Глава 1. Залив Кочинос[3]
Глава 1. Залив Кочинос[3]
В свои 43 года Джон Фицджеральд Кеннеди стал самым молодым в истории США президентом. 6 ноября 1960 года Кеннеди с небольшим перевесом победил Никсона. 20 января во время церемонии инаугурации он стоял рядом с семидесятилетним Эйзенхауэром, который жался под холодным ветром, а Кеннеди снял шляпу и пальто, чтобы произнести первую речь в качестве президента.
«Пусть с этого места и в это время станет известно друзьям и врагам, что факел перешел к новому поколению американцев…» В лимузине во время поездки к Капитолию Кеннеди пытался втянуть Эйзенхауэра в обсуждение книги «Самый длинный день», посвященной истории высадки союзников в Нормандии в 1944 году. Прочел ли бывший Главнокомандующий экспедиционными силами союзников эту книгу? Нет. Эйзенхауэр воспользовался погодой и отдал приказ произвести высадку 6 июня{1}. Ему не надо читать эту книгу.
Будучи участником войны в более низком звании, Кеннеди уважительно относился к мудрости старого генерала. В военной кампании на тихоокеанском театре военных действий Кеннеди продемонстрировал героизм, спасая команду своего судна РТ после столкновения с японским эсминцем. Они познакомились с Эйзенхауэром в оккупированной Германии в конце войны. Эйзенхауэр участвовал в Потсдамской конференции в качестве советника лидеров трех великих держав — победительниц, а Джон Кеннеди работал репортером в газетах Херста.
За день до инаугурации Кеннеди приехал к старику за советом, который Эйзенхауэр охотно дал ему. Уходящий президент считал, что Никита Хрущев и коммунистический мир находятся на подъеме. Темпы роста экономики США составляли 2–3% в год, а по оценкам ЦРУ и других правительственных ведомств, рост советской экономики был в три раза выше{2}. Более того, СССР более эффективно и успешно сотрудничал с развивающимися странами. Эйзенхауэр особо выделил проблему Юго-Восточной Азии. «Если Лаос попадет под влияние коммунистов, — сказал он, — то за ним последуют Южный Вьетнам, Камбоджа, Таиланд и Бирма. Это лишь вопрос времени». По сути это была теория домино. Куба также беспокоила Эйзенхауэра. «Мы не можем допустить сохранения теперешнего правительства Кубы». Кеннеди спросил: «Мы должны поддерживать партизанские действия на Кубе?» — «Полностью», — последовал твердый ответ{3}.
Необходимость продолжения холодной войны была преобладающей темой инаугурационной речи Кеннеди. Новое поколение, несмотря на энергию и оптимизм, разделяло беспокойство уходящего президента. В конце 50-х годов Советский Союз набирал очки. В 1956 году французы и англичане завязли в войне на стороне Израиля против Египта, союзника Хрущева на Ближнем Востоке. Надеясь отстранить от власти Гамаль Абдель Насера, европейские страны напали на Египет под предлогом защиты международного судоходства по Суэцкому каналу. Хотя Вашингтон не был информирован об окончательных планах нападения и пригрозил санкциями британцам в случае, если они не откажутся от агрессии, этот эпизод подпортил репутацию США в странах третьего мира. В 1957 году Запад был поражен успехом запуска первого спутника. В мае 1960 года за месяц до встречи Эйзенхауэра и лидеров Англии и Франции с Хрущевым в Париже советской ракетой SA-2 земля-воздух был сбит американский самолет U-2, пилотируемый Фрэнсисом Гэри Пауэрсом. U-2 — высотный самолет-разведчик, не засекаемый средствами противовоздушной обороны; в данном случае вновь проявилось превосходство советской технологии. Этот инцидент сорвал парижскую встречу на высшем уровне и усложнил усилия США по оценке заявлений Хрущева, что советские стратегические ракетные силы имеют большее количество межконтинентальных баллистических ракет, чем США.
«Пусть каждая страна знает, независимо от того, желает ли она нам добра или зла, что мы заплатим любую цену, вынесем любое бремя и трудности, поддержим любого друга, выступим против любого врага во имя выживания и свободы»{4}. Призыв Кеннеди, прозвучавший этим январским днем, был не просто воспроизведением литургии. Кеннеди и его окружение в новой администрации верили, что для обеспечения выживания США должны укрепить свое лидерство на Западе. У них была копия речи Хрущева, произнесенной 6 января о «священной войне», которая передавалась по Московскому радио. Советский лидер и его союзник в Карибском бассейне Фидель Кастро также явно стремились закрепить свое лидерство. «Читайте, делайте пометки, изучайте и обдумывайте», — написал Кеннеди на речи Хрущева, передавая ее своим внешнеполитическим советникам{5}.
Стремление к саммиту
Хрущев хотел, чтобы победил Кеннеди, так как не желал победы Никсона{6}. Никсон был известен Кремлю. Считали, что его поддерживают наиболее реакционные силы в администрации Эйзенхауэра. Советское руководство не скрывало своей радости по поводу смены власти. В телеграмме новому президенту Хрущев выразил надежду на серьезное улучшение советско-американских отношений. Кремль уже символически похоронил прежнего президента, объявив, что инцидент с U-2 ушел в прошлое.
