объявления блокады Кубы разговоры шли только о кубинском кризисе. Многие посетители были участниками или свидетелями Второй мировой войны или Корейской войны. В новом кризисе было что-то особенно устрашающее. Разразись война, — а это могло произойти в любой момент, потери были бы несопоставимы с предыдущими. Все журналисты читали яркое описание Джона Херси последствий ядерного взрыва в одном из японских городов в 1945 году.
Проков встретился глазами с русским, входящим в комнату. Анатолий Горский был один из лучших шахматистов клуба. После получения пропуска в Национальный клуб печати журналисты ТАСС выигрывали тактически все шахматные турниры. Горский являлся офицером КГБ, работающим в советском посольстве под началом Александра Феклисова. Неизвестно, знал ли об этом Проков, хотя, как и многие из журналистов и околожурналистской братии, он, возможно, подозревал, что Горский — не только корреспондент ТАСС{2}.
Проков что-то шепнул Горскому. Он был очень взволнован и хотел облегчить душу. Разливая напитки в 10 часов вечера, он подслушал разговор двух известных журналистов Роберта Донована и Уоррена Роджерса — корреспондентов газеты «Нью-Йорк геральд трибюн». Донован собирался этой ночью лететь на юг, «чтобы освещать операцию по захвату Кубы, которую намечается начать завтра»{3}. Это было первым явным свидетельством того, что Кеннеди склонялся к военному решению, о котором узнал Горский. Он быстро вернулся в посольство и принялся за составление доклада.
Информант КГБ уловил только половину правды. Роджерс и Донован обсуждали вторжение; однако не Донован; а Роджерс был в списке журналистов, которые должны были освещать вторжение в случае его начала. Ранее этот список циркулировал в редакциях газет. От каждой влиятельной газеты мог освещать событие только один корреспондент. Насколько известно Роджерсу, выбрали восемь журналистов{4}. Журналист, который работал на одной из телестанций, отказался от поездки по неизвестной причине; остальные согласились ехать, хотя и осознавали рискованность предприятия как для себя, так и для страны{5}.
Эта информация, хотя и довольно неопределенная, совпадала со сведениями военных. Когда Проков подслушивал разговор двух американских журналистов, резидентура ГРУ в посольстве засекла еще более зловещий сигнал. Военные атташе посольства регулярно прослушивали эфир в поисках радиосигналов из Пентагона. Обычно военное ведомство США передавало информацию об изменении оборонного статута (DEFCON) американских вооруженных сил США, который передавался открытым текстом{6}. В 10 часов утра по вашингтонскому времени в среду ГРУ перехватило приказ Объединенного комитета начальников штабов стратегическому командованию ВВС приготовиться к ядерному нападению{7}. За 15 лет перехвата военных сообщений США советская военная разведка не слышала ничего подобного.
В свете этих угрожающих сигналов Горский и его начальник Феклисов обсуждали настоятельную необходимость подкрепить рассказ Прокова. Было известно, что у Роджерса был нерегулярный контакт с одним из сотрудников посольства. Этому человеку, молодому второму секретарю, которого Роджерс помнит как «некто Борис», позвонили домой и предложили любым способом перехватить Роджерса до наступления дня. Борис знал, что Роджерс обычно паркует машину позади отеля «Уиллард». Борису предложили прогуливаться около стоянки с раннего утра для наблюдения за Роджерсом. Если его информация верна, Москве на ответ оставалось менее дня.
«Правильная и разумная тактика»
В советской колонии в Вашингтоне еще до рассвета царила суматоха, вызванная новой информацией о намерениях Кеннеди. Во второй половине дня 25 октября в Москве Хрущев созвал Президиум для обсуждения реакции на новое письмо Кеннеди. С понедельника советский лидер постоянно общался со своими коллегами, но заседание Президиума было необходимо для выработки нового решения. Хрущев был готов изменить свою позицию. Он хотел найти выход из кризиса.
В ответ на протесты Кремля против того, что Кеннеди подвел мир к краю пропасти, последний просто изложил историю невыполненных обещаний и обмана со стороны СССР. «Я прошу вас просто признать, — писал Кеннеди Хрущеву, — что не я начал первый и что в свете того то, что происходит на Кубе, не могло вызвать у меня иной реакции»{8}. В письме ничего не говорилось об усилиях Хрущева 24 октября организовать саммит для обсуждения причин кризиса. Тон письма ясно показывал: Белый дом не примет никаких предложений, кроме полной капитуляции.
Вызванные в Кремль члены Президиума могли бы предположить, что Хрущев хочет обсудить резкий ответ на это письмо, но Хрущев удивил их. Рассказав о письме он начал с того, что не считает целесообразным далее «пикировать теми же аргументами». Он предложил дать приказ четырем транспортам с ракетами на борту, находящимся в открытом море, повернуть обратно, а также представить американцам план разрешения кризиса{9}.
Теперь Хрущев был убежден, что Советскому Союзу не удастся оставить ракеты на Кубе и при этом избежать войны. Он хотел убедить членов Президиума, что Москва должна найти иной путь защиты Кастро. Хрущев пришел в выводу, что придется демонтировать ракетные установки и превратить Кубу в зону мира. Чтобы не нагнетать атмосферу, он сказал, что до демонтажа Р-12 необходимо «осмотреться» и убедиться, что Кеннеди пойдет на уступки. В своем обращении Кеннеди подготовил американский народ к длительному кризису, и поэтому Хрущев не верил, что нападение США на Кубу начнется немедленно. Однако он полагал, что в конечном счете зону мира в Карибском бассейне можно создать только путем переговоров. Он решил предложить Вашингтону сделку: «Дайте обязательство не трогать Кубу, и мы дадим согласие на демонтаж ракет». Думая о механизме дипломатического урегулирования, Хрущев также решил, что в надлежащий момент можно будет разрешить представителям ООН проверить пусковые площадки.
