Поле битвы после Чубайса

Поле битвы после Чубайса

В финале фильма Тарковского “Андрей Рублев” есть эпизод про литье колокола. Посланцы великого князя ищут по всей Руси колокольных дел мастера — кто от моровой язвы помер, кого татары в Орду увели... Единственный, кто готов взяться за дело, — шестнадцатилетний Борис, которому отец перед смертью передал секрет колокольной меди. Поначалу его никто не принимает всерьез, и Борису приходится все делать самому—искать нужную глину для литейной ямы, копать эту яму... Потом руководить толпой мастеров и рабочих, которые годятся ему в отцы, а то и в деды. Не спать по нескольку ночей кряду. По интуиции менять дедовскую технологию, отмахиваясь от протестов старых мастеров и верного друга, — и даже отправлять этого друга на показательную порку в назидание остальным. А временами еще и приходить в ужас от мысли: а ну как колокол-то и не зазвонит. Завалить дело — верная смерть на плахе. Но благодаря его упорству, смелости, а то и Божьей помощи колокол все-таки отлит.

В наши дни похожая история разворачивалась с реформой электроэнергетики (забавно, что исполнитель роли Бориса даже похож на Чубайса в молодости). Но при внешнем сходстве немало и различий. Например, подавляющее большинство участников того эпизода из “Андрея Рублева” все-таки хотели, чтобы колокол зазвонил. А в нашем случае — нет.

Структурные преобразования в электроэнергетике не просто шли вразрез с интересами множества влиятельных противников. Их идеология сформировалась в девяностые, когда экономическую политику в стране определяли либералы, а воплощать замысел “младореформаторов” в жизнь пришлось, когда во власти утвердились взгляды иного свойства. Так что реформа электроэнергетики двигалась в одном направлении, а российская экономическая политика — пожалуй что и в противоположном. Еще один “крест Чубайса” получается, если наложить одну траекторию на другую?

— Ну и что, — просто отвечает Чубайс. — Поехали они в эту сторону или в ту, какая разница? Мои представления о том, что правильно или неправильно, не меняются же от того, что, например, “Единая Россия” победила на выборах (а СПС выборы проиграла. —М.Б., О.П.). Ну, победила, и что — вступать мне в нее, что ли? Конечно, такой ответ не исчерпывает весь драматизм ситуации. Но мое глубокое убеждение было и есть в том, что это единственно правильный вариант для энергетики. Если я считал так в 1998 году, то в 2008-м я готов подписаться под этим еще раз. Какая была бы альтернатива, если не делать реформу? Удвоение тарифов на фоне дефицита электроэнергии. Это легко могло бы стать экономической, а возможно, и политической катастрофой даже для современной, стабильной России.

— Мне, наверное, сотни раз говорили серьезные и умные люди: Толя, ты идиот. Все, что делаешь, абсолютно бессмысленно. Ты полностью потерял понимание реальности, — продолжает Чубайс, артистично копируя интонации своих трезвомыслящих знакомых. — Ну ладно, говорили они, вот ты увлекся, но посмотри вокруг, что происходит, газеты почитай — может, чего-то поймешь. Бессмысленно. Нулевые шансы. Какая еще реформа? Рынок, частная собственность, разделить хочешь? Это ты всерьез? Но я понимал, что, во-первых, это полностью соответствует моим убеждениям, во-вторых, это единственно правильный по моему пониманию вариант развития событий.

Одним из главных аргументов идеологических противников “реформы по Чубайсу” был риск сбоев электроснабжения страны. Вполне естественное предположение — что с обывательской, что с профессиональной точки зрения: старая система работала нормально, без перебоев, зачем же ее теперь менять.

Хотя, как выясняется, бесперебойность подачи тока в дома советских граждан — вещь скорее из разряда мифов, нежели реальных достижений.