Но Хрущев мало знал о Кеннеди. До выборов Кремль получал информацию по внешнеполитическим вопросам от КГБ и МИД, мало отличающуюся от той, что публиковалась в американской прессе. После выдвижения Кеннеди кандидатом на пост президента от демократической партии советское посольство описывало Кеннеди как «типичного прагматика», но не могло точно определить, какой внешнеполитический курс он будет проводить{7}. «По вопросу отношений с СССР, — отмечали советские эксперты, — позиции Кеннеди… очень противоречивы». Хотя будучи кандидатом Кеннеди критиковал республиканцев за их неспособность улучшить советско-американские отношения, сам он был заинтересован только в частных инициативах, например, контроль над вооружениями вместо разоружения, и не исключал возможности поставить заслон на пути социализма в Восточной Европе и Китае. Посольство предупреждало, что поскольку Кеннеди верит в стратегический диспаритет между сверхдержавами, он не склонен к проведению важных переговоров до тех пор, пока он не восстановит «позицию силы», иными словами, речь шла о гонке вооружений. В своих первых оценках Кеннеди МИД и КГБ делали особый акцент на ярый антикоммунизм его отца Джозефа П. Кеннеди, бывшего посла США в Великобритании, близкого друга печально известного сенатора Джозефа Маккарти. Нельзя было исключать его влияния на сына. Вначале КГБ питал некоторые иллюзии на улучшение отношений между СССР и США. Советская внешняя разведка считала, что молодой Кеннеди принадлежит к левому крылу демократической партии, лидером которого был Стивенсон{8}. Эдлай Стивенсон дважды неудачно баллотировался в президенты, проигрывал Эйзенхауэру. Он придерживался менее воинственных взглядов по отношению к Советскому Союзу и выступал за реформы внутри страны, например, в области гражданских прав. Однако жесткая риторика Кеннеди во время избирательной кампании несколько изменила оценки КГБ. И действительно, по своим внешнеполитическим взглядам он был ближе к отцу, чем к Стивенсону. «Теперь… характер высказываний Кеннеди, — сообщал КГБ, — ближе к позиции руководства демократической партии где-то между умеренно либеральной фракцией и реакционной фракцией южных демократов»{9}.
Хрущев решил выяснить истинные взгляды Кеннеди. Непосредственной целью было определить степень заинтересованности Кеннеди в проведении саммита — встречи на высшем уровне. Сотрудники МИД в основном не считали Кеннеди «выдающейся личностью»{10}. Тем не менее Москва оставалась приверженной культу «новых рубежей». В 1961 году в Вашингтоне появились тысячи талантливых молодых людей, заменив генералов армии с их излюбленным лозунгом: «Я люблю Айка». Москва возлагала большие надежды на лидеров мини-революции в белых воротничках: Эдлая Стивенсона, Честера Боулса, Меннена Уильямса, Джерома Уизнера и Артура Шлезинджера младшего. Эти «компетентные лица, — сообщал КГБ, — являются авторами и защитниками многих идей и планов во внешней политике США»{11}. Возможно, Кеннеди при всей своей непоследовательности мог бы осуществить эту политику.
Меньше чем через неделю после выборов Аверелл Гарриман, посол в России в период войны, беседовал с группой советских дипломатов. Один из них, знакомый Гарримана со времен антигитлеровской коалиции, заметил, что советское руководство заинтересовано в «новом старте» советско-американских отношений. Гарриман не был готов говорить за вновь избранного президента, он предложил, чтобы Москва сделала первый шаг, выпустив из тюрьмы двух пилотов разведывательного самолета RB-47, сбитых в советском воздушном пространстве{12}.
Хрущев рассматривал это обсуждение как случай, который необходимо использовать. Через три дня после беседы Гарримана советский посол в США Михаил Меньшиков передал официальное послание Хрущева только что избранному президенту. Хрущев поздравил его с победой и выразил пожелание вновь вернуть советско-американским отношениям тот уровень, который был достигнут при Франклине Рузвельте{13}. «Я сказал Хрущеву, — сообщил Гарриман президенту, — что вы бы хотели найти взаимопонимание с Хрущевым на благо наших народов, но не будете поступаться принципами»{14}.
Неделю спустя Хрущев вновь передал Кеннеди через Меньшикова свое пожелание организовать как можно скорее встречу на высшем уровне. Гарриман предостерегал Кеннеди против поспешных решений. Хрущев, по его словам, проявляет «слишком большое рвение»{15}.
Кеннеди был осведомлен о заинтересованности Хрущева в организации саммита. В конце предвыборной кампании в его окружении больше всего опасались того, что из-за явного желания Хрущева встречи Эйзенхауэр наметит встречу на октябрь, подпишет соглашение о запрещении испытаний ядерного оружия или другие двусторонние договоры, благодаря чему вице-президент Никсон будет купаться в лучах славы. В конце сентября соратник Кеннеди Честер Боулс, конгрессмен от штата Коннектикут и будущий помощник госсекретаря, отговорил Кристиана Гертера, госсекретаря в администрации Эйзенхауэра, от организации встречи{16}. Поэтому сообщение Гарримана о желании Хрущева нисколько не удивило Кеннеди.
Избранный президент выбрал тактику неспешных переговоров с русскими до инаугурации. Выборы были завершены, и хотя Кеннеди любил говорить, что «лишь один голос может стать наказом избирателей»{17}, у него не было ясного представления, как улучшить отношения с Советским Союзом. В то же время он не хотел разочаровывать Хрущева. Кеннеди решил передать ему личное послание через своего младшего брата Роберта, чтобы убедить советского лидера, что его терпение будет вознаграждено, 35-летний Роберт Кеннеди, руководитель избирательной кампании и будущий Генеральный прокурор, был самым доверенным лицом президента. Почтенный Аверелл Гарриман — уважаемая рабочая лошадка Демократической партии, надежный создатель фондов и советник президентов, а Роберт сообщал о сокровенных мыслях, когда тот этого желал.
1 декабря 1960 года в 10 часов утра Роберт приветствовал в офисе корреспондента газеты «Известия» Барсукова{18}. Как предполагали братья Кеннеди, этот корреспондент был сотрудником нью-йоркской резидентуры КГБ. Его нижеприведенный отчет был направлен непосредственно Хрущеву. Впервые Кремлю стали ясны позиции вновь избранного президента по внешнеполитическим вопросам.
