10

В Мариинском парке людей стало больше. Со стороны Банковой движется колонна школьников, натянувших поверх зимней одежды белые футболки. В руках у школьников таблички «Здесь тоже говорят по-русски», «Давай к нам, у нас хорошо», «Мы друзья». Колонна идет к поредевшему митингу «Партии регионов». Его участники разбрелись по палаткам, расселись на паллетах, скамейках, постелив вместо скатертей бело-синие флаги.

В начинающейся кутерьме, где уже слышны характерные крики и диковатый смех, я совершенно растерян, не нахожу тех, с кем приехал. Валера не берет трубку. Вениамину Степановичу лишний раз звонить не хочется. Оттого брожу по дорожкам Мариинского парка с перерывами на обогрев у дымящих бочек.

Сделав круг, вновь оказываюсь у входа, где блондинка в зеленой шапочке, синей куртке «Барберри» и ярко-красных джинсах раздает листовки. Протягивает мне одну, отпечатанную на сероватой бумаге. Агитирует за Евромайдан.

«Мы стоим, – гласит листовка, – не против Януковича, не против русского языка, не за Америку или Европу, а потому, что просто устали жить в говне».

– Вы и правда устали? – благодушно говорю я. Умеренное опьянение – не отнять, не прибавить – позволяет соблюдать баланс между нормами приличия и общительностью.

– Да, конечно.

Блондинка говорит с акцентом. То ли чешка, то ли полячка. Может, словачка. В общем, откуда-то из Восточной Европы. Хорошо, если с еврейской кровью, как многие там: тогда окажется не только симпатичная, но и страстная, любящая оральный секс.

– А вы – это кто?

– Мы европейцы, – еще шире улыбается блондинка.

Если мы хотим стать европейцами, – иначе для чего в который раз собираемся на Майдан? – то нам, определенно, необходимо научиться так улыбаться. Или хотя бы улыбаться в принципе. Венгры, чехи, словаки, болгары, поляки освоили эту завещанную Дейлом Карнеги науку. До американцев им, конечно, еще далеко, но путь осилит к дантисту идущий.

– А ты из какой страны?

– Чехия, – радостно сообщает блондинка с ударением на последнюю букву. Не люблю чехов и Чехию, но девушка мне определенно нравится.

– О, я был в Чехии!

– Был? – русский она понимает так себе.

– Да. Лет, – я прикидываю и ужасаюсь классическому «боже ты мой, как летит время», – восемнадцать назад. Прага, Брно…

– Прага!

Я был в Чехии в двенадцать или тринадцать лет. Надо уточнить у мамы; мама помнит все. Отец вдруг захотел, – интересно, где он взял деньги? – чтобы дети посмотрели Европу. Невыездные советские инженеры решили, что хотя бы сын с дочерью не должны стать затворниками. Три лета подряд я и сестра ездили с туристическими группами: Чехия, Мальта, Германия.

Жили в кампусе. Рядом – сосновый бор и болотистый водоем с ордами комаров, стремящимися переночевать вместе с нами. В первую ночь меня покусали так, что на следующий день, покрывшись алыми блямбами, расчесывая их до крови, я мечтал, как змея, сбросить ненавистную кожу. Чешская медсестра сначала дала мне вонючую мазь, а после, спустя полчаса насколько мучительного, настолько и терпеливого ожидания, сделала болючий укол; стало легче, блямбы сморщились и побледнели.

На вторую ночь нам выдали средство от комаров, и мы сразу же распрыскали весь баллон, а после Зюзя и Аристарх, закупорив окно, курили, «травя гадов». Я, костеря Чехию и папу с его идеей, лютовал, получая никотин на годы вперед. Но вскоре, пожелтев, свыкся и остальные дни спал нормально, пока в ночь перед отъездом старшие парни, согласно традиции, ни измазали мое лицо зубной ментоловой пастой и ни принялись тушить об меня «бычки».

