Сергей Гандлевский. «Поэтическая кухня»

Сергей Гандлевский. «Поэтическая кухня»

Помимо поэзии и прозы, теперь у Сергея Гандлевского есть книга эссе.

Стихи его читаются легко и благодарно: внятные мысли, яркие образы, сильные чувства, четкая рифма, классический размер. Строки волнуют и запоминаются. Отложив — перечитываешь: глазами, вслух и про себя.

Повесть «Трепанация черепа» проглатывается с маху, от начала до конца. Приостановиться — как прервать горячечный монолог: во-вторых, неловко, во-первых, интересно, что дальше.

Чтение «Поэтической кухни» — медленное, дозированное, гомеопатическое. Не потому что эссе сложны или, боже упаси, учены: Гандлевский прост и умен (просто умен), как в своей поэзии. Но в стихах звучит и несет явственная красивая музыка. В эссе — стихотворческая сжатость слога, а музыка едва слышна, как положено той, что из высших сфер. К ней неизменно склоняя слух, по ней выверяя чужую и собственную гармонию, с ней согласуя тональность, пишет Гандлевский. Оттого нет стилистических скидок: кажется, никто в нашей нынешней словесности не укладывает буквы так плотно.

Теснота слов при этом не мешает свободной элегантности стиля (или она и побуждает к ней?). Из «Поэтической кухни» радостно извлекаются фразы и формулировки: «Смерть Пушкина лишила Россию канона старости»; «Мысль и еще раз мысль — наваждение Боратынского»; «Благодаря Бродскому и в его лице поэт, может быть на прощание, снова приобрел державный державинский статус»; «Словосочетание литературный кризис — масло масляное»; «Поэзия относится к реальности, как беловая рукопись к черновику».

Цитировать хочется беспрерывно и отовсюду, кроме завершающего книгу эссе «Метафизика поэтической кухни»: его следует перечитывать целиком, хлопоча о включении в обязательную школьную программу.

Из двадцати четырех текстов — двадцать три о литературе, о поэзии. Единственный, который о жизни — о новой жизни и новой Москве, — назван «Элегия» и стилистически проходит по тому же поэтическому ведомству. Словесность — среда и способ существования Гандлевского. Там и сям в книге он упоминает о важности для себя семейной, отцовской роли. Но как показательно, что и тут именно литература приводит либо в тупик отчуждения: «Я холодею, заметив краем глаза, что сын… подсаживается к IBM, отодвинув книгу на словах «внезапно Холмс…», либо на перекресток взаимопонимания: «Мальчиковый кумир — граф Монте-Кристо — возмутил мою дочь недужным прилежанием мести».

Это профессиональное, ремесленное, хозяйское отношение к делу. Для Гандлевского словесное поле — польза. В конечном счете все написанное прежде написано для тебя, поступило в твое распоряжение. Поэт заходит в подсобку, вдумчиво и неторопливо подбирая инвентарь. Восприятие жизни как праздника — Пушкин (не зря «Праздник» — название книги стихов Гандлевского). Независимое самосостояние поэта — Бродский. Бытовой приземленный драматизм — Есенин. Старомодное благородство — Ходасевич. «Я прочел у Бродского и согласился, что поэт пишет не для будущих поколений, а в расчете на мнение мастеров прошлого», — говорит автор.

Однако треть книги — о поэтах-современниках: Лосеве, Цветкове, Кибирове, Айзенберге, Сопровском. Здесь сохранен тот же почтительный, что с мэтрами, тон, та же редкостная внимательная деликатность. Будущим издателям — широкий выбор цитат для анонсов: «Лосев ни разу не встает на ходули, и интонации его веришь с первой же строфы. Эти стихи застрахованы от старения и пародирования».

В чужих книгах Гандлевский прочитывает не только сами слова, но и красноречивые пустоты между ними — дух, что ли, пусть будет дух. Так и в его «Поэтической кухне» составленные из букв (часто ли мы вспоминаем об этом?) слова отточены, подогнаны, стиснуты; эссеистический концентрат не разбавлен — это предстоит делать нам: нашему воображению, пониманию, благодарности.

1998