«Товарищу Н.С.Хрущеву:
Докладываем Вам, что 1 декабря 1960 года представитель КГБ в Нью-Йорке встречался с братом и ближайшим советником президента США Джона Кеннеди Робертом Кеннеди. Подчеркнув, что он выражает не просто свою личную точку зрения, а позицию будущего президента, Роберт Кеннеди в ходе разговора сделал следующее заявление.
Президент Кеннеди уделяет большое внимание американо-советским отношениям. Он считает, что в ближайшие годы они могут и должны улучшиться. Кеннеди намерен уделить особое внимание проблемам разоружения с целью достижения соглашений по этому важному вопросу, тем более что Советский Союз уже сделал ряд существенных уступок в данной области. Кеннеди рассчитывает подписать договор о запрещении ядерных испытаний уже в 1961 году в том случае, если обе стороны предпримут ряд шагов навстречу друг другу. Несмотря на сопротивление определенных групп в США, Кеннеди не намерен ни возобновлять подземных ядерных испытаний, ни прерывать переговоры в Женеве по ядерным испытаниям до полного прояснения позиций сторон.
В принципе Кеннеди хотел бы встретиться с Вами, и он надеется, что его отношения с советским лидером будут лучше тех, которые были у Хрущева с Эйзенхауэром. Однако он согласится на встречу на высшем уровне только в том случае, если будет уверен в ее положительном результате. В первые 3–4 месяца своего президентства до представления программы по внутренней политике Конгрессу Кеннеди не сможет участвовать в саммите.
Кеннеди серьезно обеспокоен ситуацией в Берлине и сделает все возможное для достижения соглашения по берлинской проблеме. Однако если в ближайшие несколько месяцев Советский Союз будет оказывать давление, то Кеннеди, естественно, будет защищать позицию Запада.
Признавая важность развития советско-американской торговли, Кеннеди тем не менее сомневается в приоритетности данной проблемы и предлагает перейти к ее решению после достижения договоренностей по более важным международным проблемам. Кеннеди намерен продолжать и расширять культурные контакты между США и СССР.
В ходе обсуждения Роберт Кеннеди вспомнил о своем посещении Советского Союза в 1955 году, от которого у него остались приятные воспоминания. Он выразил желание вновь посетить СССР; однако на ближайшее будущее у него нет планов приезда в Советский Союз.
Из разговора с Робертом Кеннеди информатор КГБ сделал вывод, что Роберт Кеннеди принял бы неофициальное предложение посетить Советский Союз. В конце встречи Роберт Кеннеди мимоходом заметил, что, по его мнению, на ближайшие несколько лет фундаментальной проблемой будут не советско-американские отношения, а отношения Вашингтона с Китаем»{19}.
В течение 30-минутного разговора Роберт Кеннеди обрисовал контуры детанта между супердержавами в представлении президента. Как и предсказывал советский министр иностранных дел, никаких революционных идей в предложении Кеннеди не содержалось. Но советское руководство поняло, что Джон Кеннеди намерен их энергично продвигать. В первый, но не последний раз Роберт от имени брата обращался к Москве, взывая к терпению и пониманию.
В Москве Хрущев признал необходимость выдержки и терпения. Можно и подождать и дать Джону Кеннеди время решить, когда начать переговоры по поводу саммита{20}.
Кеннеди и Куба
Однако Куба была важнейшим приоритетом для Джона Кеннеди. Он считал, что «время истекает», и хотя «в Латинской Америке холодную войну не выиграть, ее можно и проиграть»{21}. За несколько дней до инаугурации США разорвали дипломатические отношения с Кубой. Кеннеди не поддержал, но и не осудил решение Эйзенхауэра, которое было спровоцировано требованием Кастро сократить число представителей США на острове{22}.
Кеннеди знал, что он желает предпринять в этом регионе. Вообще, он верил в реформы сверху, в то, что он называл «исполнительским рвением». Президент искал в Латинской Америке лидеров, способных повысить жизненный уровень, не урезая гражданских свобод или ублажая крайне левых. Он был уверен, что знает основные чаяния народа. «Нищета привычна для Латинской Америки… Люди хотят лучшего жилища, лучших школ и более высокого жизненного уровня; они ждут земельной и налоговой реформы, ликвидации коррупции, которая высасывает ресурсы страны». Земельная реформа была предпосылкой развития здорового общества в латиноамериканских странах. В этих странах, отмечал Кеннеди, «архаичная система отсутствующего собственника оставляет землю в руках кучки богатых землевладельцев, в то время как основная масса арендаторов борется за существование»{23}.
Что касается Кубы, то Кеннеди не заблуждался по поводу того, что социально-экономическая несправедливость привела к власти Движение 26 июля. «Такая концентрация земельной собственности, — писал он, — одна из основных причин кубинской революции»{24}. Соответственно, Джон Кеннеди понимал магнетическую силу речей Кастро и считал, что конкурировать с ним можно, только выдвинув программу финансово-технической помощи{25}. «Политика добрососедства уже недостаточна», — заявлял Кеннеди. В ходе своей предвыборной кампании он выдвинул идею «Союза ради прогресса», который рассматривал «как союз стран, объединенных общими идеалами свободы и экономического прогресса, готовых предпринять совместные усилия по разработке ресурсов всего полушария, укреплять силы демократии и создавать условия для образования для каждого человека во всей Америке»{26}. Выступая за расширение иностранной помощи и экономического содействия Латинской Америке, Кеннеди стремился сделать регион экономически самодостаточным благодаря как стабилизации цен на предметы потребления в странах с моноэкономикой, так и помощи в содействии экономической диверсификации.