Тогда я сбежал: выпрыгнул из окна и пробрался на летнюю площадку, где остывали угли прощального костра. Зачинался рассвет. Подкинул бумаги, хвороста, крашеных, едко дымящих досок, раздул пламя и сидел у него до завтрака.

Днем нас вывозили осматривать достопримечательности. Но я запомнил только Старую Прагу: мощенные булыжником улочки и огромный серый костел, поразивший меня тем, что в нем, оказывается, можно было сидеть. Я присел на деревянную скамейку и, как мог, обратился к Богу. После мне всегда казалось, что беседа о разнице католичества и православия, в сущности, может быть сведена к этой маленькой деревянной скамейке.

Впрочем, когда нас погрузили в автобусы, чтобы везти обратно в Киев, я вспоминал не костел и часы, а крепкое пиво «Радегаст», им упивался до комариной бесчувственности Зюзя, и блондинку Кристу, с которой я и Аристарх познакомились у телефонной будки возле автозаправки, куда мы ходили, чтобы купить мороженое и позвонить родителям.

Криста была с подружкой, и Аристарх, старше меня на три года, по-английски спросил ее, где поблизости есть бар. Я вставил фразу. Криста рассмеялась. Мы поболтали еще немного и на прощание она мило, так казалось, помахала ручкой.

Мне было двенадцать или тринадцать лет, я рос в квартире, заставленной книгами, в семье советских инженеров, и подобное, наверное, значило для меня что-то в духе «я хочу тебя».

Три дня я бродил под впечатлением, а после наконец решился спросить у Аристарха, что он думает о блондинке. Аристарх изрек несколько нижепоясных фраз, а затем принялся рассказывать о сексе с бывшими девушками. Выходило эпично, так как бухой Зюзя, не вставая с постели, периодически выдыхал «ебаны в рот».

Оставшееся в кампусе время я спускался к автозаправке, покупал мороженое и возле телефонной будки ждал Кристу, но она так и не появилась.

И вот я познакомился с еще одной чешкой.

– Кстати, меня зовут Вадим.

Блондинка улыбается:

– Криста.

– Что? – обомлеваю я.

– Криста. Мое имя Криста.

Окна закрыты? Есть. Двери заперты? Есть. К взлету готов. В этот магический, невероятный день.

– Криста, тебя зовут Криста?

– Да, а тебя Вадим? – блондинка не перестает улыбаться.

А я, наверное, похож на Лилу Даллас, твердящую «мультипаспорт». Как же назывался тот городок? Или кампус? Не вспомнить, а надо бы дознаться. Но что спросить? Ты ходила к телефонным будкам возле автозаправки?

– Мне очень нравится Чехия, – надо выиграть время, не отпускать.

– Файно.

У меня должны быть заготовки на случай знакомства с девушками. Где-то они были. Они должны быть. Да что там! К встрече с Кристой я должен был готовиться всю жизнь.

– А как тебе Киев?

– Файно. Эта, – она говорит медленно, подбирая слова, – энергия, демократия, Украина. Очень impressive.

– Да, люди вышли в едином порыве.

– Янукович. Не понимаю.

– Вот и я его не понимаю.

Еще чуть-чуть реверсивной хроники событий, – «привет, мы будем счастливы теперь и навсегда» – и я пойду валить оставшиеся в Украине памятники.

– Но вообще я не то, чтобы за Евромайдан, – надо быть честным.

«Your own personal Jesus» – телефон оживает мелодией звонка. И я внутренне поджимаюсь, ожидая услышать Валеру или Вениамина Степановича, но на экране высвечивается: «Игорь каратаев».

– Извини, я на пять минут, – оставлять Кристу жаль, но друг важнее. Отхожу в сторону. – Игорь, здорово! Тебе, блин, не дозвониться!

– Да так, – голос его фальшив и сух, как молодящаяся старуха, – занят был.

– Все время? – Не обращаю внимания на его равнодушие. – Я тебя набирал, набирал! Я в Киеве, друг! Хорошо бы встретиться!