— Есть такая тема, которую не очень любят энергетики: в советские времена аварии были по факту засекречены, — рассказывает Чубайс. —

А крупнейшие аварии были засекречены официально по решению Политбюро, я сам смотрел материалы в архивах. В сорок шестом году, например, отключали Москву—удивительно, что Сталин никого не расстрелял и не посадил. Последняя масштабная авария была в Москве в семьдесят девятом году. Разумеется, локальные аварии в регионах тоже происходили.

Поэтому, наверное, за московскую аварию 2005 года профессиональные энергетики его сильно не критиковали — “они понимали, что авария у них у каждого есть на совести”. Разве что Кудрявый возмущался по обыкновению, добавляет он: мол, Чубайс все развалил, позвал бизнесменов в стратегически важную отрасль, и вот вам, пожалуйста, результат.

Когда речь заходит о последней из крупных советских аварий, бывший главный инженер “Мосэнерго” Виктор Кудрявый горестно вздыхает. Сразу понимаешь: эта история перепахала его жизнь навсегда.

— Я ведь пережил эту зиму семьдесят восьмого-семьдесят девятого годов, когда было минус сорок четыре в Москве,—погружается в воспоминания Кудрявый. — У нас был колоссальный дефицит тепла, потому что кто-то когда-то придумал такую норму: мощность оборудования должна обеспечивать возможность нормального теплоснабжения граждан при расчетной температуре самого холодного месяца. Для Москвы это было минус двадцать шесть, но никак не минус сорок четыре. Если мы при такой температуре хотим в квартире иметь плюс двадцать, получается трехкратный перепад температур. Была просто страшная картина — здания в Москве оказались совершенно не приспособленными к таким перегрузкам. Это у меня был первый случай, когда я четверо суток не был дома и не знал даже, что эти четверо суток прошли.

Потом сидим на разборке в Моссовете, докладываем, как вышли из положения, — и вдруг встает главный врач города Москвы: “Да что вы тут подвиги свои излагаете — у меня семь тысяч человек погибло!” Я говорю: не понял, как это могло быть? Мы же ни одну поликлинику, ни одну больницу не отключали, и даже если где-то были аварии — мы приезжали и ставили электрообогреватели. А главврач мне в ответ: “Вы что, наивный человек? И так-то десять процентов послеоперационных больных умирает, а когда в палате стало плюс четыре вместо плюс восемнадцати, у меня умерло девяносто процентов таких пациентов”. Я не знаю, какое землетрясение может с этим сравниться — с одной московской аварией зимой.

— Кто теперь будет нести за это ответственность — частник или государство? — взрывается, помолчав, Кудрявый. — Ведь в Конституции написано: государство гарантирует достойные условия жизни и развития человека. Я думаю, энергетика теперь вся ляжет. И при нашем климате это не вопрос комфорта, типа кондиционирования летом. У нас это вопрос “жить или не жить” — для всей экономики и всех граждан, детей и стариков в особенности.

По закону об электроэнергетике ответственность за надежное энергоснабжение социальной сферы и граждан должны нести гарантирующие поставщики. Проще говоря, это большинство сбытовых компаний, которые в процессе реформы были выделены из АО-энерго. Чтобы получить статус гарантирующего поставщика, они заключают специальный договор с государством. В дальнейшем оно довольно-таки сурово регламентирует их деятельность, а также следит за тем, чтобы нуждающиеся в защите государства потребители — те же детские сады и больницы — всегда имели финансовые возможности расплатиться за электроэнергию. То есть в случае чего защищенная категория потребителей деньги из бюджета на оплату счетов за электричество получит.

Но Кудрявый только усмехается, когда мы спрашиваем его о гарантирующих поставщиках.

— А как он вам поставляет энергию, этот поставщик? — с сарказмом вопрошает он. — Заключил договор с распределительными сетями, с генерирующими компаниями, и говорит, что у вас будет энергия. И вот, допустим, у вас энергии почему-то нет. Он начинает бегать по своим контрагентам, а потом говорит вам: ну хочешь, подавай на меня в суд. Вот и все его гарантии. Когда вопрос о жизни и смерти, разве так можно?