В наследство Кеннеди получил политику в отношении Кубы, цели которой были определены, а способы осуществления постоянно менялись. С марта 1960 года администрация Эйзенхауэра стремилась скинуть режим Кастро открытыми и тайными методами. С января 1961 года США не имели дипломатических отношений с Кубой и торговля была практически свернута. Однако источником беспокойства был фактический провал четырехэтапной операции ЦРУ, одобренной Эйзенхауэром после инцидента с «Ля Кубр»{27}. Укрепление режима Кастро весной и осенью 1960 года показало, что наиболее важным элементом программы является его четвертая часть — создание «адекватных полувоенных формирований». Однако администрация Эйзенхауэра никак не могла определиться с тем, что считать адекватными силами для свержения Кастро. С момента прибытия первых инструкторов ЦРУ в Гватемалу в июле 1960 года и до конца года «адекватность» оценивалась в 300 человек, которые могли постепенно проникать в горы Эскамбрей. Однако события осени, а особенно октябрьская тревога, вынудили пересмотреть эту цифру. В последние недели президентства Эйзенхауэра ЦРУ заговорило о создании 1,5-тысячной партизанской армии в Гватемале{28}.
Джон Кеннеди вступил в должность в тот момент, когда ЦРУ вырабатывала новую, вторую по счету концепцию для Министерства обороны США и Белого дома. Директор ЦРУ Аллен Даллес надеялся, что новый президент поддержит идею усиления полувоенных формирований. На Даллеса произвела впечатление положительная реакция Кеннеди на мартовскую 1960 года программу секретных операций против Кубы, изложенную им 19 ноября на брифинге. На этом первом совещании новой администрации по Кубе под председательством государственного секретаря Дина Раска Даллесу было сказано, что «через день-два» Кеннеди выскажется по поводу этого плана. Из заявлений Раска, распространенных в ЦРУ и Пентагоне, однако, следовало, что новая администрация намерена продолжать политику использования секретных средств для устранения Кастро{29}. Раек просил Пентагон обдумать, «какая может быть оказана поддержка… в случае необходимости». Аналитикам из ЦРУ предписывалось произвести оценку «резонанса в мире, который может быть вызван открытыми действиями США против Кубы», а исполнителям тайных операций сообщать о ходе саботажа на острове{30}.
В течение нескольких дней в ЦРУ и Пентагоне стала известна отрицательная реакция Кеннеди на представленную программу. ЦРУ наметило план высадки в дневное время вблизи города Тринидад около 1000 обученных кубинских беженцев. Тринидад с населением 18 000 человек был расположен на прибрежной равнине в непосредственной близости от гор Эскамбрэй. Уроки прошедшей осени свидетельствовали о том, что Кастро располагает значительными силами обороны и победу можно обеспечить только за счет внезапности нападения. ЦРУ надеялось, что постепенное вползание Кастро в советский блок вызовет общественное недовольство и правительство в изгнании, если оно сумеет обосноваться на береговом плацдарме всего в 200 милях от Гаваны, сможет руководить широким контрреволюционным мятежом. Но Кеннеди сомневался в военной состоятельности правительства в изгнании и интересовался, согласовало ли ЦРУ эту программу с Объединенным комитетом начальников штабов.
Пока Объединенный комитет начальников штабов рассматривал программу, Кеннеди запросил мнение своих гражданских советников. 4 февраля он обратился к Макджорджу Банди, советнику по национальной безопасности, который двумя годами ранее принимал Кастро в качестве декана Гарвардского университета, с просьбой представить перечень альтернативных вариантов. Банди понимал, что Кеннеди сомневается в выполнимости тринидадского плана. Сам Банди также сомневался, что этот план — наилучший способ решения проблемы Кубы. Однако чтобы президент располагал всем набором вариантов борьбы с Кастро, он передал еще политический меморандум, в котором приводились веские доводы в пользу плана. Автор меморандума Ричард Биссел, заместитель директора по планированию ЦРУ, был ярым сторонником полувоенных действий против Кубы. В Вашингтоне говорили, что Бисселу удается превращать в золото все, к чему он прикасается. В конце 40-х годов он успешно работал в качестве администратора плана Маршалла. После недолгой работы в фонде Форда он вновь вернулся на государственную службу, курируя разработку U-2, высотного самолета-шпиона США, который проделал первую брешь в завесе секретности над советским ядерным арсеналом. Кеннеди знал Биссела по Джорджтаунскому университету. Ходили слухи, что президент намерен рекомендовать Биссела на место легендарного Даллеса, когда последний наконец уйдет в отставку.
Несмотря на уважение к Бисселу, Кеннеди все же считал более вескими доводы госдепартамента против тринидадского плана, автором которого был Биссел. В середине февраля Кеннеди распорядился отложить выполнение операции до получения результатов детального анализа, all марта предложил новые условия этой операции. Он считал, что в тринидадском плане недостаточное внимание уделено обеспечению секретности операции: было очевидно намерение администрации Эйзенхауэра использовать при необходимости военную силу В свете заявлений Кеннеди о важности суверенитета латиноамериканских государств и желании улучшить отношения с Москвой, он не мог допустить, чтобы полувоенная операция рассматривалась как прямое нападение на Кубу. Он предложил два новых пункта в план. Нападение «должно проводиться в ночное время в районе, где вероятность наличия оппозиции минимальна», и «если для успеха необходима поддержка тактической авиации, то она должна подняться с кубинской военно-воздушной базы. Поэтому на захваченной территории должно быть подходящее летное поле»{31}.
Политическая интуиция подвела Кеннеди. В тот момент он не знал, что выдвинутые им условия предопределили судьбу полувоенной операции на Кубе. Территории, отвечавшие его двум требованиям, находились далеко от гор Эскамбрей и других гористых местностей. Согласно тринидадскому плану, по крайней мере, кубинские беженцы могли скрыться в горах и поддержать местных антикастровских повстанцев, а Кеннеди рекомендовал ЦРУ тайно перебросить сотни людей на побережье и предоставить их там самим себе.