Однако Хрущев не располагал информацией, опираясь на которую можно было бы выйти с этим новым предложением. Сообщения о дискуссиях в Национальном клубе печати и изменения в статусе вооруженных сил США, по-видимому, еще не дошли до Кремля{10}. Разведывательные данные лишь подтверждали серьезность намерений, изложенных в письмах Кеннеди. Больше всего угнетало Хрущева чувство неполноценности СССР в военном отношении по сравнению с США. Он понимал, что, ввязавшись в войну в Карибском бассейне, не сможет одержать победы. Действия Кеннеди с понедельника показывали, что его не удержат советские ракеты на Кубе. Советский народ проявил необычайный героизм, наголову разбив нацизм. Хрущев был участником этого. Но лобовое столкновение в ядерную эру может принести только поражение и разорение Советского Союза. Это была жестокая реальность, от которой лидер второго по мощи военного блока в мире не мог отмахнуться.
«Это — правильная и разумная тактика, — поддержали Хрущева Козлов, Микоян, Пономарев, Брежнев, Суслов и Косыгин. — Это инициатива не только не обострит положения, наоборот: тем самым укрепит Кубу». Хотя не такой была цель операции «Анадырь», предложенный метод урегулирования по крайней мере мог обеспечить безопасность Кубы. Изменение стратегии Хрущева было настолько разительным, что лишь руководство коммунистической партии имело право высказываться и принимать решение.
После того как проголосовали «за», Хрущев предложил: «Товарищи, давайте вечером пойдем в Большой театр. Наши люди и иностранцы увидят нас, и это успокоит их»{11}. Козлов и Брежнев приняли предложение Хрущева. Им было необходимо отвлечься. Если американцы усилят давление, Кремль подаст Кеннеди сигнал о готовности отступить{12}.
Уоррен Роджерс
Мы ждали машины (на стоянке), и (русский) сказал: «Что вы думаете по поводу создавшейся ситуации?»
«Думаю, что она тревожная».
«Как вы считаете, Кеннеди действительно сделает так, как говорит?»
«Черт возьми, конечно… Он сделает то, что говорит»{13}.
Уоррен Роджерс не помнит, чтобы говорил что-либо похожее своему другу Борису на стоянке у отеля «Уиллард» утром в четверг 25 октября. Затем Роджерс сел на телефон в своем офисе вашингтонского бюро «Нью-Йорк геральд трибюн». Борис, однако, полагал, что знал много больше того, чем сказал Уоррен. Он поспешил в советское посольство на 16-й улице в нескольких кварталах от Национального клуба печати, чтобы сообщить, что Роджерс подтвердил информацию бармена. Александр Феклисов подготовил доклад в Москву. «Утром второй журналист (который был вместе с Донованом в Национальном клубе печати) из „Нью-Йорк геральд трибюн“ Роджерс конфиденциально сообщил, что… братья Кеннеди решили поставить все на карту. В следующие два дня начнется вторжение на Кубу»{14}.
Тем же утром советские дипломаты посольства готовили свой план зондирования. Они решили организовать импровизированный ленч для него и Георгия Корниенко, первого секретаря и главного помощника по политическим вопросам посла Добрынина, который уже несколько раз встречался с Роджерсом{15}. В четверг Роджерс недолго сидел за письменным столом. Неожиданно раздался звонок из советского посольства: «Не могли бы вы приехать на ленч с Георгием Корниенко?» Роджерс не был близко знаком с Корниенко, но согласился. Из этого могло что-нибудь выйти.
Корниенко превратил ленч в интервью с Роджерсом. Не раскрывая того, что ему известно о вчерашней дискуссии в Национальном клубе печати, Корниенко поинтересовался мнением журналиста по поводу ситуации на Кубе. Роджерс спокойно изложил, что, как ему стало известно «из различных правительственных источников», «правительство Кеннеди уже приняло принципиальное политическое решение покончить с Кастро»{16}. Более того, он подтвердил, что военно-оперативный план вторжения на Кубу разработан во всех деталях. Дислокация предназначенных для этого вооруженных сил «завершена» и «вторжение может быть начато в любой момент». «В то же время, — заметил он, — президент Кеннеди придает весьма большое значение тому, чтобы в глазах американского народа и возможно практически большинства мирового сообщества подобная акция выглядела оправданной». Поиск «оправдания» осложнял военные приготовления Пентагона. «Каждый день отсрочки, — подчеркнул Роджерс, — делает осуществление вторжения все более сложным делом». Тем не менее, по его оценке, «вероятность такого вторжения остается пока большой»{17}.
Советские представители в Вашингтоне считали информацию Роджерса о намерениях Белого дома по разрешению кризиса наиболее достоверной. Днем в четверг МИД и КГБ направили в Москву доклад об интервью с Роджерсом{18}. Единственно, кого удовлетворил ленч, был Уоррен Роджерс. «У нас состоялся хороший разговор. Я считал, что это было серьезно и что, что они могут сделать — это уступить требованиям Кеннеди и постараться спасти лицо… В основном говорил я, а он задавал вопросы… Не думаю, что он знал о позиции Хрущева»{19}. Более 30 лет Роджерс не представлял, какую тревогу посеял этот «хороший разговор».
Москва, пятница 26 октября
В ночь на пятницу Владимир Семичастный спал в комнате рядом со своим кабинетом{20}. Около 8.30 утра в пятницу 26 октября ему принесли копию сообщения Феклисова о встрече Корниенко с Роджерсом. За 12 часов до того, как от Феклисова пришла первая телеграмма о разговоре в журналистском баре, Семичастный понятия не имел о Роджерсе. Теперь для КГБ он стал наиболее очевидным свидетелем намерений Кеннеди{21}.
