Прощание с героями
Прощание с героями
Главное — уходит игра. Причем уход в дух направлениях — в сторону Эскобара и в сторону Марадоны. Эти два события прошедшего в Штатах чемпионата мира по футболу важнейшие: убийство колумбийца Андреса Эскобара и дисквалификация Диего Марадоны.
Первое — переход игры в сферу большого бизнеса и серьезных страстей. Пока идет следствие, трудно утверждать, но есть предположение, что Эскобара, забившего гол в свои ворота, расстрелял на улице Медельина не просто пылкий болельщик, а человек, поставивший на сборную Колумбии немалые деньги. В такую игру играть не хочется. Не зря несколько колумбийских игроков уже решили уезжать из страны — но далеко ли уедешь, если даже в ангельском фигурном катании могут ударить дубиной по колену.
Второе — более существенное. Бесславный уход Марадоны кажется мне весьма примечательным — именно потому, что уход бесславный. Если Марадону сломали на поле — это была бы часть игры, а так великого игрока выставили, как нашкодившего мальчишку. А Марадона — именно великий игрок, быть может — последний из великих. Он — из той, героической эпохи футбола.
Черты тех, прежних героев я вижу у двух футболистов — Христо Стоичкова и Георгия Хаджи. Не зря Болгария и Румыния — главные сюрпризы первенства. Стоичков и Хаджи — из тех, кто берет игру на себя. Даже такие выдающиеся форварды, как Роберто Баджо или Юрген Клинсман, могут сыграть блистательно, но не повести за собой команду. Не случайно все таланты Баджо проявлялись на последних минутах, сугубо индивидуально. Я же говорю о подлинных лидерах, какими были Пеле, Эйсебио, Круифф, Беккенбауэр. И — Марадона.
Как замечательно называли его комментаторы 41-го испанского канала — «гран архитектор»! Восемь лет назад великий архитектор Марадона в одиночку выиграл чемпионат мира, а такого не удавалось никому. И это была победа красоты: игра Марадоны больше всего похожа на корриду. Со стороны выглядит так: сближение, тела сплелись, и вот уже Марадона несется к воротам, а у защитника в холке торчит рукоять шпаги. Он работает в предельной близости к противнику, на тончайшей грани срыва, но — не срываясь. Провалы у Марадоны другого свойства. Со всеми своими наркотиками, невнятными внебрачными детьми, склоками с тренерами, излишествами и вечной борьбой с лишним весом, он — живой человек. В нем есть та иррациональная мера безответственности, которая позволяет решить: государство — это я. И повести команду. Он — герой. И вот его прогнали за то, что наглотался эфедрина (что-то почти безобидное, помню, продавалось в аптеках по дыхательной части). Герои исчезают, идет нивелировка и размывание.
Тотальный футбол, откровение спортивной красоты, впервые примененный в 70-е голландцами, выродился в ровный слой малоотличимых друг от друга крепких профессионалов. Исчезли даже игровые амплуа. Журналисты замучились — как кого называть. «Игрок средней линии поля»! Один вратарь пока еще выделяется.
Что говорить — это общекультурная тенденция, и в этом смысле футбол идет в русле всей мировой цивилизации. После ухода Тэтчер и смерти Ким Ир Сена ни в одной стране нет лидера, которому подошел бы русский перевод этого слова — вождь. Разве что Саддаму Хусейну. Суперпрофессионал Спилберг полностью вытеснил поэта Феллини. Голливуд побеждает авторское кино.
Все так, но не забудем, что у спорта несколько иные цели. Он изначально не только энтертейнмент, его игра — особая, сродни военным играм и рыцарским турнирам. В искусстве все победы — условные: дали премию, можно спорить или соглашаться. Но когда счет идет на голы, очки и секунды — это другое дело.
Первенство мира смотрели два миллиарда человек чуть не в двухстах странах мира. И это не просто зрители, а трепещущие и визжащие люди, падающие в обмороке у подножия телевизора. Спорт, в быту заменяющий войну, — это не концерты и кино. Еще более страстные толпы собрали бы, конечно, гладиаторские бои, но тут мешают разные гуманитарные институты: Декларация прав человека, презумпция невиновности, вегетарианство. Приходится идти на подмену, вместо мечей — мячи.
И из всех спортивных зрелищ главные — игровые, где идет рать на рать: нос к носу, кость в кость. Где общая драма сражения складывается как сумма поединков. Поэтому безнадежен в смысле тотальной популярности, скажем, волейбол: сетка сводит на нет бурю страстей — не пнешь соперника, не укусишь в плечо, не прошепчешь на ухо пошлый мадригал.