Через 4 дня Биссел составил новый план. Плайя Хирон на побережье Залива Свиней представлял собой безлюдное место на южном берегу Кубы, где, как предполагалось, вторжение произойдет спокойно. В отличие от тринидадского плана он не требовал продолжительной поддержки авиации США, так как кубинским военным требовалось некоторое время для переброски войск в этот регион. Биссел учел условия президента, однако новый план был сопряжен с новым риском. Безлюдность местности смогла сработать против контрреволюционеров в том случае, если десант не сможет закрепиться до контратаки сил Кастро. Более того, в таком изолированном месте сложно рассчитывать на восстание масс кубинцев против режима Кастро, которое должно последовать за вторжением. Позже Аллен Даллес свидетельствовал, что ЦРУ «надо было продвигаться вперед, в противном случае мы бы деморализовали людей, а для всего мира это означало бы, что мы не имеем поддержки людей, которые пытались свергнуть Кастро»{32}. Ни одно из этих соображений не имело ничего общего с вероятностью успеха. Однако 16 марта Кеннеди принял советы специалистов по тайным операциям и одобрил план под кодовым названием «Запата», оставив за собой право отозвать его за 48 часов до вторжения.
«Если бы речь шла о части советской территории»
За несколько недель до инаугурации Кеннеди вторая волна тревоги, такая же сильная, как и ложная тревога в октябре по поводу вторжения, охватила Кубу{33}. Она была спровоцирована сообщением КГБ о неминуемом вторжении, составленном на основе информации источника из ЦРУ{34}. Оно пришло в Москву в конце декабря. Реакцией на эту информацию был ультиматум Кастро сократить в течение 48 часов штаты консульства и посольства США до 11 человек, включая сотрудников местных представительств{35}. Это требование удивило Вашингтон, вызвав разрыв дипломатических отношений 4 января 1961 года.
Пока в администрации Кеннеди шло обсуждение политики в отношении Кубы, Гавана и Москва испытывали недостаток секретной информации о намерениях США. Советы и кубинцы поразному реагировали на неэффективность своих разведывательных служб. После 4-месячных неправильных прогнозов в январе 1961 года КГБ развернул интенсивную работу по совершенствованию знаний о внешней политике США в отношении Кубы{36}. В свою очередь, кубинцы продолжали верить информации, которая была собрана во время двух предыдущих случаев ожидания вторжения. Многие в Гаване, главным образом Фидель и Рауль Кастро, сделали вывод, что американцы не осуществили планы вторжения в октябре 1960 года и январе 1961 года благодаря советским заявлениям о поддержке Кубы.
Приход нового президента в Белый дом внес раскол в ближайшее окружение Кастро по поводу намерений США. Кастро придерживался мнения, что даже если Кеннеди, так же как и Эйзенхауэр, намерен устранить его, обязательства СССР по отношению к Кубе по прежнему окажут сдерживающий эффект. Блас Рока и руководство коммунистической партии не согласились с этой точкой зрения. Они предполагали, что «Кеннеди предпримет действия в марте»{37}. Стратегия новой администрации будет состоять в том, чтобы на намеченной на 1 марта Межамериканской конференции в Кито (Эквадор) представить вторжение на Кубу группы контрреволюционеров как свершившийся факт. «Американская администрация, — заявил Анибал Эскаланте, помощник Рока, советскому послу, — попросит поддержки латиноамериканских государств в ужесточении санкций против Кубы в свете начавшейся гражданской войны»{38}.
Кубинские коммунисты не хотели жаловаться на Фиделя Кастро, который в последние месяцы следовал их советам. В октябре он одобрил план по контролю за деятельностью разведывательных служб после увольнения антикоммунистов из секретной полиции и органов безопасности. Его экономическая политика также претерпела заметные изменения. «В прошлом Фидель Кастро не понимал важности планирования, — сообщали они Кремлю весной 1961 года. — Теперь Кастро открыто говорит, что кубинская экономика должна быть плановой». НСП приветствовала одобрение Кастро плана коллективизации в аграрном секторе, Кастро также последовал совету коммунистов, которые выдвигали в качестве приоритетной задачи нового плана развитие обрабатывающей промышленности. Однако коммунисты были обеспокоены отношением Кастро к американской угрозе. Составляя перечень потенциальных сторонников контрреволюции на Кубе, Эскаланте подчеркивал, что небольшое число кубинцев будет способствовать любой интервенции, «Фиделя Кастро безоговорочно поддерживает 80 % население На Кубе не более 50 000-60 000 контрреволюционеров! только 7000–8000 вне ее»{39}. Тем не менее Эскаланте и Блас Рока считали, что кубинское руководство должно быть лучше подготовлено даже к слабой угрозе. В январе 1961 года в революционную милицию мобилизовали 300 000 человек, однако не имелось четкого плана их использования в случае нападения.
Рауль Кастро соглашался с тем, что его брату необходимо срочно заняться разработкой чрезвычайного плана обороны страны. Фидель одобрил направление военной делегации весной в Москву для обсуждения дополнительных военных поставок. Заместитель Рока в руководстве компартии Флавио Браво представлял Рауля Кастро. Перед отъездом Браво в Москву Рауль беседовал с ним. «Передай советским товарищам, что подходить к нему так, как если бы речь шла о части советской территории»{40}. Рауль и НСП надеялись, что с помощью Москвы они смогут убедить Фиделя Кастро более серьезно отнестись к угрозе вторжения со стороны США.