Семичастный, в свои 37 лет самый молодой председатель КГБ в ее истории, был новичком в советской разведке. Годом ранее он занимал пост второго секретаря ЦК Компартии Азербайджана. Хрущев избрал его в качестве преемника Александра Шелепина, который был патроном Семичастного в комсомоле. Когда Хрущев уговаривал Семичастного занять эту должность, тот протестовал: «Я ничего не знаю об этом… Я не профессионал». Но Хрущев не хотел, чтобы во главе КГБ стоял кадровый сотрудник этого ведомства. «Наши профессионалы наделали массу ошибок; нам на этом посту нужен политик, которого немного бы боялись…» Он заверил Семичастного, что ценил Шелепина именно за это, а сейчас выдвинул его в члены Президиума. «Вы продолжите то, что он начал», — сказал Хрущев{22}.
Из-за неопытности Семичастный даже в мелочах опирался на руководителей подразделений КГБ. Несмотря на заверения Хрущева, он не вошел в узкий круг властной элиты Москвы. В отличие от Маккоуна, который был приближен к президенту, Семичастного редко приглашали на брифинги к Хрущеву и не спрашивали его рекомендаций по внешнеполитическим вопросам.
Во время кризиса глава КГБ отвечал за координацию всей информации, поступающей из-за рубежа. Его рабочая группа просматривала разведывательную информацию из МИД, ГРУ и, конечно, КГБ. Кризисная команда собиралась в штаб-квартире КГБ на площади Дзержинского. Семичастный решал, какая разведывательная информация попадает в специальную серо-голубую папку, которая ежедневно представлялась Хрущеву{23}.
В пятницу утром самым важным материалом папки Хрущева была информация Роджерса. Обычно Хрущев скептически относился к сообщениям разведки, но читал с интересом. Хотя Хрущев и сомневался в том, что Кеннеди рискнет начать мировую войну, сегодняшняя порция разведывательных сведений была весьма настораживающей. Комментарии американского журналиста подтверждали донесения различных источников о том, что администрацию США выводила из терпения идея длительной блокады, и она готовилась к нанесению удара по пусковым комплексам. Эта информация подкреплялась данными ГРУ, согласно которым Пентагон объявил не только готовность вооруженных сил DEFCON 2 (DEFCON 5 — ситуация мирного времени, DEFCON 1 — война), но и приказал подготовить госпитали к приему раненых{24}.
Хрущев не хотел немедленно вступать в переговоры. Он желал оглядеться и получить максимальные преимущества от наличия ракет на Кубе, прежде чем их убрать. Но теперь это казалось невозможным. Советский лидер вызвал стенографистку и начал диктовать письмо с предложениями, которые он уже обсуждал со своими соратниками. «Вы ошибаетесь, если считаете, что какие-то наши средства на Кубе являются наступательными; — писал он Кеннеди. — Однако давайте сейчас не будем спорить. Видимо, я не смогу убедить вас в этом»{25}.
Хрущев хотел довести до сведения Кеннеди, что в ходе переговоров можно прийти к соглашению и убрать ракеты с острова.
«Давайте же проявим государственную мудрость. Я предлагаю, мы, со своей стороны, заявим, что корабли, идущие на Кубу, не везут никакого оружия. Вы же заявите о том, что Соединенные Штаты не вторгнутся своими войсками на Кубу и не будут поддерживать никакие другие силы, которые намеревались бы совершить вторжение на Кубу»{26}.
Чтобы дать понять Кеннеди, что время не терпит, Хрущев закончил письмо следующим пассажем: «Господин президент, нам с вами не следует сейчас тянуть за концы веревки, на которой вы завязали узел войны, потому что чем сильнее мы с вами будем тянуть, тем сильнее будем затягивать этот узел»{27}.
Хрущев подготовил письмо, заранее получив на него санкцию Президиума. Позже в Вашингтоне появились спекуляции, что якобы письмо от 26 октября было личным письмом Хрущева что-то типа крика души о помощи в борьбе со сторонниками жесткой линии в Кремле и Советской армии{28}. Однако обычно он направлял проект официальных писем на одобрение своим коллегам по президиуму{29}. До отправки письма Кеннеди помощники Хрущева разослали копии письма членам и кандидатам в Члены Президиума, а также секретарям ЦК{30}. Хотя письмо от 26 октября знаменовало сдвиг советской позиции по кризису, для Кремля оно представляло стратегию, уже получившую одобрение на заседании Президиума 25 октября. В 5 часов дня в американское посольство на улице Чайковского поступил первый сигнал возможного дипломатического окончания кризиса. В Вашингтоне было 10 часов утра пятницы 26 октября.
Вашингтон, 26 октября
В это утро в советском посольстве в Вашингтоне Феклисов был очень обеспокоен. За последние 24 часа он отправил четыре телеграммы о том, что администрация Кеннеди в любую минуту готова начать войну. После сообщения Горского о дискуссии в Национальном клубе печати, утром в четверг Феклисов проверил по своим каналам информацию, полученную от Роджерса. Один источник сам был лично знаком с Уолтером Липпманном или работал вместе с теми, кто знал его. Другой был иностранным журналистом, имевшим надежные связи в госдепартаменте. Оба источника подтвердили, что администрация Кеннеди намерена в ближайшее время напасть на Кубу, но ни один не смог назвать точной даты или сообщить другие подробности{31}.
