Плоский мир

Цикл произведений британского фантаста Терри Пратчетта «Discworld» (1983–2015) состоит из более четырех десятков романов, повестей и рассказов (точное число в разных источниках варьируется, поскольку пратчеттоведы спорят, например, включать ли в цикл четыре книги «Науки Плоского мира», написанные в соавторстве).

Пратчетт овеществил красивую космологическую гипотезу древних, придумав мир-диск, который и впрямь покоится на четырех слонах и одной черепахе по имени Великий А’Туин, «медленно, с трудом плывущей сквозь галактическую ночь и несущей на себе всю тяжесть Диска». Цикл делится на несколько серий («Ринсвинд», «Ведьмы из Ланкра», «Городская стража», «Мойст фон Липвиг», «Тиффани Бодит»), а также внесерийные книги. Пратчетт был опытным мастером юмористической фэнтэзи (см.). Сохраняя внешнюю видимость вдумчивого, даже несколько тяжеловесного рассказа о невероятных событиях в странном мире, автор «Цвета волшебства» (The Colour of Magic, 1983) и последующих романов цикла постоянно «проговаривался», вставлял современные словечки, намеренно путал реалии и нахальным образом смешивал серьезное и наукообразное с откровенно игровым и пародийным.

Время от времени автор даже покушался на фундамент – в буквальном смысле – созданного им мира. Например, в романе «Пятый элефант» (The Fifth Elephant, 1999) выяснялось, что слонов, которые поддерживают диск, раньше было пять: пятый свалился и, по преданию, его могучие останки, пройдя метаморфозы, стали основой благосостояния страны Убервальд, населенной в основном гномами-землекопами. И поскольку страна богата полезными ископаемыми, в верхних эшелонах убервальдской власти не прекращаются небезопасные игры, чреватые переворотами и гражданской войной…

В пародийном, шутейном, издевательском и травестийном ключе английский прозаик касался многих серьезных проблем и находил нетривиальный подход к привычным темам. Чтобы раскрыть все особенности описываемого им мира, фантаст почти в каждом из романов вводил фигуру «простодушного» героя, призванного вместе с читателями удивляться увиденному. Причем в этой роли мог оказаться и неискушенный турист Двацветок, и опытный начальник стражи Анк-Морпорка (города типа Нью-Йорка в масштабах Плоского мира) Сэмюэль Ваймс. Поначалу у Ваймса была функция почти комического персонажа, но постепенно герой менялся: Анк-Морпорк часто выглядел сумасшедшим миром, раздираемым на части заговорщиками, выскочками, гордецами и визионерами, и простой полицейский становился последним бастионом здравого смысла, рассудочности. Если кому и суждено было спасти сказку от потрясений, то простому честному копу. Но и ему приходится попотеть.

Среди спасителей Плоского мира мне особенно нравятся ланкрские ведьмы (матушка Ветровоск, нянюшка Ягг и молодая своенравная Маграт); в одной из лучших книг «ведьминой» серии, «Дамы и господа» (Lords and Ladies, 1992), только ведьмы могут противостоять злобным эльфам-захватчикам. При этом набор подручных средств, с помощью которых восстанавливается справедливость, столь прихотлив, что читатель, наблюдающий за процессом борьбы, получает истинное удовольствие. Вдобавок ко всему «Дамы и господа» – произведение не только увлекательное, но и необычайно смешное: в книге множество побочных сюжетных линий, неожиданных поворотов, ложных развязок и так далее. Среди других моих любимых героев Пратчетта – стражник королевской крови Моркоу, аркканцлер Незримого университета Наверн Чудакулли, престарелый (но все еще бодрый) воин Коэн-варвар и, конечно, выдающийся мастер интриги лорд Витинари.

Хотя Пратчетт и писал сказки, он не играл с читателем в поддавки. Добро побеждало Зло, но когда и каким образом, становилось ясно лишь в финале. Писатель издевался над жанровыми канонами, и как только представлялся случай нарушить литературные законы и заповеди, он их нарушал. Конечно, автор целил не столько в вампиров или эльфов, сколько в стереотипы. Ехидным нападкам подвергалось все – от политкорректности до популярных психоаналитических теорий. При этом Пратчетт до последних дней сохранял верность себе и своему излюбленному стилю. Он оставался иронистом и романтиком: иронический склад натуры не позволял повествованию и в драматические моменты сделаться пафосным, а романтик не мог разрешить книге остаться без хеппи-энда.

Пратчетт был прекрасно начитан и легко пользовался – причем без вреда для сюжета – всеми литературными богатствами, накопленными человечеством. Он органично соединил разнородные жанровые пласты: к веселой сказке мог добавить и триллер, и драму, и постмодернистский фарс. Русскоязычный читатель, например, с удивлением заметит среди персонажей «Пятого элефанта» даже трех чеховских сестер. В критический момент они помогут главному положительному герою, вручив ему, полуголому и затравленному, пару штанов, доставшихся им от покойного дяди Вани…

В густонаселенном мире цикла Пратчетта одни персонажи выдвигаются на первый план, другие им ассистируют, а потом роли меняются. Едва ли не в каждом из романов автор забрасывает в патриархальный Плоский мир невиданные реалии, проникавшие из иных сфер, подозрительно напоминающих современную западную действительность: анк-моркпорцев смущают то кинематографом, то прессой, то оперой, то големами, то драконами, а автор иронически описывает последствия очередной внезапной напасти. В «Безумной звезде» (The Light Fantastic, 1986) такой напастью был, например, экстремальный туризм, в «Ведьмах за границей» (Witches Abroad, 1991) – женская эмансипация, в «Движущихся картинках» (Moving Pictures, 1990) – кинематограф, в «Роковой музыке» (Soul Music, 1994), конечно, рок-музыка, грозящая перевернуть жизненный уклад Анк-Морпорка. И так далее.

Позиция фантаста почти всегда была весело-двусмысленной: он признавал, что проникающие соблазны «большого мира» напастью не являются, но когда в финале революционное новшество каким-то образом (всегда разным) удавалось утихомирить или ввести в рамки, рассказчик не скрывал облегчения. И даже Смерть (у Пратчетта это мужчина), постранствовав по людскому миру, возвращался к исполнению своих нелегких обязанностей.

Вообще надо отметить, что Смерть в романах о Плоском мире всегда остается чрезвычайно симпатичным персонажем, суровым, но и великодушным одновременно. Да, порою стариком овладевают странные фантазии (то ему хочется записаться в Иностранный легион, то поиграть в театре), однако легкая форма сенильного самодурства не превращает героя в эдакое воплощение зла. Напротив, Смерти приходится то и дело поддерживать в мире равновесие Добра: его количество, что бы ни случилось, должно сохраняться. Иначе мир провалится в тартарары, и никакая черепаха его не удержит на плаву. Смерть у Пратчетта – персонаж невероятно симпатичный, и после кончины писателя его поклонники могли надеяться, что там герой позаботится о своем создателе наилучшим образом…