4

Между деревьями в Мариинском парке антимайдановцы установили армейские палатки. Солнечные лучи – пусть ветви и лысые, как новобранцы – пробиваются слабо, и еще лежит стекольной крошкой то ли снег, то ли лед. Из палаток валит дым. Люди топят буржуйки.

Забравшись внутрь, хочу подсесть к печке, но подступы заняты насупленными людьми, сидящими на корточках и на ящиках. Приходится стоять поодаль, греться. Ближе к выходу на лежаках спят закутанные в тряпье и шерстяные, как в поездах, одеяла люди. Виднеются лишь носы, щеки. Пахнет спиртом и гарью. Искры вырываются из приоткрытой дверцы буржуйки и мечутся, играя друг с другом, как детеныши огненной кошки. Но от земли веет холодом, ледяными касаниями покойницких рук он тянет вниз, в криогенную камеру вечности.

Люди быстро набиваются в палатку. Долго в ней находиться нельзя. Надо меняться, все должны греться.

Те, кто не хочет или не может попасть внутрь, ютятся у топливных металлических бочек, черных и внутри, и снаружи. В них горят доски, чурки. Снег возле бочек тает, обнажая покрытую серо-бурой травой землю.

– Мерзнем, блядь, из-за пидоров этих! – бузит мужик с убийственно трагическим, будто потерял последнего друга, лицом.

– Не хуй им делать, революционерам! – соглашается второй, в ушанке с милицейской кокардой.

– Этих пиздюков там колбасой, салом кормят, – встревает третий с лицом цвета старого кирпича, уже крошащегося, рассыпающегося.

– О, как! А нас гречей!

Кормят, действительно, гречкой. Конопатые девицы в голубых фартуках раздают горячую крупу из бочек полевой кухни, а молчаливые парни с лицом цвета винно-водочного загара разливают приторно сладкий чай. Люди едят с аппетитом, разбившись на группки. Усаживаются на скамейки и паллеты, которые периодически ломают и пускают на обогрев. «Алкоголь строго запрещен», но почти в каждой группке выпивают, тайно или явно. Замечаю это, когда ищу туалет.

– Братишка, давай с нами, а? – предлагает усатый мужик, словно пляжным полотенцем, обмотанный флагом «Партии регионов».

– Э, Шурик, не так бодро, – волнуется его соседка в серой пуховой шапке.

Вторая не реагирует, продолжает сидеть, склонив белобрысую голову к коленям, обтянутым зелеными шерстяными гамашами.

– Нет, спасибо.

У биотуалетов очереди. Ищу, где бы отлить. Устраиваюсь на нижней дорожке, под каштанами. Расстегиваю ширинку, когда звонит телефон. В трубке голос бригадира Валеры, того самого, который мог бы сделать карьеру журналиста в газете «Русичи»:

– Вадик, ты на хер где ходишь?

– Да в туалет отошел.

– Степаныч нас на Европейскую выдвигает. Быстрее давай!

На обратном пути меня дергает телевизионщик. Сует микрофон, просит сказать на камеру несколько слов.

Чувствую себя неуверенно. Морально – не в силах избавиться от ощущения лишнего человека среди публики Мариинского парка. Физически – ноет в паху, и я злюсь, вспоминая посещение толстого уролога-армянина с красивым именем Фердинанд и стандартной фамилий Мовсисян, на которое меня отправила бывшая девушка, любящая анальный секс и фильмы Ларса фон Триера.

– Простатит. Надо бы УЗИ сделать.

– Сколько?

– Сто пятьдесят гривен.

– А лечение?

– Зависит от сложности.

– Ну, в среднем…

– С лекарствами около двух.

И я отказался от лечения. И от УЗИ. Потому что знал, будут проблемы, а денег не будет. Напоследок уролог-армянин, подняв бровь – ценное для любого мужчины умение, – заявил:

– Ну, как хотите. Потом обойдется дороже.

– Не каркайте, – огрызнулся я и для убедительности хлопнул дверью.

И вот он докаркался. Или я облажался. Первое, конечно, приятнее, но второе логичнее.

– Скажите пару слов?

Смотрю на журналиста так, как смотрел бы на уролога-армянина, окажись он передо мной.

– Ну, не знаю…

Журналист, бородатый тип с цыганскими серьгами, опускает микрофон. Хочет уйти. Найти более лояльного респондента. Судя по тому, как освещают Евромайдан и Антимайдан украинские СМИ, ему нужен агрессивный, дикий украинофоб, желательно в той стадии опьянения, когда еще можешь говорить, но не понимаешь что.

Если не я, то найдется другой ответчик. Например, вот этот, перекошенный водочной эйфорией парень, прыгающий аки возбужденный самец гориллы. Так что лучше – попытаться самому.

– Извините, давайте ваши вопросы.

– Хорошо, скажите, за что стоит Антимайдан в Мариинском парке?

– Я бы не стал называть это Антимайданом, потому что приставка «анти» создает негативный эффект, а люди, собравшиеся здесь, преследуют исключительно созидательные цели.

– Какие же?

– Сильная, процветающая Украина.

– Тогда почему вы здесь, а они там? Вы же не будете отрицать того, что здесь звучат лозунги против Евромайдана?

– Не буду, но это лишь с одной стороны. А с другой, это лозунги не против людей Евромайдана, но против их радикальных методов, понимаете? Они могут привести к фатальным для всей страны последствиям. Мы тоже хотим в Европу, но на равных условиях. Мы уважаем наши ценности и традиции. Мы не хотим конфронтации с Россией.

Понимаю, что говорю почти словами Колесниченко.

– Но выбирать все равно придется…

– Между чем?

– Между Евросоюзом и Россией.

– Это миф, навязанный Украине извне. Нас заставляют выбирать, понимаете? Можно жить с соседями в мире, сотрудничать, дружить и при этом заниматься своим домом, установив в нем свои правила.

Да, телевидение делает из нас потенциальных спикеров. Сколько раз мы представляли себе, как разделываем оппонентов в передаче у Шустера? Что бы мы говорили при этом, как бы жестикулировали?

– Но люди на Евромайдане не довольны Януковичем, а здесь, в Мариинском парке, вы за него. Неужели вы поддерживаете то, что сделал со страной Янукович и готовы терпеть это дальше?

– У нас есть претензии, серьезные претензии, но мы считаем, что высказывать их можно только в рамках конституции и закона, – я агитка, компиляция выдержек из газетных статей, – нравится это кому или нет, но на сегодня Янукович легитимно избранный президент Украины. Его можно убрать только конституционно. И, в конце концов, почему нельзя сделать импичмент?

– Вы голосовали за Януковича на прошедших президентских выборах?

– Нет.

– Здесь вы за деньги? – журналист сбивается на вопросы-тычки.

– Нет.

– А остальные люди?

– Спросите у них.

Телефон играет кавером Мэнсона на «Personal Jesus». Валера в трубке орет, почти как Мэрилин в его ранних альбомах.

– Ты где шастаешь? Степаныч нас на хую провернет, если на Европейской через секунду не будем.

– Хорошо, хорошо, буду.

– Вас ждут, да? – Бороденка телевизионщика жиденькая, как и его вежливость.

– Ага.

– Спасибо.

– И вам.

Мы как бы иронично улыбаемся.