– Честно сказать, я сегодня немного занят.

– Как занят?

– Вечером важная встреча. С друзьями-коллегами.

– А завтра?

– Тоже работа.

Возможно, меня зовут не Вадим Межуев. Я не живу в Севастополе и не приехал в Киев. Возможно, сейчас не 2013 год. Нет, это Спарта. А я слабый мальчик. Меня подхватили десятки рук, несут к пропасти, хотят сбросить.

– Но я же приехал… мы не виделись… столько…

Наверное, это уничижение. Даже не слова, а взгляд, умоляющий, жалкий.

– Честно сказать, – он шумно дышит, похоже, что курит в трубку, я тоже распаковываю пачку красного «Бонда», – после твоих постов и комментов у меня нет особого желания видеться.

– Как? Что? Разграничивай, разбивай вопросы.

– Весь этот бред про Евромайдан. Эти твои перепосты. Лимонова, Проханова.

– Но мне нравится «Господин Гексоген» и американские рассказы. Остальное, конечно, говно, но это…

– Мне по хуй, Вадим! Люди гибнут здесь за идею, а ты там злорадствуешь, в своем Севастополе. На хуя?

– Подожди, стоп! Во-первых, это и твой Севастополь. А, во-вторых, где это я злорадствовал, и кто гибнет?

– Люди, блядь, украинцы!

Игорь срывается на крик. Я не выдерживаю сам.

– Пока что, слава Богу, никто не погиб! Но, судя по тому, что я увидел, еще погибнут!

– А ты, сука, рад?

– Да при чем тут?

– Да при том! Того ты и ждешь! Иначе на хуя перепостил статейку «Ваша кровь, много и зря»? Кликушей заделался?

У меня трясутся руки, сдавливает в груди – точь-в-точь старик. За этот спор с Игорем я и правда состарился, ссохся, выкрученный, как стираное белье перед сушкой.

– Игорь, ты чего? Мы же друзья!

– Вот и я про то. Вроде нормальный пацан, а пишешь хуйню! За что ты так ненавидишь Украину, Вадик, за что?

– Игорь, успокойся! Не пори чушь! Во-первых, я ничего такого не постил. Лимонов и Проханов в тех комментах говорили о России…

– Вот-вот! Думаешь, Путин нас этими миллиардами купит? Хуй вам!

– Кому нам, Игорь? Кому? Я, на секундочку, не из России, а из Украины. Севастополь – это Украина, Европа, как тут говорят.

Делаю совсем не мхатовскую паузу, жду ответа, но Игорь молчит.

– И, во-вторых, единственное, что я запостил о Евромай-дане – это «Ваша кровь, много и зря» и тексты за русский язык, за русскую культуру, которая, согласись, не отменяет украинского гражданства. Если мы стремимся в Европу…

– Мы! Не вы!

– Так вот, – прикуриваю новую сигарету, – если мы стремимся в Европу, то напомню, что одна из главных европейских ценностей – это терпимость, уважение к иному мнению, культуре, языку, право на альтернативную точку зрения…

Выдыхаю. Неплохо. Мог бы выступать у Куликова. Или у Соловьева. (Птичья мафия.)

– Ну, так и уважайте нас! – кричит Игорь, дискутируя ломом, а я свой оставил дома. – Чего в Киев приперся?

Едкий, как фтор, вопрос. Потому что и сам не знаю, чего приперся. Хорошо разглагольствовать о глобальных (или кажущихся такими) вещах, а в частностях, особенно личных, путаешься, не разобраться.

– Ну…

– Баранку гну.

– Свежо, – он дает мне время подумать.

– Приехал, чтобы увидеть реальную картину. Не телевизионную.

– Сел на поезд и приехал, да?

– Нет, на автобусе. С антимайдановцами.

– С антимайдановцами? С теми, кто сейчас в Мариинском парке деревья рубит?