За 20 лет работы в советской разведке Феклисову удавалось избежать ситуаций чреватых войной. Во время Второй мировой войны он был в США. Похоже, теперь он впервые попробует конфликт на вкус. Что произойдет с ним, если две страны вступят в войну? Будут ли его рассматривать как дипломата и задержат для возможного обмена на сотрудника посольства США в Москве? Но это в том случае, если война ограничится территорией острова. А если произойдет эскалация военных действий? Теоретически Феклисов представлял мощность водородной бомбы, поскольку в конце 40-х годов работал с атомным шпионом Клаусом Фуксом.
Напряжение нарастало, и Феклисов обратился к своему контакту под кодовым именем MIN{32}. Он считал, что этот человек может передать сообщение в администрацию Кеннеди. Скорее всего, он получил какую-то информацию о решении Президиума ЦК либо общего характера «ориентировку», как это называют в разведке, и начал действовать в рамках установки «оглядеться».
MIN — Джон Скали, низкорослый, лысый, драчливый журналист, ведущий программы «Вопросы и ответы» на канале АВС. В течение десяти месяцев они периодически встречались с Феклисовым. «Он был из Бостона, и я считал, что он знаком с семьей Кеннеди, — вспоминал позже Феклисов — У нас были интересные разговоры, но моя основная цель была усовершенствовать мой английский. Поэтому мы встречались»{33}
Вскоре после полудня в пятницу в офисе Скали в АВС раздался телефонный звонок. Звонил Феклисов. Когда в начале 1962 года они стали встречаться, ФБР предупредило Скали, что Феклисов — глава резидентуры КГБ в советском посольстве в Вашингтоне. Когда в первый раз Скали осведомился в ФБР о Феклисове, два сотрудника Бюро зашли в АВС и порекомендовали Скали встречаться с Феклисовым по его желанию. ФБР описывало этого русского как необщительного человека, а власти США хотели бы получше узнать его. «Мне нужно продолжать встречи с ним?» — спросил Скали у сотрудников ФБР. Ответ был утвердительным. Впредь Скали информировал ФБР о каждой встрече с Феклисовым. «Позже это помогло избежать многих проблем», — вспоминал Скали{34}.
На этот раз Феклисов попросил о срочной встрече. Они довольно давно не виделись. В свете нарастания кризиса вокруг Кубы журналист понимал, что встреча Должна состояться Скали предложил встретиться в ресторане «Оксидентал» около отеля «Уиллард». Ленч был назначен на 1.30. «Когда я зашел, он уже сидел за столом как обычно лицом к двери. Он выглядел усталым и взволнованным в отличие от своего всегдашнего спокойствия»{35}
Впоследствии у собеседников были прямо противоположные версии беседы. По версии Феклисова, именно Скали был очень напуган вероятностью войны. Заверив Феклисова, что в ближайшие 48 часов США планируют нанести воздушный удар и высадить морской десант на Кубу, Скали спросил, будет ли оккупирован Западный Берлин в случае нападения США на Кубу. Это вызвало резкую реакцию Феклисова, который ответил, что если США вторгнутся на Кубу, то все мыслимые и немыслимые проклятия падут на НАТО. «По крайней мере, — сказал он, — Советский Союз оккупирует Западный Берлин». «Учитывая размеры группировки обычных сил на линии разграничения двух Германий, — добавил Феклисов, — ситуация для Запада может оказаться критической». Более того, кризис, по словам Феклисова, послужит консолидации социалистического блока, включая Китай. Чтобы создать драматический эффект, Феклисов заверил своего собеседника, что кубинцы и в особенности Кастро готовы умереть как герои{36}.
«Нас ждет ужасный конфликт», — резюмировал Скали, выслушав, каков будет советский ответ на использование военной силы против Кубы. По словам Феклисова, Скали так разволновался, что начал придумывать разные пути выхода из кризиса. «Почему бы Кастро не объявить, что он готов демонтировать и вывести ракеты с Кубы, если президент Кеннеди даст гарантии ненападения на Кубу?» — спросил Скали{37}.
По версии Скали, не он, а Феклисов внес это предложение. Офицер советской разведки был растерян; за ленчем он спросил Скали, что он думает о плане из трех пунктов:
а) демонтаж советских ракет под наблюдением ООН;
б) обещание Фиделя Кастро никогда не принимать никакого наступательного оружия;
в) обмен на вышеизложенное обещание США не нападать на Кубу{38}.
Нетрудно убедиться, что эти предложения совпадают с планом урегулирования кризиса, предложенным Хрущевым на заседании Президиума ЦК 25 октября.
Феклисов предложил Скали передать эти предложения по своим каналам в госдепартамент, а ему дал номер своего домашнего телефона для связи в любое время{39}.
Согласно различным трактовкам беседы за ленчем Скали быстро передал в госдепартамент предложения, которые, по его мнению, исходили от Хрущева. Тем временем Феклисов вернулся в советское посольство. Вместо того чтобы немедленно написать отчет о своей беседе с американцем, он занялся другими делами.
За завесой секретности, которую Москве было так трудно преодолеть, Джон Кеннеди еще не принял окончательного решения. В 10 часов утра в пятницу Джон Маккоун провел первое заседание Исполкома, на котором описал ситуацию на советских военных объектах в мире. Советская армия приготовилась к обороне. Вооруженные силы приведены в полную боевую готовность в течение трех дней, но разведка США не обнаружила «никакого значительного развертывания». В данный момент Западный Берлин казался в безопасности. Ситуация на Кубе, напротив, ухудшалась: с понедельника не прекращалась активность на ракетных комплексах. К концу дня два оставшиеся недостроенными пусковых комплекса ракет Р-12 приведены в рабочее состояние. Таким образом, количество ракет, готовых в действию, достигло 24. Кроме того, советские техники работали быстро, как никогда, на сборке 42 бомбардировщиков ИЛ-28, которые были доставлены в таре{40}.
