Мы наш, мы новый ГЭС построим
Мы наш, мы новый ГЭС построим
Мы знаем, что станция — слово женского рода и с “новым” не согласуется. Но Чубайс настроен несколько пафосно, вот и хочется подзаголовок дать соответствующий.
— Это первый крупный промышленный объект, который Россия построила и сдала за рубежом в своей новой истории. — Чубайс ждет, когда на наших лицах отразится понимание всей значимости события.
Не отражается, и он начинает погружать нас в тему, чтобы мы прониклись. Речь идет о Сангтудинской ГЭС в Таджикистане. Ее пуск состоялся 20 января 2008 года. Хотели сначала пустить еще в декабре, но потом перенесли. Все равно получалось на четыре месяца раньше первоначально установленного срока. В строящейся ГЭС Российской Федерации будет принадлежать 75 процентов, Таджикистану— 25. Объем инвестиций — 500 миллионов долларов. Расположена на реке Вахш в двухстах километрах от Душанбе.
Пятнадцатого апреля 2005 года на стройплощадку Сангтудинской ГЭС на митинг прилетел Чубайс. Народу собралось — несколько тысяч человек. И президент Таджикистана Рахмонов говорит: “Давайте попросим Анатолия Борисовича ввести станцию не в апреле 2008 года, а в декабре 2007-го”. Народ взревел. “Подождите, — говорит Эмомали Рахмонов, — мы только попросили, а он нам еще не ответил”. Чубайс пообещал, понимая, каких колоссальных усилий это будет стоить. Но также понимая, что для таджиков каждый день приближения пуска на вес золота. Там электричество в половине районов дают на пять часов в день. Дефицит страшнейший.
Вылетая в Душанбе 19 января 2008 года, Чубайс не был на сто процентов уверен, что пуск состоится. Он уже несколько раз переносился по разным причинам.
— Ну вот, звоню вчера в одиннадцать вечера, спрашиваю, — рассказывает Чубайс, — как там дела. Отвечают, что сейчас только “толкнули” турбину. Ну, класс, отвечаю, поздравляю. Дальше после этого — электрические испытания, синхронизация гидрогенератора и собственно включение в сеть. Сколько нужно еще времени, спрашиваю. Таджики говорят, часа два, но мы думаем, часа четыре все-таки. Ладно, говорю, продолжайте. Когда закончите, мне позвоните. Так это же ночь будет глубокая, отвечают. Вот глубокой ночью и позвоните. С этими словами я расслабился и спокойно уснул.
Чубайс не называет своих собеседников в Сангтуде, но мы знаем, что это гендиректор ФСК Андрей Раппопорт и технический директор РАО Борис Вайнзихер.
Раппопорт — главный на объекте, он отвечает за его сдачу. Этот чубайсовский спецназовец всегда оказывается там, где надо совершить что-то из ряда вон выходящее. Собрать деньги с должников в Приморье и выяснить отношения с губернатором Наздратенко, получить безнадежные долги в любой форме с соседнего государства, быстро закончить строительство ГЭС, в устройстве которых Раппопорт разбирается, мягко говоря, не глубоко. Зато построить может всех так, что электростанция выдаст ток и без турбины. Когда перед РАО поставили задачу возвести Аргунскую ТЭЦ на территории воюющей Чечни, послали, естественно, десантника Раппопорта (он служил срочную службу в ВДВ). И он в окружении армейской охраны, которая периодически отстреливалась от нападавших на объект боевиков, строил и построил эту самую ТЭЦ.
Это может показаться несколько странным, но в РАО Раппопорта считают хорошим дипломатом. По крайней мере, знающий толк в публичных коммуникациях Андрей Трапезников в этом ни на минуту не сомневается и утверждает, что у главы ФСК прекрасные личные отношения со многими лидерами стран бывшего СССР. Для этого мало быть простым поставщиком электроэнергии.
Правда, этот же дипломат прилюдно, под телекамеры, в 2002 году поставил недипломатичный вопрос перед Президентом России о компенсации расходов РАО по восстановлению энергоснабжения в районах
Ставропольского края, тяжело пострадавших от наводнения. Думали о деньгах все участники аварийно-спасательных работ (МЧС, “Газпром”, “РЖД”), собравшиеся на совещание у президента, а спросил только Раппопорт. Он пояснил при этом, что источником компенсации, по его мнению, должен быть потребитель, которому из-за этого придется повышать тарифы.