С точки зрения Кудрявого, настоящим гарантирующим поставщиком было, к примеру, дореформенное “Мосэнерго”. Но, по логике самого упорного оппонента Чубайса, все пошло не так—“Мосэнерго” разделили на четырнадцать новых компаний, энергосистема полностью потеряла управляемость, и в результате никто ни за что не отвечает.

В общем, если верить Кудрявому, пора готовиться к концу света. Тем более что в похожем тоне были выдержаны комментарии президента Путина по поводу московской аварии 2005 года. “Участившиеся в последнее время сбои в работе электроэнергетических систем — все это признак очевидных системных проблем в управлении, — отчитывал глава государства команду Чубайса на заседании Совета безопасности РФ вскоре после аварии. — Практика последнего времени показывает, что недостаточно быть просто хорошим экономистом, недостаточно умело управлять финансовыми потоками, акциями, корпоративными процедурами или недвижимостью для того, чтобы успешно, эффективно управлять такой огромной и жизненно важной для страны отраслью. Нужно еще быть профессионалом, чтобы понять значение одного маленького винтика в огромной энергетической системе страны. Понять, насколько важно своевременно обратить внимание на какой-нибудь дешевенький трансформатор и к чему может привести несвоевременное или нештатное его обслуживание”. Досталось тогда реформаторам из РАО и за пресловутое разделение “Мосэнерго” на четырнадцать частей.

— Но разве в советское время не отключалась электроэнергия, не падали самолеты, не сходили поезда с рельсов? — задает риторический вопрос Джек Ньюшлос. — Все это было — и замалчивалось. Просто сейчас происходит все то же самое, но заметнее.

В прежние времена загрузка электростанций проектировалась под конкретные промышленные предприятия, объясняет он, а сейчас многие из этих предприятий не нужны. Но благодаря росту потребления у населения и в сфере услуг меняется характер почасовой загрузки энергосистем. Поэтому ситуацию с нагрузкой на энергосистемы сейчас планировать сложнее, чем раньше. “Аварии происходят всюду. Все, что сделано человеком, ломается”, — повторяет Ньюшлос свой любимый афоризм. И в качестве иллюстрации рассказывает историю трехлетней давности: трехчасовое отключение электроэнергии в Лондоне, метро остановилось, в туннелях застряли тысячи людей. Причина? На одной из подстанций — вполне себе модернизированной и переоборудованной — лондонские мастера по ошибке вместо мощного реле поставили маломощное. Выглядят они одинаково, стоят приемлемо. А к большой аварии привела именно эта мелочь.

— Можно было не делить “Мосэнерго” на четырнадцать частей. Но: погода в тот день в Москве от этого бы не изменилась, пожар все равно мог бы произойти, и отсутствие резервных мощностей никуда бы не делось, — загибает пальцы Дмитрий Васильев. — Дело же не в том, что диспетчеры или менеджеры одной компании не поладили с диспетчером или менеджером другой. Да и управление компанией тогда реально шло из “Мосэнерго”, это было предусмотрено планом переходного этапа. Так что разделение здесь ни на что не влияло.

Вот и сенатор Завадников убежден: энергетическая авария может случиться независимо ни от собственности, ни от модели.

— Только когда у вас она случается в ситуации, позволяющей инвариантность конкурентных решений, ее разрешение будет гораздо более эффективным, чем когда у вас нет инвариантности решений. Это будет просто дороже, — говорит сенатор.

Но может быть, худшее еще впереди? Отслужившие свой век трансформаторы, положим, могут сломаться где угодно, вне зависимости от силы и направленности реформаторских усилий. Но вот другой пример — национальная система диспетчирования после преобразований в РАО “ЕЭС”. До реформы все знали: главный рубильник страны находится в Центральном диспетчерском управлении (ЦДУ) на Китай-городе в Москве. Сейчас ЦДУ не существует. От РАО “ЕЭС” отпочковалось открытое акционерное общество “Системный оператор”, в которое внесли активы ЦДУ. Компания на 100 процентов принадлежит государству, и приватизация его не предусмотрена. Противников реформы и просто осторожных людей это должно обнадеживать. И все равно боязно: будут ли слушаться “Системного оператора” диспетчеры генерирующих компаний, приватизированных иностранцами и отечественными магнатами?