Эта новость была удручающей. Блокада не срабатывала, и необходимо было дать понять советскому руководству, что администрация теряла терпение. Исполком видел три пути решения проблемы. Первый — усилить блокаду, распространив ее на нефть и нефтепродукты. Второй — направить усилия на достижение договоренности при посредстве ООН. И третий — применить силу: воздушный удар и при необходимости вторжение.
Госдепартамент надеялся, что переговоры при посредстве ООН могут принести результат. Посол Эдлай Стивенсон, прибывший в Вашингтон на заседание Исполкома, разработал с и.о. Генерального секретаря У. Таном план достижения 24-часовой или 48-часовой приостановки работ на советских ракетных базах. На заседании Дин Раек предложил, чтобы Стивенсону дали еще 24 часа на продолжение переговоров, а уже в зависимости от результата решать вопрос об ужесточении блокады.
Собравшиеся практически не поддержали идею переговоров. Стивенсон вызвал жаркую дискуссию, поставив вопрос, может ли он предложить СССР снять блокаду взамен на приостановку монтажа ракет на острове. Джон Маккоун, Макджордж Банди, министр финансов Даглас Диллон и даже Раек выступили против. Они выразили сомнение, что у СССР появился бы какой-то стимул демонтировать ракеты, если снять блокаду. У Стивенсона, однако, не было иллюзий, что советские руководители не захотят чего-то большего, чем отмена блокады взамен демонтажа ракет. Он предвидел, что Москва, возможно, потребует от США обещания не нападать на Кубу и убрать ракеты «Юпитер» из Турции.
Кеннеди наблюдал раскол группы сторонников дипломатического решения и адептов военных акций. Особенно громко высказывались «ястребы». Макнамара требовал нанести ограниченный воздушный удар с использованием 50 самолетов по шести ядерным пусковым площадкам, находящимся в состоянии боевой готовности, и по всем бомбардировщикам ИЛ-28. Он считал, что ограничив потери русских и кубинцев на земле, администрация «избежит непредсказуемой, чрезмерно резкой и неконтролируемой реакции Советов». Диллон выступал за более широкий воздушный удар, а Максуэлл Тейлор за массированные налеты силами 300 самолетов на все пусковые комплексы SA-2, МИГ и некоторые кубинские аэродромы. Наконец, директор ЦРУ Маккоун, убежденный, что единственный путь решения кубинского кризиса — это вторжение, пытался заставить членов Исполкома принять главной целью всех акций США устранение Кастро.
Выслушав Стивенсона и все альтернативные планы, Кеннеди выразил несогласие с Маккоуном. Основная цель — не устранить Кастро, а ликвидировать советскую ракетную угрозу. Согласившись, что для подавления пусковых комплексов, возможно, необходимо вторжение, он тем не менее признал правомерность точки зрения Стивенсона. По мнению Кеннеди, только два варианта обещают успех: «Мы можем заставить Советы убрать ракеты с Кубы либо путем вторжения, либо путем уступок».
«Выиграли раунд те, кто боролся с „ястребами“», — заметил один из участников заседания. На воскресном заседании Исполком отказался от идеи расширения блокады, названной POL (petroleum-oil-lubricants — нефть, масла и смазочные материалы); Кеннеди согласился отложить ночные разведывательные полеты для того, чтобы дать переговорам в ООН последний шанс.
Президент и его советники разошлись во мнениях. Когда Кеннеди спросил: «Что мы будем делать, если переговоры в ООН зайдут в тупик?», его ближайший советник Банди порекомендовал расширить блокаду или нанести воздушный удар. Большинство собравшихся поддержало Банди. Кеннеди остался в меньшинстве. Стивенсон, Макклой, руководитель Агентства по контролю над вооружением, и сам президент были единственными членами Исполкома, которые серьезно обсуждали возможность решения кризиса путем переговоров, возможно, за счет уступок по ракетам «Юпитер». Если президент предпочитает уступать Советам, торг будет жестоким. По настоянию Макнамары Исполком решил возвратиться к обсуждению воздушного удара на следующее утро. Тем временем Объединенный комитет начальников штабов предложил адмиралу Деннисону сконцентрировать внимание на подготовке плана OPLAN 316 на случай непредвиденных обстоятельств. Этот план предусматривал нанесение воздушного удара и последующего морского десанта{41}.
Гавана, 26 октября
Генерал Исса Плиев, командующий группой советских войск на Кубе, знал, что такое война. В молодости он участвовал в гражданской войне в России. Спустя 20 лет он командовал дивизией, оборонявшей Москву от немецко-фашистских войск. Он стал свидетелем переломного момента войны в Сталинграде. В последние два года Второй мировой войны он вел наступление против отборных войск Гитлера, а затем японской армии в Манчжурии
Этот закаленный в танковых битвах командующий теперь находился в самом тревожном за всю свою блестящую военную карьеру месте. Ему противостоял на острове более сильный противник, который в любой момент мог нанести сокрушительный удар с воздуха и с моря. Нацисты с точки зрения Москвы имели небольшой перевес. Но у американцев было значительное превосходство в воздухе, а при высадке десанта — на земле.