Путин бросил на Раппопорта недобрый взгляд, на экране телевизора было видно, как ходят желваки на его лице. Он помолчал пару секунд, потом спросил: “Вы, Андрей Натанович, самый умный или самый циничный?” Вопрос был, естественно, риторический, но в самом РАО союз “или” немедленно заменили на “и”. К Раппопорту это прилипло.
Другое дело Борис Вайнзихер, в котором нет абсолютно ничего десантного. Он получил профильное образование в Петербургском техническом госуниверситете. Около пяти лет отработал гендиректором Киришской ГРЭС, все знает про устройство электростанций, турбин и генераторов. Но бесконечная глубина его профессиональных познаний, весь инженерный опыт целиком и полностью отражаются на его интеллигентном еврейском лице и отвлекают людей и подчиненных от мысли, что перед ними большой руководитель. А вот на интеллигентном еврейском лице десантника Раппопорта, когда он разозлен, никто не прочитает ничего, кроме того, что невыполнение команд этого человека чревато... При этом Раппопорт прекрасно образован, имеет кандидатскую степень по социологии (проблемы управления), целых пять лет (1991-1996) был председателем правления такой непростой, немаленькой и совсем несиловой структуры, как “Альфа-банк”. Но его образование и опыт совершенно иначе, чем у Вайнзихера, отобразились на его внешности и совершенно не сбивают с толку окружающих.
Эти два совершенно разных лица составляют очень эффективный инженерно-десантный тандем. Чубайс считает эту бригаду венцом управленческой мысли и организации и твердо верит, что эти двое справятся с любой задачей, независимо от сферы приложения сил и географической точки ее исполнения.
— Утром девятнадцатого января я просыпаюсь и понимаю, что мне ночью никто не звонил, — продолжает Чубайс. — Да, думаю, примета нехорошая. Вот сейчас, перед вылетом, Раппопорт уже отзвонил, язык заплетается от усталости. Они там все почти неделю не спят.
Раппопорт и Вайнзихер отправились на стройку уже на завершающей стадии монтажных работ, самой сложной и ответственной. Монтаж вела подрядная организация с названием длинным и сложным, как Второе послание к Коринфянам, — “Енисейспецгидроэлектромонтаж”.
Вам часто встречаются слова из двадцати восьми букв? Можно было бы еще что-нибудь про себя вставить в название, например: “Енисейспец-гидроэлектромонтажрасположвсибрегион”. Но проблема, конечно, не в названии, а в том, что организация оказалась слабой. При том, что это подрядная организация “Силовых машин”, которые когда-то принадлежали РАО “ЕЭС”, а сейчас их купил Мордашов с его “Северсталью”. Ошибку с выбором монтажников поняли только в ноябре 2007 года, то есть через пять месяцев их работы на объекте и за считанные недели до пуска. Тогда же возникла развилка: менять — не менять. Менять монтажную организацию за месяц до пуска — совершенно смертельный номер. Решили оставить. Через неделю после этого стало окончательно ясно: полный срыв графика.
Чубайс срочно собирает совещание с участием гендиректора “Силовых машин” Алексея Мордашова. Тут-то он почувствовал, что дочка и бывшая дочка — две абсолютно разные компании и по мотивации, и по результатам для бывших родителей.
Миролюбиво настроенный Мордашов решил успокоить разбушевавшегося Чубайса:
— Анатолий, ты что, к съезду партии объект сдаешь? Ну не в декабре пустим, так в марте, принципиальной разницы-то нет.
— Алексей, ты понимаешь, что там электричество подают пять часов в сутки и температура сейчас — минус двенадцать. Для них каждый день переноса — нож к горлу. И для отношений между нашими странами это очень важно. Они же электричества от России ждут.
Мордашов не стал спорить и прислал гендиректора “Силовых машин” на совещание к Чубайсу. Большой сбор в РАО с участием таджикского министра, гендиректора строящейся станции (и он же начальник штаба строительства) Рахметуллы Альжанова, группы руководителей из “Силовых машин”. На совещании, как рассказывает Чубайс, наши все взвесили и в один голос говорят: ввести в срок можно. А представители “Силовых машин” также в один голос утверждают: никак нельзя. В общем, все, как и должно быть в подобных случаях. В ответ на вопрос, а когда можно, отвечают: “В конце марта в лучшем случае”.