Пока Чубайс отвечает на эти вопросы, между делом вскрывается еще одна страшная тайна советской энергетики. Оказывается, до реформы вся надежность диспетчерской системы в стране держалась просто-напросто на честном слове. В буквальном смысле.

— Году в девяносто девятом я провел такой мысленный эксперимент: диспетчер из ЦДУ дает команду диспетчеру АО-энерго загрузить такой-то блок, а диспетчер АО-энерго отказывается выполнять команду, — рассказывает Чубайс. — Наши диспетчеры, когда я стал у них спрашивать, говорят: “Мы ему запишем НДГ — нарушение диспетчерского графика. Это настолько страшно, что больше он так делать не будет”. Интересно. Но для основ функционирования энергетики как-то слабовато.

Чубайс с ужасом обнаружил, что никаких инструкций или постановлений для диспетчеров в энергетике не существует. Есть только повседневная бизнес-практика, унаследованная из советского времени и живущая по традиции и по инерции,—диспетчер не может не выполнить команду из Москвы, недогрузить блок, это у него в крови.

Тогда глава РАО “ЕЭС” стал искать выход в законах. Но пугающие подозрения после этого поиска только усугубились. Выяснилось следующее. Чтобы добиться от того же “Мосэнерго” каких-то действий, РАО “ЕЭС”, как его крупнейший акционер, может инициировать собрание акционеров компаний, за сорок пять суток опубликовав объявление в газете “Известия”. Или провести совет директоров и обсудить там поведение диспетчеров четыре месяца назад во время аварии в Москве. В общем, было понятно: корпоративное законодательство в принципе не имело никакого отношения к оперативному управлению энергосистемой. Но другого законодательства, которое бы обязывало диспетчеров на местах выполнять команды с Китай-города, вообще не было!

— Вот когда я это осознал в девяносто девятом году, у меня мороз по коже побежал, — признается Чубайс.

Но сейчас он просто излучает спокойствие:

— Я тупо пошел по самому простому пути. Я решил, что нужно вырвать всю диспетчерскую вертикаль отовсюду и уложить ее в единую компанию. Вертикаль была на трех уровнях: ЦДУ, семь объединенных диспетчерских управлений (Дальний Восток, Сибирь, Урал, Волга и т.д.) и региональные управления в каждом АО-энерго. А на сегодняшний день почти все диспетчера, работающие в России, работают в одном юридическом лице — в “Системном операторе” и подчиняются командам из Москвы в рамках трудовой дисциплины. Ты подчиненный, я начальник, будешь делать то, что я сказал. Не нравится — будешь завтра уволен, до свидания.

— Сейчас-то ведь никто на местах не может проигнорировать команду диспетчера из “Системного оператора”: это влечет за собой серьезные материальные последствия, и ладно бы для директора — для инвестора, который свои деньги вложил, —добавляет бывший замминистра экономического развития Андрей Шаронов.

Выходит, риск энергетического кризиса по вине какого-нибудь диссидентствующего диспетчера за время реформы не просто снизился. Он приблизился к нулю.

Однако список рисков, связанных с реформой, на этом не исчерпывается.

— Государство ведь почувствовало на себе пресловутый “крест Чубайса”— рост потребления электроэнергии столкнулся с выбытием мощностей, — констатирует Шаронов. — Помните, как Илларионов утверждал, что у нас полно свободных мощностей после большого экономического спада? Действительно, суммарный объем установленной мощности больше, чем объем потребности, — но, во-первых, уже проявляются некие пики, зимой, например. Во-вторых, из 214 тысяч мегаватт, которые имеются в наличии, включаются только 170 тысяч. А остальные либо не включаются, либо чудовищно неэффективны. В-третьих, локально-то система уже дефицитна — в полный рост это проявляется в Москве, в Московской области, в Питере, на юге России, на Урале, в Тюмени даже. Все, вот оно — мы уже живем в условиях дефицита, выпрыгиваем из штанов, чтобы что-то придумать, и сталкиваемся с тем, что инвестиционный процесс в энергетике очень инерционный, а инвестиций недостаточно до сих пор. С одной стороны, к 2011 году тарифы на электроэнергию должны стать полностью свободными, что не может не радовать инвесторов. С другой стороны, есть сомнения — а позволит ли политическая ситуация это сделать через три года?