Браво, которому в Москве в марте был оказан прием, как официальному лицу, подчеркнул, что «президент Кеннеди встал на еще более агрессивные позиции в отношении Кубы, чем Эйзенхауэр». Он заявил, что с момента вступления в должность Кеннеди выступал против Кубы пять раз. Фидель Кастро считал, что Кеннеди сдерживает лишь страх возникновения мировой войны и что Куба может не опасаться открытого вторжения. Тем не менее кубинские коммунисты были обеспокоены материально-технической поддержкой контрреволюционеров со стороны США. В Москве Браво нарисовал довольно радужную картину положения в стране. Он сказал, что на Кубе действует сравнительно немного антикастровских повстанцев, заявив, что «мы переживаем сейчас период, в какой-то степени похожий на ваши 1927–1930 годы, борьбы против кулачества»{41}.
Представители Хрущева — его правая рука Фрол Козлов и кандидат в члены Президиума Михаил Суслов — уверили представителя Рауля Кастро в неизменной поддержке Москвы. СССР, заявил Козлов, готов предоставить Кубе все необходимое; он обещал переговорить с министром обороны Родионом Малиновским сегодня же. Возникли, однако, некоторые но. Москва была бы рада помочь НСП и Раулю Кастро в разработке военного плана защиты Кубы от нападения США. Но и Козлов и Суслов подчеркивали, что СССР готов предварительно направить на Кубу советских специалистов{42}.
Саммит и Залив Кочинос
Верный своему слову, данному в декабре, Кеннеди вернулся к вопросу о встрече на высшем уровне вскоре после инаугурации. Вызвав Ллоуэлина Томпсона, посла США в Москве при администрации Эйзенхауэра (Кеннеди решил оставить его на этом посту), в феврале президент обсудил с ним мнения лучших советологов США «за» и «против» встречи на высшем уровне в ближайшем будущем. Было принято решение поторопиться с этой встречей{43}. Хрущев впервые услышал о предполагаемом саммите в марте, когда Томпсон привез в Москву приглашение советскому лидеру на встречу в третьей стране.
1 апреля Хрущев сообщил Томпсону, что хотел бы встретиться с Кеннеди в конце мая в Вене или Стокгольме{44}. Кеннеди собрал советников и обсудил с ними удобную дату встречи. Они остановились на 3 и 4 июня, поскольку 1 июня уже был согласован официальный визит во Францию.
Новость о заинтересованности Москвы в саммите совпала с завершением подготовки секретной операции на Кубе. Узкий круг заместителей министров и руководящих сотрудников ЦРУ, допущенных к планированию, в Учение марта завершили составление плана использования кубинских наемников, о которых с беспокойством говорили Москва и Гавана с октября 1960 года. Гватемальское правительство не желало больше держать их на своей территории, и руководство кубинских беженцев теряло терпение.
1-3 апреля накануне Пасхи ЦРУ представило Кеннеди план вторжения «Запата». Согласно информации ближайшего окружения президента он решил продолжить работу и вернулся в Вашингтон после пасхальных каникул в Палм Бич, полный решимости. «Он принял решение и сообщил нам об этом», — вспоминал позже Банди{45}. Он не делился своими соображениями по поводу Кубы даже со своим личным другом и будущим биографом Теодором Соренсеном. Соренсен получал отрывочные сведения на встрече, президент выражал обеспокоенность по поводу того, что «многие советники страшатся перспективы войны»{46}.
На работу президента по рассмотрению новой стадии секретного плана по Кубе сильно влиял грядущий саммит. Вечером 4 апреля после согласования даты встречи на высшем уровне, беседуя с группой контроля над проведением кубинской операции, Кеннеди просил, чтобы «было как меньше шума». По его мнению, единственным способом добиться невозможного, было вести двойную политику: ликвидировать советское присутствие в Карибском бассейне и одновременно начать переговоры по разоружению, максимально скрыть участие США в свержении Кастро.
Алексеев в Бразилии
Парадоксально, что в то время как Джон Кеннеди и руководящие сотрудники служб национальной безопасности США шлифовали план действий против Кубы, советское руководство казалось спокойным за безопасность режима Фиделя Кастро. Подготовка к встрече на высшем уровне и отсутствие какой-либо новой информации в марте о намерениях Кеннеди поддерживали уверенность Кремля в том, что новая администрация не повторит ошибок Эйзенхауэра и его серого кардинала Ричарда Никсона.
Угроза вторжения явно уменьшилась, и Александр Алексеев, резидент КГБ и русский фаворит Фиделя Кастро, уехал из Гаваны в Бразилию. «Бразилия — одна из стран, с которой нам необходимо было установить отношения», — вспоминает Алексеев, объясняя свое странное отсутствие на Кубе в апреле 1961 года. У него сложились дружеские отношения с Жанио Куадросом в бытность последнего одним из лидеров оппозиции. Алексеев был переводчиком Куадроса (Куадрос владел испанским, а Алексеев не знал португальского) во время его визита в Москву и Ленинград в 1959 году. «Я на стороне Советского Союза», — говорил Куадрос на встречах с советскими людьми{47}. В 1960 году Куадрос, который с радостью приветствовал кубинскую революцию, возобновил знакомство с Алексеевым в Гаване. «Я приду к власти, а я приду обязательно, — сказал Куадрос, — дайте ему первому визу». Казалось, избрание Куадроса открывает дорогу налаживанию отношений с СССР. «Это все знали в Москве», — с гордостью вспоминает Алексеев{48}.
Вскоре после инаугурации президента 31 января 1961 года Кремль решил воспользоваться теплыми отношениями Алексеева с новым президентом Бразилии. «Я получил указание вернуться в Москву», — вспоминал позже Алексеев. Москва хотела, чтобы он как можно скорее посетил Бразилию. Уехав с Кубы в начале апреля, Алексеев был уверен, что Кастро контролирует ситуацию. «Дороги были заминированы, — разъяснял Алексеев, — я был на Кубе, видел всю эту подготовку». «Но почему-то мы не верили, что может быть серьезное вторжение». Оглядываясь на прошлое, Алексеев признает: «Я не знаю почему, но не верили»{49}.