В течение всего дня 26 октября в пятницу Плиеву поступали предупреждения кубинских и чешских источников, свидетельствующие о приближении войны. Ожидая воздушного удара через день-два, он приказал организовать маскировку и рассредоточить технику. Как командующий объединенных сил, в составе которых имелось ядерное подразделение, Плиев имел право приводить ядерное оружие в состояние готовности или снимать ядерные боеголовки. На 26 октября все 24 пусковых установки были в полной готовности, но без ядерных боеголовок. Их складировали в местах, недоступных для американской воздушной разведки. Для установки каждой головки на баллистической ракете и заправки топливом требовалось три с половиной часа. Вероятно, «рассредоточение техники» означало, что ядерные боеголовки, находящиеся на складах в Бехукале и в нескольких пещерах в центре острова, следует перебазировать поближе к МБР и тактическому оружию{42}.
И вновь кубинцы резко изменили оценку надвигающейся опасности. Безразличные 20 октября, паникующие 22 октября, спокойные 25 октября, они теперь демонстрировали свое прежнее беспокойство по поводу неизбежности агрессии США. В пятницу утром Фидель Кастро созвал заседание Генерального штаба Кубинской революционной армии для подготовки военных действий. Сотрудники кубинской разведки, работающие под «крышей» журналистов агентства «Пренса латина», перехватили телеграмму, в которой сообщалось, что администрация Кеннеди готовит ультиматум от имени У Тана, Генерального секретаря ООН, о ликвидации «наступательных вооружений»{43}. Эта информация убедила Кастро, что вторжение на Кубу начнется через два-три дня; он приказал Генеральному штабу передислоцировать все кубинские вооруженные силы на боевые позиции и привести в состояние повышенной боевой готовности. Тем временем Рауль Кастро отправился в провинцию Ориенте для руководства военными приготовлениями на месте. В этой провинции находился стратегический пункт — город Сант-Яго де Куба; кроме того, она граничила с военной базой США в Гуантанамо. Че Гевара руководил приготовлениями в провинции Пинар дель Рио на западе острова.
Теперь, когда Фидель Кастро не сомневался в неминуемости вторжения, он больше не опасался спровоцировать США. Он проинформировал Генеральный штаб, что начиная с утра следующего дня кубинским ПВО дана команда сбивать американские самолеты при нарушении воздушного пространства Кубы. В последние сутки США усилили воздушную разведку над островом. Теперь американские самолеты-разведчики летали на сверхмалой высоте, вероятно, собирали данные о мишенях для атаки. Во исполнение приказа Кастро 50 артиллерийских батарей разместились по всей территории Кубы и были поставлены на боевое дежурство. Считая, что после воздушной атаки 29 и 30 октября последует вторжение, он также приказал начать минирование всех горных дорог между Гуантанамо и кубинскими городами в провинции Ориенте{44}.
Плиев был хорошо осведомлен о действиях Кастро. Полковник ГРУ Мещеряков присутствовал на заседании Генерального штаба кубинской армии. Позже в тот же день кубинцы попросили о встрече с Плиевым в его штаб-квартире к юго-западу от Гаваны. Кубинское руководство знало, что необходимо убедить советское командование «расквасить» американцам нос «Мы не можем мириться с полетами на малой высоте, — сказал Плиеву сам Кастро, — потому что в любой день на рассвете они уничтожат все объекты». На карту была поставлена не столько необходимость прекратить военные приготовления США, сколько репутация Кубы. Кубинцы считали своим долгом и правом защищать кубинское воздушное пространство от «бандитских и пиратских действий» администрации Кеннеди{45}.
За исключением краткого визита в штаб-квартиру Плиева Кастро провел всю пятницу на своем командном пункте в Гаване. Именно там он принял своего друга советского посла Алексеева. Кубе казалось, что Кремль струсил, и Кастро хотел встряхнуть Москву. Самое лучшее — это передать в Москву свою точку зрения через Алексеева, личного представителя Хрущева. Кастро считал, что теперь, когда вторжение не за горами, Москва может предпринять шаги для улучшения ситуации{46}.
«Почему СССР продолжает отрицать наличие ракет?» — спросил Алексеева Кастро. Вместе с Освальдо Дортикосом, присутствовавшим на встрече с Алексеевым, Кастро предложил Москве использовать оставшееся время для критики США за «нарушение воздушного пространства Кубы, а также за размещение военных баз вдоль границ СССР». Кубинцы считали, что Кремль все еще может предотвратить нападение США. Кастро предложил заявить, что ракеты и другое оружие, объявленное Вашингтоном «вне закона», находятся под советским контролем. То, что Вашингтон практически нигде не сообщал о присутствии на острове советских войск, убеждало Кастро, что США пытаются придать конфликту характер противостояния между США и Кубой{47}. Но на самом деле происходит столкновение двух сверхдержав, и, по мнению Кастро, необходимо заставить Кеннеди это признать{48}.
Кастро попросил Алексеева немедленно проинформировать Москву о его предложениях. Он рассчитывал на некоторые указания Кремля, как справиться с ситуацией перед тем, как сбивать американские самолеты. Пока же он не решался наказать американцев, чтобы не повредить переговорам в ООН. Но он просил Алексеева довести до сведения Хрущева, что его терпению приходит конец{49}.
Вашингтон, 26 октября, вечер
Сообщение Джона Скали о завтраке с Александром Феклисовым попало в госдепартамент к концу дня в пятницу. Оно дало Роджеру Хилсмену, директору Бюро разведки и исследований госдепартамента, слабую надежду на разрешение кризиса. Скали и Хилсмен были друзьями. Хилсмен считал вероятным, что об этом известно советским представителям, а следовательно, Москва решила использовать Скали как новый канал для передачи информации госдепартаменту. Хилсмен написал соответствующий доклад Дину Раску и в Белый дом, выделив в сообщении Скали основные пункты предложений Москвы, и рекомендовал их тщательно рассмотреть «Мы были заинтересованы в контакте Скали-Фомин (он же Феклисов), — объяснял позже Хилсмен, — ибо знали, что Фомин — сотрудник КГБ»{50}. Раек усмотрел в предложениях советского руководства первые конкретные признаки возможности разрешения конфликта. Послания, которыми обменивались Кеннеди и Хрущев, привели лишь к ужесточению позиции сторон. Раек не мог уполномочить Скали принять советские предложения. Он попросил журналиста поскорее назначить следующую встречу, дабы довести до сведения Москвы, что высокопоставленные лица в Вашингтоне верят в реальность переговоров{51}.