— Рынок электроэнергии можно сравнить с бассейном, в который с одного конца вливается вода из многих труб, а с другого — выливается из множества кранов, — объясняет нам Чубайс. — Ты же не знаешь, чьи электроны тебе пришли по проводам — хотя, может быть, ты и подписал договор с конкретным поставщиком. Только разница в том, что в бассейне объем воды может увеличиваться или уменьшаться. А в энергетике — нет. Каждый произведенный киловатт должен быть потреблен в данную секунду времени, двадцать четыре часа в сутки триста шестьдесят пять дней в году. Иначе — авария. В этом и есть особое технологическое требование к коммерческим отношениям в энергетике. Если его не выполнить, то будет рынок, разрушающий технологию, разрушающий надежность. И долго он не просуществует — умрет в конце концов. Потому что технологии в электроэнергии сильнее, чем рынок, по крайней мере в краткосрочном режиме.

Шаронов говорит, что еще в начале 2000-х годов, общаясь с иностранными экспертами, понял для себя: энергетический рынок—самый сложный в мире по природе. Природный газ, к примеру, тоже не подарок: летуч, способен, накапливаясь, провоцировать взрыв и пожар. Но его-то хотя бы можно загнать в подземные хранилища. Снизить добычу. На худой конец, пустить на факел и сжечь.

С электрическим током такие номера не пройдут. Если генерирующая компания загрузила свои мощности, она должна сразу поставить произведенный продукт по назначению. Более того, есть потребители с сильной обратной связью. Алюминиевые заводы, к примеру: включение нагрузки на этих производствах моментально вызывает колебания параметров тока в сети — значит, надо немедленно эти параметры балансировать, чтобы всем доставался ток одинаковой частоты. И всем этим национальным энергетическим оркестром надо дирижировать из Москвы — без пауз и антрактов. Согласимся с Шароновым: фантастически сложный рынок.

Тем не менее, добавляет бывший замминистра, другие страны, устроившие у себя рынок электроэнергии, нормально живут с ним. Вот, например, Nord Pool — скандинавская межстрановая торговая система: отлично работает, четкие ценовые сигналы подает.

Так что же получилось с рынком электроэнергии в России? С одной стороны, теоретически из-за него может случиться масштабная авария. Предположим, ошибка в торговой системе введет в заблуждение диспетчера из “Системного оператора” — и он недозагрузит или перегрузит какого-нибудь потребителя (с катастрофическими последствиями для всех остальных).

С другой стороны, свободный рынок может провоцировать подорожание электроэнергии. Она ведь уже в дефиците, как выше объяснял

Шаронов. То есть пользуется повышенным спросом. И примеров из жизни на эту тему уже накоплено много. “В той же Америке цена в пиковый период отличалась от средней в тысячу раз!” — качает головой бывший замминистра.

Подорожание электроэнергии в тысячу раз на пике нагрузки в наших условиях, как выясняется, пока что иллюзорно.

Это американцы борются с дефицитом электричества с помощью повышения цен. В России, как рассказывает Шаронов, пошли по другому пути:

— Что мы сделали, когда возник первый серьезный пик потребления зимой 2006 года? Мы просто взяли и отключили часть потребителей — офисные здания, оптовые рынки, некоторые промышленные предприятия. Не стали искусственно задирать цену. Потому что эти потребители, которых мы отключили, деньги бы нашли — а граждане бы не нашли. Вежливо говоря, это называется “ограничение подачи электроэнергии потребителям четвертой категории”, а если без обиняков — то просто “пошли вон, эту неделю не будем вас питать”.