В первую неделю апреля кубинцы и советские представители по-разному смотрели на США. Неизвестно, что думал Кастро об отъезде Алексеева, но мнения об угрозе вторжения были диаметрально противоположными. Гавана знала, что Хрущев и Кеннеди готовятся к саммиту, и в узком кругу Фидель Кастро выражал беспокойство, что его союзники в Кремле могут пожертвовать им ради улучшения американо-советских отношений. Кастро не высказывал своих опасений прямо, хотя вполне бы мог поделиться ими с Алексеевым, если бы последний был в Гаване. Вместо этого 7 апреля кубинские коммунисты направили конфиденциальное послание послу Кудрявцеву.
Кудрявцев предупредил Москву о желательности превентивных мер. Кубинские коммунисты не хотели, чтобы Фидель Кастро узнал об их послании. Не может ли Кремль сделать или заявить что-либо, чтобы успокоить Кастро? От имени «друзей» Кудрявцев запрашивал Москву: «Фидель Кастро хочет знать, поднимал ли Хрущев кубинский вопрос в беседе с послом США Томпсоном?»{50}
В отсутствии Алексеева Кудрявцев стал главной фигурой для контактов между Кубой и Кремлем. Лидеры НСП были обеспокоены как возможным вторжением США, так и тем, как поступит Москва в этом случае. Несмотря на молчание Вашингтона, они заявили 8 апреля советскому послу о реальной опасности вторжения для поддержки сформированного правительства в изгнании Хосе Миро Кардона. «Ситуация более серьезная, чем в октябре 1960 года и в январе этого года»{51}. Кубинские коммунисты признавали, что «кубинское правительство не располагает определенной информацией, когда и откуда начнется вторжение. Однако оно считает вторжение неизбежным»{52}.
Реакция Кремля была мгновенной: на 11 апреля было назначено заседание Президиума, в повестку дня которого был включен кубинский вопрос{53}. Хрущев и его коллеги развеяли опасения кубинских коммунистов. Как раз днем раньше советский министр иностранных дел проинформировал посольство США о согласии на июньский саммит в Вене{54}. Более того, ни у кого не возникло серьезного подозрения относительно возможности американского вторжения.
Хрущев не хотел, чтобы двусторонние переговоры с американцами вызвали подозрительность в социалистическом лагере, особенно среди кубинцев — новых его членов. Китайцы осуждали Хрущева за попытку наладить отношения с администрацией Эйзенхауэра в 1960 году, и Кремль не хотел давать предлога китайцам вбить клин между ним и кубинцами.
Чтобы успокоить Гавану, Хрущев распорядился «в строго доверительном порядке» ознакомить Кастро с фрагментами его беседы с Томпсоном, касающимися Кубы{55}. Был выбран тот отрывок, где Хрущев пытался убедить Томпсона, что Советский Союз не намерен строить на Кубе военную базу. «Мы не согласны с позицией США в отношении Кубы», — заявил Хрущев Томпсону. «Соединенные Штаты считают, — добавил он, — своим правом создавать военные базы буквально у границ Советского Союза. У нас же на Кубе нет никаких баз, а просто складываются дружественные отношения с этой страной». Заявив о несогласии «с концепцией США о Кубе», советский лидер предъявил американскому послу обвинение, что «в Соединенных Штатах уже раздаются крики о том, что Советский Союз создает на Кубе чуть ли не ракетные базы, что Куба — советский сателлит и т. д.»{56}.
Днем позже советский оптимизм по поводу ситуации на Кубе подвергся испытанию, когда КГБ передал Хрущеву очень серьезный отчет о ситуации в Гватемале. Деятельность США в лагерях подготовки наемников в Гватемале была барометром намерений Вашингтона в отношении Кастро. 12 апреля впервые с конца февраля поступили настораживающие сигналы. Сеть, созданная гватемальской компартией с октября 1960 года и снабжавшая информацией КГБ в Мексике, сообщила, что ЦРУ начало окончательную подготовку вторжения на Кубу. Согласно этой информации вторжение могло начаться «в ближайшие дни». Против этого места в донесении КГБ Шелепин оставил помету — «правильно». Поскольку в Москве не было уверенности, что кубинцы Получили информацию, КГБ телеграфировал своему резиденту в Гаване для передачи этого сообщения кубинскому руководству и НСП.
У Кеннеди были, по-видимому, основания надеяться, что Москва на этот раз не придаст серьезного значения слухам о готовящемся вторжении. 12 апреля на пресс-. конференции, как раз в тот день, когда Москва получила информацию из Гватемалы, Джон Кеннеди уверял мировую общественность, что США не собираются вторгаться на Кубу: «Ни при каких обстоятельствах вооруженные силы не предпримут интервенцию против Кубы, и администрация сделает все от нее зависящее — я думаю, мы выполним свой обязательства, — чтобы не допустить вовлечения американцев в любые действия на Кубе»{57}.