Около 7:30 вечера Скали и Феклисов встретились в отеле «Статлер» близ посольства СССР. Во время очень короткого разговора Скали передал новое сообщение. Он «уполномочен высокопоставленными лицами» заявить что в советских предложениях «содержатся реальные возможности» и что «представители СССР и США в Нью-Йорке могут начать двусторонние переговоры, а также обсудить эти предложения при участии У Тана». Феклисов внимательно слушал и затем, чтобы быть уверенным в точности понимания, повторил сказанное Скали. Он также попросил американца подтвердить, что тот говорит от имени Белого дома. Наконец, он заявил, что недостаточно провести проверку демонтажа советских ракет; необходим отвод войск США из Флориды и других южных штатов США, где идет подготовка к вторжению, под наблюдением инспекторов ООН. Последний пункт не обговаривался со Скали, и он не знал, что ответить. На этом разговор завершился{52}.
Новость о второй встрече Скали с Феклисовым дошла до Исполкома в тот момент, когда госдепартамент узнал о письме Хрущева. Оно пришло в советское посольство примерно в 10 часов утра по вашингтонскому времени и только через восемь часов достигло госдепартамента. Поскольку письмо было длинное и передавалось кусками, то лишь в 9 часов вечера госдепартамент получил ту часть, в которой Хрущев призывал Кеннеди «проявить государственную мудрость» и предложить гарантии Кубе в обмен на демонтаж советских ракет. Когда наконец все письмо Хрущева стало известно Кеннеди и его команде, переговоры Скали-Феклисов, похоже, подтвердили сдвиг в советской позиции{53}. Позднее Раек отмечал: «При контактах с КГБ вы должны внимательно отслеживать то обстоятельство, выражает ли КГБ реальную точку зрения правительства или ведет некую игру. При встречах Скали и Феклисовым было очевидным, что КГБ практически подтвердило то, что мы узнали из послания Хрущева и что решение будет предусматривать вывод ракет с Кубы и обязательства США не предпринимать военную интервенцию на Кубу»
В 10 часов вечера снова собрался Исполком На нем рассматривалось письмо Хрущева и предложения Феклисова-Скали. Исполком констатировал важное изменение в позиции СССР и возможность переговоров. Роберт Кеннеди позволил себе «осторожный оптимизм». «Письмо при всей своей риторике, — считал он, — предполагает некоторое смягчение позиции, возможность некоего соглашения»{54}. Президент был более оптимистичен. Ему представлялся ряд приятных альтернатив. Впервые с момента начала кризиса стало очевидным, что Хрущев также желает избежать военного столкновения. Однако положение оставалось напряженным, а письмо Хрущева не содержало ничего конкретного, чтобы могло служить основой урегулирования. На Кубе по-прежнему размещались 24 ракеты, нацеленные на США.
Москва, 27 октября, 9 часов утра (Гавана, 2 часа ночи)
В ночь с 26 на 27 октября Кеннеди и его окружение спокойно спали, а между тем в Москве и Гаване ситуация накалялась. В субботу министру обороны Малиновскому предстояло принять самое серьезное решение с момента начала кризиса. Около 9 часов утра по московскому времени (2 часа ночи по вашингтонскому) офицеры связи Министерства обороны получили от генерала Плиева следующую шифрованную телеграмму:
«Согласно полученной достоверной информации, США обнаружили местонахождение некоторых установок (генерал-майора) Игоря Стаценко (ракетные подразделения Р-12 и Р-14), и командование Стратегическими ВВС отдало приказ привести в полную боевую готовность свои стратегические военно-воздушные подразделения.
По мнению кубинских друзей, воздушный налет на чащи установки на Кубе состоится в ночь с 26 на 27 октября или в течение 27 октября. Фидель Кастро отдал приказ силами своей противовоздушной обороны открывать огонь по самолетам США в случае налета на Кубу.
Мы приняли меры по рассредоточению „техники“ (боеголовок) в зоне операций и усилили маскировку. Мы решили, что в случае воздушного нападения США на наши установки мы примем все возможные меры противовоздушной обороны».
Плиев не испрашивал разрешения у Москвы. Но Малиновский немедленно собрал руководство Министерство обороны для обсуждения создавшегося положения. Дебатов не состоялось. ВВС США должны получить адекватный отпор любому нападению на советские позиции на Кубе. Была выражена надежда, что есть возможность обезопасить боеголовки для ракет Р-12 и сами ракеты. Принятые меры предосторожности сработали, и США не обнаружили местонахождение боеголовок
Советский министр обороны хорошо знал Плиева. Он служил под его началом в Венгрии и Маньчжурии. Бесстрашие Плиева открыло стратегические возможности для советских вооруженных сил в Венгрии и Маньчжурии на конечном этапе Второй мировой войны. Лишь 34 минуты понадобилось Малиновскому, чтобы рассмотреть и одобрить решение Плиева о применении силы в первом столкновении сверхдержав в период холодной войны. В 11:00 утра он подписал телеграмму Плиеву: «Предлагаю согласиться». Затем отправил ее в Кремль{55}.
