Жизнь своих

Жизнь своих

Немецкий фильм «Жизнь других» Флориана Хенкеля фон Доннерсмарка вроде давно уж прошел, получил множество разных премий, посмотрели его в России, многие написали о нем, некоторые написали хорошо, толково. Но вот почему-то мысль возвращается к этой картине, то есть даже не к ней самой, а к коллизиям вокруг нее. Не к жизни других, а к жизни своих. К картине вокруг картины. Чтобы понять — в первую очередь для себя, — почему же так происходит, мысль эту надо упорядочить, изложить. Разобраться.

Главное: почему такой, подобный, фильм не снят в России?

Кратко напомнить сюжет, наверное, стоит. Действие происходит в 1984 году в ГДР. За успешным и идеологически надежным драматургом устанавливает слежку служба безопасности Штази — восточногерманское ответвление КГБ. Руководит операцией прослушивания квартиры идеальный служака капитан Герд Визлер. Вникнув в жизнь поднадзорного и его подруги-актрисы, проникнувшись их жизнью — на которую найти компромат пара пустяков, тем более они сами подставляются, — офицер начинает переосмысливать собственную жизнь. И в итоге из потенциального палача превращается в реального спасителя. Поскольку сыграно это лаконично и бесстрастно, метаморфоза происходит без драматических объяснений. Герой не мечется, не страдает — ну разве что смахнет слезу под впервые услышанную им серьезную музыку или замрет над томиком стихов.

Косвенным, но показательным образом с этим фильмом перекликается недавняя российская кинокартина Ларисы Садиловой «Ничего личного». Здесь тоже прослушивание — но бытовое: ревнивец нанимает частного детектива следить за своей подругой. А результат тот же: подслушивающий мало того что начинает растворяться в чужой жизни, но и пересматривает свою. Соответственно меняется и бытие подопытных. Согласно законам квантовой механики, убедительно действующим в человеческом обществе, наблюдение изменяет наблюдаемый объект.

Оба фильма — замечательные. У Садиловой — тоньше, глубже, у Доннерсмарка — резче, публицистичнее. Понятно: разные задачи, разные эпохи, разные общества. Материал Садиловой — частная жизнь. Материал Доннерсмарка — социально-политическая.

То, что преображение гэдээровского гэбэшника не разворачивается подробно, — очень важно. Можно подозревать, что если бы автор картины попытался психологизировать, получилось бы фальшиво. Во всяком случае, для тех, кто хоть чуть знает новейшую историю. Как минимум, надо понимать, что такое было КГБ и его дочернее предприятие — Штази (Stasi — сокращение от Staatssicherheit: государственная безопасность). Основанная в 1950 году, на тридцать два года позже ЧК — НКВД — МГБ — КГБ, восточногерманская тайная полиция по эффективности обошла наставника. У Штази было около 100 тысяч штатных сотрудников и более 300 тысяч постоянных осведомителей — при населении страны 17 миллионов человек. Самый высокий в истории человечества показатель агентурного насыщения общества. Штази был кровеносной системой ГДР. Мельчайшим капилляром мог оказаться любой — сосед, друг, брат, жена. Они и оказались, когда в 1989 году открылись архивы. Разумеется, все то же самое стало известно о КГБ и в Советском Союзе, но в гэдээровском случае плотность агентуры надо еще умножать на органически присущие немцам добросовестность и аккуратность. Каждый исполнял свои обязанности так, как было предписано, поэтому если б Доннерсмарк погрузился в бездны души своего капитана, совершившего подвиг самоотверженности, неизбежны были бы натяжки, да и сюжет бы завяз. Режиссер поступил единственно верным образом — показал чудо, ничего не поясняя… Только так и можно. По Пастернаку:

Но чудо есть чудо, и чудо есть Бог.

Когда мы в смятеньи, тогда средь разброда

Оно настигает мгновенно, врасплох.

Правдивость картины «Жизнь других» в том, что капитан Визлер — один такой. То есть наверняка были и другие подобные, но все равно — единицы, штучные, разовые явления. В такой системе — надежда только на чудо.

Чудеса случаются. На глазах нашего поколения одно произошло. За месяц до падения Берлинской стены и последующей цепной реакции никто в мире не мог такого предположить, не осмеливался подозревать такого. Но чудо свершилось.

И теперь главный вопрос: почему такой фильм не снят в России?

Ясное дело, это не к тому, что Лариса Садилова должна была бы сделать героем не частного детектива, а офицера КГБ. У Садиловой своя работа — исследование современной индивидуальной психологии, чем она давно занимается вдумчиво и точно («С днем рождения!», «С любовью, Лиля», «Требуется няня», «Ничего личного»). Но тема осмысления недавнего прошлого в духе «Жизни других» вообще не стала сколько-нибудь заметным явлением в российском кино. За исключением нескольких попыток в начале перестройки (удачнее других талантливый фильм Евгения Цымбала «Защитник Седов» 1988 года с Владимиром Ильиным в заглавной роли), назвать особенно нечего. И самое важное — такая тема не стала социально значимой, социально нужной.

Вот, вероятно, почему одаренный критик, сначала подивившись, что совсем юное поколение ну ничего не знает о реалиях советской жизни, тем не менее легко пишет: «Понятно, что в ФРГ снимают «Жизнь других», а у нас — «Старые песни о главном», хотя, на мой вкус, и то и другое — примерно одинаковая пошлость…» Неужто так уж одинаковая? Здесь примечательно, что критику некогда возиться с различиями. Сказал ведь: «Понятно, что…» — и побежал дальше. Да нет, непонятно. То есть понятно, разумеется, но не хочется понимать, нельзя хотеть понимать. Понимать без оговорок, без объяснений, обсуждений, общественных дискуссий.

Нельзя не говорить о том, что Германия (и Япония) сделала покаяние основой национального самосознания, в результате построив свое социально-экономическое процветание, по сути дела, на комплексе вины и раскаяния. Что в сегодняшней России — при всем восторженном почитании Толстого и Достоевского — никто не покаялся ни в чем.

«Христианство в России еще не проповедано», — говорила Ахматова. До сих пор, судя по всему. Должна бы знать считающая себя христианской страна евангельскую притчу о возвращении беса. С незначительными разночтениями она есть и у Матфея и у Луки. Возьмем Матфея, он первый: «Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит. Тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И пришед находит его незанятым, выметенным и убранным. Тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и вошедши живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого. Так будет и с этим злым родом» (Мф. 12: 43–45).

И дальше, и снова в незанятом доме — в ожидании чуда.

2008