— Скажите, а вы когда последний объект вводили? — задает Чубайс представителю смежников вопрос не по теме.
— Я не вводил...
— А какие у вас основания для определения сроков?
— Мне докладывают мои подчиненные со станции.
— А вы когда там были в последний раз?
— Вообще-то я там не был.
Чубайс говорит, что очень хотелось человека убить, но убивать нельзя. Поэтому спокойным и даже ласковым (насколько это в принципе возможно в исполнении Чубайса) тоном он говорит:
— Вы себе не представляете, что происходит с докладами подчиненных накануне пусков. Вы не представляете себе, что с этой информацией происходит и насколько она отрывается от реальности. Поэтому решение такое: сегодня же вечером Андрей Раппопорт вместе с гендиректором “Силовых машин” вылетают в Таджикистан. Через двое суток у меня на столе реальный график ввода, составленный на месте, а не в Москве по докладам подчиненных. Дайте мне дату, за которую потом будете отвечать головой. Следующее: Альжанов смещен с поста начальника штаба строительства, вместо него — Раппопорт. Все.
Закончив рассказ о совещании, Чубайс добавляет:
— Альжанов — крепкий мужик, всю жизнь в энергетике, много чего повидавший. Его в девяносто втором боевики как раз в районе станции к стенке ставили. Он все прошел, а вот со стройкой немного недотянул.
— Так вы все-таки летите на пуск, или все откладывается? — спрашиваем мы, чтобы перевести тему разговора.
— Конечно лечу. Ничего не откладывается.
Старый, но большой и прекрасно, по первому разряду оборудованный ИЛ-62 с Чубайсом и сопровождающими его лицами на борту через четыре часа полета приземляется в ночном и заснеженном Душанбе. Этот самолет, как и остальные восемь или девять бортов авиакомпании “Авиаэнерго”, — приятное наследие времен тотального натурального обмена. Все самолеты были получены за счет взыскания долгов за поставки электроэнергии.
ИЛ-62 отгоняют на специальную стоянку рядом с VIP-зоной, где прямо поверх снега брошена красная ковровая дорожка. Чубайса встречают без оркестра и хлеба с солью, но даже издалека видно, что ему по-настоящему рады.
Кавалькада машин в сопровождении большого числа таджикских гаишников развозит гостей по гостиницам. Через несколько часов, практически без ночевки, всем предстоит отправиться в Сангтуду за двести километров от столицы.
Чубайса, который все отведенные ему два или три ночных часа названивал на станцию, взялся подвезти до места сам президент республики Эмомали Рахмонов. Он сам же и сел за руль президентского “мерседеса” и поехал. Поехал так медленно, как ни один президентский водитель не смог бы ехать. Искушенный, в том числе и советским опытом руководства, восточный лидер отлично представляет себе, что такое пуск большого промышленного объекта. Там всегда что-нибудь случается, как правило, в самый последний момент. Растягивая до бесконечности время, в которое офицеры автоинспекции и служба охраны должны были контролировать двухсоткилометровый путь, наматывая на барабан нервы свиты, сопровождающей президентский кортеж, Эмомали Рахмонов давал людям на станции еще один “последний момент”, еще два дополнительных часа, чтобы они успели, чтобы у них получилось. И при этом он деликатно избавлял Чубайса от необходимости просить сдвинуть церемонию на часок-другой из-за возникших накануне приключений. Он как будто знал, что до самого выезда из Душанбе Чубайс звонил и спрашивал: готово? И так и выехал, не получив ответа “да”. Но этой президентской форы как раз хватило, чтобы в итоге в намеченный день турбина закрутилась и лампочка зажглась.
Чуть позже, буквально через несколько часов после пуска, Раппопорт и Вайнзихер, почерневшие от усталости и слегка выпившие, расскажут Чубайсу об этих самых приключениях с подробностями и эмоциями, которые по телефону не передашь.
Во-первых, все-таки абсолютно непривычный для Таджикистана мороз минус двенадцать-пятнадцать. Таджики, которых на объекте подавляющее большинство, не просто мерзли — они начинали двигаться как в замедленной киносъемке. У них просто не хватало энергии, калорий собственного организма для работы в таких условиях. Отсчет времени на последнем этапе работ шел уже не на дни, а на часы.
