Рассказ о покаянии царевича

В Гяндже жил царевич в минувшие дни

Такой нечестивец, что бог нас храни!

Однажды он, пьяный, явился в мечеть

И начал там песню бесстыдную петь.

Меж тем находился на месте своем

Мудрец именитый во храме святом,

Среди почитателей рьяных своих, –

Ведь мудрые всюду находят таких.

От пьяных бесчинств забулдыги-юнца

Стеснились печалью и мукой сердца.

Но если неверен властителя путь,

Найдется ль смельчак, чтоб его упрекнуть?

Чеснок ведь пахучее розы. Кимвал

И лиру, и арфу всегда заглушал.

Все ж если воздействия путь не закрыт,

Сидеть безучастным калекою – стыд.

Пусть немощна длань, пусть бессилен язык,

Но нравственной силою мудрый велик.

И вот к мудрецу почитатель один,

Смиренно склонившись, воззвал: «Господин,

Взмолись же, – ведь мы без влиянья, без сил,

Чтоб дерзкого пьяницу бог поразил.

Молитва и пламенный вопль мудреца

Сильней топора и меча-кладенца».

Подвижник, услышав такие слова,

Взмолился: «О господи, царь естества!

Ты князя младого спаси, сохрани

И даруй ему беспечальные дни».

Тут кто-то воскликнул: «Зачем, не пойму,

Желаешь ты благ нечестивцу сему?

Кто блага злодею желает, ведь тот

Беду призывает на добрый народ!»

Ответил мудрец: «Не волнуйся, о друг,

Ты смысла не понял, усвоил лишь звук.

Хотел я, чтоб бог к покаянью призвал

Царевича. Людям я зла не желал.

Ведь тот, кто пред богом покается, знай,

Тот внидет в господень сияющий рай.

Пусть бросит он радость пиров и вина

Для жизни, что вечного счастья полна».

Возвышенной мудрости полный глагол

До слуха царевича кто-то довел.

Услышал – и облаком грусти глаза

Затмились, и в них показалась слеза,

Тогда как на сердце зажегся костер,

И долу смущенный потупился взор.

И вот – в покаяния двери стучась –

Послал мудрецу приближенного князь:

«На помощь притти соизволь. Пред тобой

Готов я покорно склониться главой».

Отправился к царским палатам мудрец,

Вошедши, он взором окинул дворец.

Светильников много, сластей и вина,

Хмельными гостями палата полна.

Кто был без сознанья, кто чуть под хмельком

Кто пел, ендову наливая вином.

Тут слышится пенье, рокочет струна,

Там кравчий кричит: «Ну-ка, выпьем до дна!»

Здесь всякий рубиновой влагою пьян,

Арфистки, как арфа, сгибается стан.

Смежает глаза и склоняется вниз

Здесь каждый, и бодро глядит лишь нарцисс.

Сливается лютни с тимпанами звон,

И слышится флейты страдальческий стон.

Но князь приказал – оземь все и в куски.

И вмиг вместо шума – безмолвье тоски.

Поломаны лютни и арфы вконец,

Мгновенно забыл о напеве певец.

Забросан камнями украшенный стол,

Конец всем сосудам и кубкам пришел.

Из схожего с уткой сосуда вино

Течет, как утиная кровь, все равно.

Беременной долго была сулея,

Вмиг дочь родилась – золотая струя.

Бутылка, увидев, что ранен бурдюк,

Кровавые слезы роняет, как друг…

Но князь, не довольствуясь тем, приказал

Весь новыми плитами вымостить зал

Затем, что отмыть не могла б никогда

Тех винных, рубиновых пятен вода.

Не диво, что был и бассейн сокрушен –

Вином пропитался достаточно он.

С тех пор, коль бралась чья за лиру рука,

Как бубну, давали ему тумака.

Арфист ли являлся достаточно смел,

Вмиг, лютне подобно, он трепку имел.

А что же касается князя, то он

Стал строгим подвижником с этих времен.

А раньше? Как часто во гневе отец

Приказывал сыну: «Опомнись, юнец!»

Но сын не боялся оков и угроз,

И пользу глагол мудреца лишь принес.

Но если бы резок тогда и суров

Был глас мудреца: «Отвратись от грехов!»

Вином и гордынею пьян, разъярясь,

Убил бы подвижника вспыльчивый князь.

Рычащего льва не удержишь щитом,

Пантеру едва ль испугаешь мечом.

Врага одолеешь ты лаской своей,

А резкостью ты оттолкнешь и друзей.

Не будь же суровым и жестким, о брат,

Смотри: к наковальне безжалостен млат.

С властителем резок не будь никогда, –

От этого будет одна лишь беда.

Да будет со всяким покладист твой нрав,

Кто б ни был он: властен иль сир и без прав.

Ведь слабого добрая речь подбодрит,

А гордый, быть может, почувствует стыд.

Удачу дает только добрая речь,

А резкая – злобу лишь может навлечь.

Учись сладкоречью, о друг, у Са’ди,

Злонравцу угрюмому молви: уйди!