– Знаешь, я вообще-то сейчас в Мариинском, и никто тут не рубит…

Но Игорь не слушает:

– …с быдлом? Ты приехал сюда с быдлом? И еще рассказываешь мне про Европу? Ебать! – Буква «а» растягивается на полминуты. – Удобно жопе на двух стульях? Не болит?

– Можно и так, но можно и о «золотой середине». Не сомневаются только идиоты. А я смотрю и там, и здесь, – с трудом представляю, что на самом деле обозначают эти дефиниции, – уверенность стопроцентная. Заставь дурака Богу молиться – он лоб расшибет!

– Зато ты умный!

– Игорь!

– Слушай, нам, правда, не о чем говорить. Не брал трубку и правильно делал. Но сижу тут, пиво пью, думаю, надо перезвонить, друзья все-таки. Может, не такой ты мудак, как «ВКонтакте»…

– Игорь, да послушай ты!

– …а ты такой. Все, точка!

По словам Игоря, главное наше воспоминание – это пьянка в пельменной «У Палыча». Тогда он решил, что знакомиться с девушками на улицах несолидно и надо перебираться в бары. Мы ходили по центральному кольцу Севастополя, забредая то в один, то в другой кабак, прикидывая цены, присматриваясь к контингенту.

Чаще всего нам попадались женщины за сорок, сидевшие вдвоем или втроем за бутылкой шампанского или с бокалами пива. Были и те, кто с креветочными физиономиями запивал водку томатным соком. Мужики тоже встречались, но они почему-то сидели отдельно, занятые, судя по обрывкам разговоров, бравурными историями о том, кто сколько дамочек оприходовал. Были и парочки. На мужчин в них мы взирали с презрением: на молодых – из-за того, что им пришлось тащить девицу в кабак, на старших – из-за того, что позволили окольцевать себя.

Цены в барах сильно превышали ларечные, и я приуныл. Игорь, правда, не заморачивался. С финансами у него всегда было лучше, чем у меня. Родители-банкиры выгоднее, чем родители-инженеры.

– Женщины старше – это прекрасно. Они знают, чего хотят. Не будут ломаться, как малолетки. Мы для них идеал: молодые, неутомимые, – звучало вульгарно, и я решил дать понять это, усилив эффект:

– Жеребцы!

– Вот-вот, – Игорю даже понравилось. – Многим женщинам нравится учить молоденьких.

– Хорошо, а если эти дамочки, – я показал взглядом на соседний столик, где шептались две пухлых блондинки, – проститутки?

– Тю! Скорее они нам сами доплатят. В общем, бар – идеальное место.

Я хотел возражать то ли из-за качества женщин, то ли из-за количества денег, но Игорь таскал меня из бара в бар. Мы были, по меньшей мере, в полутора десятке мест, выпивая или уходя сразу, пока ни наткнулись на желто-красную вывеску «У Палыча».

– Давай, что ли, пожрем, а!

– Неплохо бы, но у меня с деньгами напряг.

– Угощаю!

Я не был в таких общепитовских заведениях, если не считать школьной столовой, лет десять, наверное. Выщербленная лестница вела в полуподвальное помещение, отделанное грязно-зеленой кафельной плиткой, заставленное деревянными скамейками и столами, наподобие тех, за которыми собираются пенсионеры в скверах и парках. Некоторые столы были застелены полосатыми клеенками, другие стояли голые. Солонки и перечницы тоже присутствовали выборочно. В зале никого не было.

– Слушай, а они вообще работают?

– Да. Здесь всегда так. Идем.

За стеклом в металлических емкостях чернели печеночные котлеты «По-крымски», распласталась невнятная масса, авансом превращенная в картофельное пюре «Нежность», переливалось маслянистыми пятнами, какие бывают на море, если потерпел крушение танкер, нечто борщевидное. Распоряжалась сонная женщина, напоминавшая Стивена Тайлера времен «Nine lives».

– Слушаю.

– Здравствуйте. Нам, пожалуйста, две порции пельменей «По-нахимовски» и две кружки «Севастопольского».