Чубайс, кстати, признался, что у него не было сценария на тот случай, если они прибудут на место, а пуск по каким-то причинам не состоится.
— Вот и я говорю, — подхватывает Раппопорт, — я что, потом буду объяснять президенту страны, что пуск сорвался из-за того, что ваши таджики на морозе работают медленно или что собака в электрощиток забралась?
— Какая собака? — изумился Чубайс.
— Ну я же вам говорил, что станцию обесточило. То есть полная темнота. А в это время люди в камерах машинного отделения работали. Фонарики? Кто на электростанции об этом думает. А потом, с фонариками много не наработаешь. Так вот, мы выяснили, что собака бродячая или чья-то—не важно. Важно то, что ей тоже холодно, вот она в электрический шкаф забралась, ну и замкнуло там что-то, мы и остались без света.
— А запирать шкаф не пробовали? — с раздражением спросил Чубайс.
— Так, Анатолий Борисович, это же не наши сети вообще, не наше хозяйство. Тут, конечно, все очень переживали, как у нас дела идут.
Они очень, очень электричество наше ждут. Мне на стройке охрана сообщает: “Пришел брат президента”. Где он, спрашиваю. Показывают. А он просто стоит и смотрит, как мы работаем. Часами стоит и смотрит. Потом он барана зарезал и нам принес. Потом козла. Они мясо едят только по праздникам, несколько раз в году, так что барана зарезать — это сильно. А он ведь простой декханин, несмотря на то что брат президента.
Я тут хожу, всех строю, на всех ору.
— Сначала я хожу, — встревает в разговор Борис Вайнзихер, — потому что Андрей не знает по-настоящему, как на станции что устроено, где на пусковом объекте надо ходить и что спрашивать. Так что у него своего маршрута поначалу не было. Он за мной ходил. Но, надо сказать, очень эффективно ходил. Объяснял всем участникам процесса, что если в срок не уложимся, то все строем будут загнаны в реку Вахш. Неглубоко, по пояс. Так, чтобы все, что надо, отморозить. Бред собачий, но как-то народ эта перспектива всерьез вдохновляла на трудовые подвиги. Последние три дня никто вообще не спал.
— Бред собачий был сегодня утром. Вообще все могло накрыться, — продолжает Раппопорт. — Сегодня рано утром смотрю и вижу, как служба безопасности президента осматривает машинный зал, и вдруг их собака лезет в щит высокого напряжения. Двести киловольт! Я остолбенел. Еще чуть-чуть собака свою морду туда просунет, и будет у нас второй свежий шашлык из собачатины. Что в результате будет со щитом, подумать страшно. Только пришел в себя, смотрю, какой-то мужик с фотокамерой по машинному залу разгуливает, того и гляди, наступит на что-нибудь. Я спрашиваю: ты кто и что ты здесь делаешь? А он говорит: “Я фотограф Чубайса”. Я уже не выдерживаю и говорю, что я сейчас тебя и, извините, Анатолий Борисович, твоего Чубайса, и твою фотокамеру... В общем, объяснил, что ему здесь находиться нежелательно. Не обиделся, надеюсь. Но главные неприятности происходили сегодня ночью. Сработало экстренное торможение турбины. Не должно было, но сработало. Атам тормоза почти как автомобильные, только огромного размера и с асбестом. За полторы минуты сгорело примерно восемь лет службы этих самых тормозов. Тут же собираемся решать, можно ли тормоза поменять, сколько уйдет на это времени и есть ли запасной комплект. Пока решаем, я уже “КамАЗ” со второй турбиной вызвал, чтобы в случае необходимости тормоза с нее снять, потому что запчасти такой нет и не могло быть. Посовещались и решили, что можно пока не менять. Но проблема была не только в тормозах, а в том, что от этого экстренного торможения металлическая пыль вперемешку с сажей и асбестом заполнила все пространство станции. Ничего не видно, дышать невозможно. И поначалу вообще было непонятно, что случилось: визг, скрип, дым. Рабочие из машинного зала сразу бежать — вдруг рванет. А директор станции — в другую сторону, к турбине. Героический порыв, надо сказать, потому что непонятно ведь, что случилось. Там нахватался этой жуткой смеси и чуть не задохнулся. Мы его на руках оттуда вытаскивали. Теперь, когда копоть осела и дым рассеялся, вижу, что осело-то все на стены, на оборудование, на приборы. Все-все покрыто этой дрянью. Все в черной саже на сантиметр. Времени — четыре часа утра. Полный атас.