Любопытно, что КГБ постоянно получал информацию противоположного характера. Заявление Кеннеди было ложью и, несомненно, сыграло свою роль в дезинформации Москвы и Гаваны. С осени 1960 года советская разведка получала сведения кубинских беженцев и вокруг них в Нью-Йорке. В апреле нью-йоркская резидентура сообщала: «Мануэль Барона, представитель контрреволюционного правительства Кубы в изгнании, ведет переговоры об организации интервенции в ночь с 10 на 11 апреля. В десанте примут участие 3500 наемников, которые захватят небольшой участок территории. Один из представителей, с позволения сказать, правительства обратится с призывом к народу Кубы присоединиться к интервенции. Само собой разумеется, что он обратится к правительству США с просьбой признать его и оказать вооруженным силам интервентов всяческую помощь. Барона просил представить в его распоряжение транспортные самолеты и подводные лодки. Хотя американцы в принципе принимают все планы Барона, они тем не менее отказались предоставить в его распоряжение транспортные средства, чтобы избежать обвинения в участии в агрессии. Несмотря на это, американцы обещали финансировать аренду самими контрреволюционерами частных средств связи у различных компаний. Кроме того, госдепартамент считает целесообразным отложить сроки высадки, чтобы лучше подготовить дело, ибо силы кастровской милиции довольно велики и имеется риск провала»{58}.
КГБ мог устно передать Хрущеву эту информацию. Но в отличие от предупреждений, полученных от Кудрявцева, и информации из мексиканской резидентуры КГБ сообщение Барона не было должным образом оценено, хотя нет сомнений, что представители КГБ ознакомили с его содержанием своих кубинских коллег.
Заявление президента США сыграло на руку тем, кто пытался усыпить бдительность Кастро. К тому же советский посол Кудрявцев проинформировал Кастро о беседе Хрущева с Томпсоном. Кастро, естественно, сделал вывод, что существует связь между инициативой Хрущева 1 апреля и его (Кастро) последующей речью и что решительная поддержка Москвы вновь остановила американскую агрессию.
Вечером 13 апреля Блас Рока и Фидель Кастро обсудили предупреждение Хрущева Соединенным Штатам и влияние, которое оно может оказать на планы Кеннеди. Кастро был доволен советской инициативой, а Рока, по крайней мере, убедился, что личное вмешательство Хрущева сотворит такое же чудо, которое свершилось в 1960 году{59}.
Лидер кубинских коммунистов на следующий день 14 апреля сделал аналогичное заявление на встрече с советским послом в своих апартаментах. Рока попросил Кудрявцева передать Хрущеву «свою искреннюю благодарность за его помощь в отражении агрессии американского империализма». Рока подчеркнул, что предупреждение Хрущева, «несомненно, окажет сдерживающее влияние на администрацию Кеннеди». Кубинцы считали, что заверения, сделанные Кеннеди 12 апреля, явились результатом советского заявления о поддержке Кубы. «В США серьезно озабочены тем, что агрессивная политика по отношению Кубы приведет к войне», — пояснил Рока{60}. Он также отдал должное советской космической программе. 12 апреля в космос полетел Юрий Гагарин. Рока понимал, что это достижение вызовет уважение и страх американцев. «Это вынудит Вашингтон, — сказал он, — прекратить бряцание оружием».
Кремль и кубинцы могли удовлетвориться заявлением Кеннеди, что «кубинский вопрос… должны решать сами кубинцы». Социалистический блок выполнил почти наполовину программу военной помощи Кубе. Куба получила 125 из 205 танков, 167 000 ружей и 7250 автоматов, но 128 советских гаубиц были еще в пути. На Кубе были уже установлена система ПВО и система противотанковой защиты. Самой большой брешью в обороне Кубы была слабость кубинских военно-воздушных сил. Не был поставлен ни один из обещанных истребителей МИГ. Если бы Хрущев так же верил в реальность угроз США весной 1961 года, как в октябре 1960 года, ему следовало бы поторопиться с поставками.
Нападение
Залив Кочинос, который стал символом победы советского блока, явился неожиданностью для Кубы. Столько раз уже звучали предупреждения о неминуемой интервенции, что ситуация стала напоминать известную историю «Волки! Волки! Волки!» К тому же президент Кеннеди клятвенными обещаниями не нападать на Кубу практически нейтрализовал имевшуюся разведывательную информацию.
Через несколько часов после сообщения Бласа Рока Кремлю об уверенности в том, что американский орел и его союзники не посмеют напасть на Кубу, бомбардировщики В-56, пилотируемые кубинскими эмигрантами, начали утром 15 апреля бомбить кубинские аэродромы. Кубинской бригаде необходимо было превосходство в воздухе для удержания плацдарма в течение 24 или 48 часов. Инспекционная группа Пентагона, которая проводила оценку сил ЦРУ на Кубе в марте, предупреждала, что «самолет, оснащенный 50-калиберными автоматами, может потопить все или почти все силы вторжения»{61}. Согласно данным разведки, проведенной самолетами U-2 8, 11 и 13 апреля, в распоряжении кубинцев было 36 боевых самолетов, из них несколько реактивных Т-33{62}. У кубинских эмигрантов в составе ВВС реактивных самолетов не имелось{63}. Наиболее могучим самолетом был В-26 времен Второй мировой войны, который не шел ни в какое сравнение с Т-33 времен холодной войны. На стадии планирования нападения ЦРУ предполагало, что несколько Т-33 у Кастро, тренировочные самолеты, поставленные правительству Батиста США, не имеют вооружения на борту.
Вечером 16 апреля Кеннеди предупредил своих советников, что он отменит часть первоначального плана потому, что его исполнение может отрицательно повлиять на международную репутацию страны. Воздушный налет 15 апреля вызвал дискуссию в ООН, неприятную для США, и посол Эдлай Стивенсон был вынужден лгать по поводу вовлеченности США в инцидент на Кубе. Кеннеди решил больше не рисковать, предпринимая новый воздушный налет до тех пор, пока эмигранты не закрепятся на береговом плацдарме. Это решение обрекло всю операцию на неудачу. В ходе воздушного налета 15 апреля было уничтожено лишь 60 % военно-воздушных сил Кастро, которые оказались более дееспособными, чем ожидалось. Без поддержки с воздуха десант на следующее утро оказался беззащитным.