В то время когда Малиновский подписывал приказ, разрешающий Плиеву защищаться имеющимися на Кубе средствами, Фидель Кастро приехал на квартиру Алексеева. До этого в 1 час ночи по гаванскому времени Алексеева разбудил телефонный звонок Дортикоса, который предупредил о приезде Кастро для «важного разговора»{56}. Он и Кастро теперь сидели за столом, ели сосиски и пили пиво. Кастро считал, что через три дня ожидается вторжение США на Кубу (ставил 20 против 1). Вечером он получил письмо от президента Бразилии Жоао Гуларта с предупреждением, что если в течение 48 часов ракеты не будут демонтированы, то США их уничтожат. Весь день после получения разведывательной информации из Нью-Йорка Кастро был чрезвычайно взволнован; предупреждение бразильского президента усилило его беспокойство{57}.
Кастро решил написать Хрущеву «ободряющее письмо»{58}. Он начал диктовать его, но затем остановился. Поправив первый вариант послания, он продиктовал новое. И опять был неудовлетворен. Он надиктовал десять вариантов. Кастро пытался побудить Москву принять во внимание и его точку зрения в этом кризисе.
«Если произойдет агрессия и империалисты нападут на Кубу с целью ее оккупации, — писал Кастро, — то опасность, таящаяся в такой агрессивной политике, будет настолько велика для всего человечества, что Советский Союз при таких обстоятельствах не должен будет допустить создания таких условий, чтобы империалисты первыми нанесли атомный удар». Представив это как «свое личное мнение», он подчеркнул, что «если действительно осуществится нападение на Кубу, то в этих условиях момент был бы подходящим, чтобы используя законное право на самооборону, подумать о ликвидации навсегда подобной опасности. Как бы ни было тяжело и ужасно это решение, но другого выхода, по моему мнению, нет»{59}.
«Вначале я не мог понять, что хочет сказать Кастро своими довольно замысловатыми фразами, — сообщал Алексеев в Москву. — Чтобы выяснить его мнение я прямо спросил его: „Вы хотите сказать, чтобы мы первыми нанесли атомный удар по противникам?“ „Нет, — ответил Кастро, — я не хочу этого сказать прямо, но при определенных условиях, чтобы не допустить испытать на себе коварство империалистов и первого удара, надо опередить их и в случае агрессии на Кубу стереть с лица земли“»{60}.
Кастро был полон упрямой решимости не допустить поражения кубинской революции. Он одобрил советский путь консолидации ее достижений. Ракеты беспокоили его, но Куба представляла собой часть большого крупного замысла антиамериканского блока социалистически стран. А теперь Кеннеди угрожал Кастро тем, чего он всегда ожидал от янки, и в этой ситуации кубинский лидер не хотел, чтобы Хрущев дрогнул.
Алексеев не стал ждать, пока Кастро закончит письмо. Он решил предупредить Москву о серьезности nоложения. «Фидель Кастро находится у нас в посольстве и готовит личное послание Н.С. Хрущеву, которое будет немедленно передано вам», — сообщал Алексеев. Кастро был в его квартире, но Алексеев не хотел раскрывать неформальный характер визита кубинского лидера. Однако советский посол хотел, чтобы Хрущев как можно раньше был осведомлен о содержании письма: «По мнению Фиделя Кастро, интервенция почти неминуема и произойдет в ближайшие 24–72 часа»{61}.
Москва, суббота 27 октября, полдень (4 часа утра по времени Восточного побережья США)
Проведя еще одну беспокойную ночь в кремлевском кабинете, Хрущев получил утром тревожную информацию из Гаваны. К Малиновскому поступило сообщение от Плиева, и теперь Хрущеву предстояло решить, позволить ли Плиеву своими силами ответить на воздушный удар США, в неизбежности которого в Гаване никто не сомневался. Пухлое досье Хрущева с разведывательной информацией из США подкрепляло предупреждение Плиева
Одна из важных черт руководителя — это способность принимать решения, идущие вразрез с житейской мудростью или обычными тенденциями. Несмотря на очевидное, Хрущев решил проигнорировать тревожную информацию из Вашингтона и Гаваны. В этот критический момент своей жизни Хрущев оказался один перед лицом сторонников жесткого курса. Фактически он был волен решать самостоятельно любую проблему. Он подписал приказ Плиеву, подготовленный Малиновским. Но на самом деле не верил, что Джон Кеннеди намерен использовать силу против советских ракет.
На заседании Президиума Хрущев разразился монологом, приводя доводы в пользу своей точки зрения. «Могут ли они напасть на нас сегодня? — вопрошал он — Думаю, что не решатся». События нескольких последних часов изменили мнение Хрущева о возможных действиях Кеннеди и о международной обстановке. Первоначально он верил, что Кеннеди не собирается вторгаться на Кубу, но опасался, что молодой человек уступит давлению ястребов в своем окружении. В пятницу у Хрущева сложилось впечатление, что Кеннеди потерял контроль над своей администрацией. Но в субботу, когда страшные предсказания о вторжении не подтвердились, он вернулся к своей первоначальной оценке действий Кеннеди. Прошло уже пять дней с момента объявления блокады, но ничего не произошло. Малиновский говорил ему, что США в течение 24 часов могут вторгнуться на Кубу Почему же не вторглись?
«Драматическое выступление Кеннеди по радио и телевидению не от храбрости», — сказал Хрущев. Убежденный, что это часть заговора, направленного на создание предлога вторгнуться на Кубу, он добавил: «Они на нас взваливают вину. Они решили расправиться с Кубой» Но своей твердой позицией Москва вынудила Белый дом и Пентагон пересмотреть свои планы. Демонстрируя решимость, Хрущев заключил «Шаги, которые мы предприняли до этого, — правильны».