Именно футбол завоевал мир. В чем следует разобраться. Как ни странно, его главный козырь, при всех диких сопутствующих эмоциях, — норма.
Грандиозный грациозный баскетбол, увы, из области аномалий — как цирк лилипутов, 30 сантиметров, отделяющие нас от Майкла Джордана, — непреодолимы. В хоккее слишком много отклонений — палкой необычной формы гонять резиновый диск, не встречающийся в повседневной жизни. И все это — почему-то на коньках, чуждых итальянцу, грузину, бразильцу. Да и еврею на льду делать нечего. Что до американского футбола, то его танковая мощь и водолазное снаряжение делают этот спорт более эзотерическим, чем конная выездка.
Футбол же — предельно естественен. Рост (Марадона и вовсе 165 см), вес, трусы, майка. И главное — скорость. Сами размер поля (110 на 70) и время игры (полтора часа) не позволяют двигаться быстрее, чем положено законами природы. Мы в состоянии отождествить себя с любым игроком, даже суперзвездой. Футбол не унижает, как унижают высоты баскетбола или скорости хоккея. Футбол нетороплив, но непрерывен — как жизнь. В нем одна большая перемена — как в школе или в театре. В футболе редко забивают голы, и острота торжества не стирается от частых повторов. И мяч — первая игрушка человека. И нет ничего естественнее, чем пнуть ногой нечто, лежащее на земле, консервную банку или врага. Вот тут футбол делает то небольшое допущение, которое необходимо для возникновения игры: в него играют ногами, а не руками, что было бы, наверное, естественнее, но тогда исчезла бы потребная для игры условность. Прием затруднения, как сказал бы Шкловский.
К двум этим слагаемым — норма плюс условность — добавляется важнейший козырь: окопное братство, азарт войны, упоение боем. Пот и кровь разливаются по эфиру, смертный запах корриды слышен во всех двухстах странах — и это футбол.
Раньше батальный дух искусственно — а может, это как раз естественно для человека? — поддерживался политическим противостоянием. Восток — Запад — Мы — Они. Я не тороплюсь записываться в ястребы, и если ради мира во всем мире надо пожертвовать футбольными переживаниями — я за. Но нет плюсов без минусов, и космополитическое нивелирование спорта, в общем, плодотворно отразилось на Олимпиаде, задуманной как состязание одиночек, но командная война — обессмысливается.
Особенно уродливо геополитические перемены отразились на российской команде. В более пристойных формах размывание по национально-патриотическому признаку идет повсеместно. Футболисты играют годами бок о бок в одном клубе, а потом один раз встречаются друг против друга на уровне сборных. Болгарин Йордан Лечков из немецкого клуба «Гамбург» забил Германии решающий гол — и болельщики «Гамбурга» пишут письма: как теперь быть?
И действительно: с точки зрения социально-политической — все прекрасно и безмятежно, мирное сосуществование без границ. Но, с одной стороны, сегодняшний футбол — многомиллионный бизнес, и оттого все очень серьезно, и даже могут убить и убивают. А с другой — полная несерьезность на эмоционально-психологическом уровне. В конце концов, футбол не вещь в себе, он для болельщиков. А они не вполне могут понять, точнее — категорически не хотят: как это — Лечков за Гамбург, но против Германии? Во всяком случае, такой игрок не может быть кумиром.
Я не могу избавиться от ощущения, что наблюдаю какую-то иную игру, отличную от той, к которой привык за десятилетия. Вроде те же правила, те же движения, такие же люди, но смысл их действий иной. И это не брюзжание, в конце концов не так уж я стар в 44 года, чтобы причитать о том, как раньше снег был белее и сахар слаще. С футболом происходит то, что со всей массовой культурой. Заканчивается героический период футбола. Он становится рядовой частью индустрии развлечений — где ему, быть может, и место, но не пожалеть об этом я не могу.
Вместо Тэтчер и Феллини приходят Клинтон и Спилберг. А великие Паваротти и Доминго, потрясающие до слез в партиях Каварадосси и Отелло, устраивают на стадионе по случаю закрытия чемпионата некую физкультурную эстафету с облегченным репертуаром из американских мюзиклов — и тут они не более чем часть антуража, при всех своих гениальных голосах. Тут Майкл Джексон куда более уместен.
1994
Данный текст является ознакомительным фрагментом.