— Твои действия? — задает наводящий вопрос Чубайс.
— Разоружил охрану станции — там все-таки человек тридцать было, выдал им тряпки, и всю ночь до рассвета они оттирали эту сажу. Но это было потом. А все началось с того, что огромное бревно пробило защитную решетку и как торпеда ударило в направляющий аппарат. Погнуло тягу. Но не настолько, чтобы останавливать подготовку к пуску. А тут еще у нас протекла камера. Мы слышим, что где-то в нижней камере, это же самое дно плотины, течет вода. Откуда — непонятно. Там должно быть все герметично, и вода должна поступать только по основному каналу, а он-то перекрыт. Спускаемся я, Боря, еще люди в эту нижнюю камеру и пытаемся вручную нащупать течь в сварочных швах. А размеры камеры — ну, как фюзеляж ИЛ-86 примерно. И вот мы пытаемся нащупать течь, понимаем, что камеру не то что ощупать, осмотреть толком не сможем. И в этот момент на станции отрубается освещение из-за той несчастной собаки. Но тогда этого не знали. Мы сидим в темноте, в нижней камере, слышим, как где-то журчит вода, и журчание это нам не нравится. Но журчит, значит, еще не скоро камера наполнится. А вот если дадут свет и кто-то сгоряча заслонку откроет... Все, тогда вода всех смоет, и мы не только пуск, мы ничего больше в жизни не увидим. Не самые приятные ощущения... Мы в темноте поняли, что нужно не руками проблему исследовать, а головой. Именно с помощью головы, то есть подумали крепко и обнаружили. Это был водовод технического водоснабжения. Его при закладке наспех бросили, и он перегнулся. В общем, не страшно и легкоисправимо. А вот в полной темноте в камере сидеть было кисло. Но такое стечение обстоятельств: бревно, электричество, экстренное торможение, течь в камере. Таких совпадений не бывает, просто не может быть. Хорошо хоть с турбиной все в порядке.
— Вообще силовой агрегат — просто шедевр инженерной мысли и исполнения, — вступает в разговор Вайнзихер. — “Силовые машины” сами себя превзошли.
В итоге все прошло как по писаному. Эмомали Рахмонов нажал красную кнопку, турбина закрутилась, лампочка загорелась. Всё, ГЭС в сети, в системе.
И Чубайс потом на митинге у электростанции, в самолете по дороге домой, в интервью с нами и, наверное, еще в тысяче мест будет говорить, как важно, что электроэнергия в Таджикистан пришла от российской ГЭС и что вот эти люди, эти таджики, которые строили станцию, которые присутствовали при историческом событии пуска энергоблока, будут детям своим и внукам рассказывать, что электроэнергию им дали русские. А могли бы спокойно говорить, что это вот нам наши соседи, наши иранские братья дали свет и энергию. Чувствуете разницу? Такой вариант был вполне реальным, потому что предварительные договоренности на государственном уровне о строительстве ГЭС в Сангтуде у Таджикистана были не только с РАО, но и с Ираном. Чубайс тогда, как Раппопорт в Казахстане, использовал последний аргумент в борьбе за крупнейший зарубежный контракт — ВВП. Путин, как мы уже успели убедиться, поддерживал зарубежную экспансию РАО. В период перетягивания каната с иранцами готовился официальный государственный визит Путина в Таджикистан. Чубайсу удалось повлиять на ситуацию таким образом, что Кремль поставил вопрос ребром: или контракт на строительство ГЭС, или визита Путина не будет. Причем нелегкие переговоры на эту тему с Рахмоновым, который почему-то долго не мог определиться с выбором, велись до последнего. Путин уже находился с визитом в Китае, откуда должен был лететь в Душанбе, а вопрос все еще оставался открытым. Тогда Путин направил в Таджикистан Христенко и Кудрина. Они должны были склонить Рахмонова на свою сторону. И им это удалось, потому что на другой чаше весов был официальный государственный визит Президента России. Визит состоялся, и ток в конечном итоге таджикам дали русские, а не иранцы.
Одним словом, РАО хоть и не “Газпром”, но электричество в геополитике имеет значение.