– Патриотичный выбор.

– Хорошо, – кивнула женщина.

Мы сели за неклеенчатый стол.

– Ты тут питаешься, что ли?

– Ага. Здесь вкусно и дешево.

– Аргумент. И так пусто?

– Да. Но, – Игорь повертел солонку, – один раз было людно. В 2004-м, когда к нам заявились «оранжевые»…

– А, тогда они еще виселицу у горсовета поставили.

– Вот-вот. Питались они здесь, чтобы далеко не ходить. Наверное, хозяева «Палыча» единственные, кто радовался «оранжевым».

– Ваш заказ.

Пельмени «По-нахимовски» плавали в ароматной жиже с добавлением уксуса, чеснока, зелени и душистого перца.

– Блюдо не для тех, кто целуется с девушками.

– Если только они не питаются здесь же. – Игорь поднял кружку. – Будем!

И мы были. Довольные, пьяные, откровенные. Игорь поднимал руку. Женщина «Тайлер» реагировала и наливала пиво. Через три или четыре кружки я просил ее исполнить «Dream on». А через шесть или семь – пел уже сам. Игорь, завывая, – «guitar!» – изображал Джо Перри.

А после начал рассказывать истории. Много историй. Я зеркалил его откровенность. И оказалось, что говорить без недомолвок – пусть и с лучшим другом – до онемения трудно. Почти невозможно раскрыться даже не перед условным Игорем, а перед собой.

Степень нашей откровенности объяснялась не выпитым. Алкоголь был лишь оправданием, прикрытием на случай, если кто-то замандражирует, включит обратный ход – тогда можно будет сказать: «Ну, нажрались, ну, наболтали…»

Каждый из нас говорил потому, что ждал этого момента. Ждал шанса, дабы очиститься. Нам почти удалось это сделать тогда. Как на хорошем психотерапевтическом сеансе. Но оставалось еще одно, недосказанное.

– Вам пора, молодые люди.

– Еще… пива!

– Пиво закончилось. Мы закрываемся.

– Уйдем, – Игорь махнул рукой и чуть не упал со стула. – Туалет где?

В первый раз женщина засомневалась. Наверное, не хотела пускать нас, но боялась, что мы обоссым стену или входную дверь.

– Я покажу.

Поддерживая друг друга, мы поднялись. Сделали несколько вихляющих шагов, привыкая. Прошли за металлическую стойку с едой и дальше по пахнущему богадельней коридору.

– Защелка не работает, – указала женщина на хлипкую дверь.

Игорь зашел первым, не закрывая. Пошатнулся и чуть не рухнул лицом на сливной бачок. Женщина матернулась. Я извинился. Зашел следом, прикрыл дверь. Держась за стены, мы поссали в две струи. Моча Игоря оказалась темнее. Позже он утверждал, что именно в тот момент ощутил, насколько мы дружны и близки.

На выходе из пельменной, в девственной тьме, не тронутой фонарным светом, мы распрощались, обнявшись, так и не договорив, не расплескав последние капли отравляющего нас одиночества.

И, возможно, то уединенное, недосказанное стало причиной нашего конфликта сегодня.

Еще звонок. Жму, не глядя, в надежде, что Игорь одумался, перезвонил, но в трубке голос Валеры:

– Межуев, ты где? Тут тя ищут.

– Кто?

– Ани Лорак! Начальство, еб, кто ж еще?

– Слушай, Валера, у меня тут проблемы…

– Подъехать, помочь?

– Нет, спасибо. Просто время…

– Слушай, брат, ты рамси там свои дела, а я прикрою…

Мне хочется благодарно пожать ему руку. Ту самую, что в наростах.

– Спасибо, брат!

Надо перезвонить Игорю. Надо, но позже. Потому что это слабость, а для убедительности важна сила. Сейчас же необходимо собраться, вернуться в нормальную жизнь. Без людей, превращенных в идеи.