— Как всегда, руководствовались интересами бабы Дуси, — иронизирует Джек Ньюшлос по поводу подходов Минэкономразвития к реформе электроэнергетики. Хотя Чубайсу, как следует из его дальнейших реплик, эти интересы совсем не чужды.

— Кудрявый говорит, рынок и надежность — это вещи взаимоисключающие. Чем больше рынка, доходов, снижения затрат, тем меньше надежности. Вот посмотрите на Америку, они же там снижают затраты, экономят, резервов меньше, а энергетика без резервов не может, поэтому все у них грохнулось — Председатель правления РАО “ЕЭС” заметно накаляется, воспроизводя аргументы своего врага. — Фундаментальный изъян этой логики состоит в том, что рынок при разумном и правильном к нему подходе является не антиподом надежности, а инструментом достижения надежности. Мало того, если вы попытаетесь его игнорировать, то результатом этого в рыночной экономике, в которой мы живем, будет неизбежное проникновение рынка в систему и разрушение ее внутренних механизмов. Вот тогда это будет точно — рынок против надежности.

Кстати говоря, этому есть масса примеров в других отраслях.

— Возьмем медицину. Это сверхсложная отрасль, уж точно не проще энергетики, — продолжает Чубайс. — И вот у нас пятнадцать лет не могут создать внятную, ясную концепцию рынка в этой сфере, при этом, кстати, прикрываясь теми же самыми аргументами, что и Кудрявый. Мол, рынок и медицина — это несовместимо, тут ведь речь идет о жизни человека... А в результате происходит вот что. Вам судно принести пописать? Десять рублей. Вам штаны сменить? Пятьдесят рублей. У вас простыня своя? Замечательно. Хотите нашу—доплатите. В итоге человек вынужден платить за услугу в бесплатной медицине в самой извращенной форме, гораздо дороже, чем она стоит, — ведь получает при этом услугу радикально заниженного качества. И это — бесплатная, как декларируется, медицина, которая предназначена для людей с ограниченными финансовыми возможностями. Это что, справедливо?!

— Бывший министр энергетики СССР Анатолий Майорец развернул весь совет ветеранов РАО в нашу сторону одной-единственной мыслью, — заканчивает глава компании. — Он просто сказал: “Разве может так быть, что все отрасли экономики — в рынке, а энергетика — нет? Так не может быть. Она развалится. А значит, нужно делать рынок. Чубайс пытается — хорошо ли, плохо ли, черт его знает, но не пытаться сделать нельзя”. И это аргумент абсолютной мощи, который всю логику Кудрявого просто убивает. Он-то считает, что можно создать какое-то такое изолированное пространство, в котором рынка не будет. Вот везде он есть, а здесь его нет, потому что здесь надежность. Да хрена лысого! Если ты проигнорируешь рынок, он твою надежность разрушит, и все дела.

Только это вовсе не означает, что “невидимая рука рынка” сама все расставит по местам, предупреждает Чубайс. “Это один из крупных жизненных выводов, извлеченный из реформы энергетики, — если ты хочешь иметь рынок, ты должен сам его строить, строить и строить”. Проект запуска рынка по степени сложности он сравнивает с запуском космического корабля. Поэтому из десяти лет реформы на создание и отладку рынка электроэнергии у его команды ушло ровно пять.

За эти десять лет в России произошло две серии кризисных ситуаций в электроэнергетике с массовыми отключениями потребителей. Происходящее четко совпадало с общеэкономическими тенденциями. В конце 1990-х — начале 2000-х энергетики отключали подачу тока потребителям за неплатежи. Начиная с 2000 года деньги у покупателей появились — зато через пять лет электричества стало физически не хватать. А какой сценарий сработает после ликвидации РАО? Где сейчас слабые места?

Чубайс принципиально новых рисков здесь не видит:

— Если мы вводами новых мощностей будем закрывать растущие потребности, какая может быть новая природа дефицита? Неплатежи или дефицит мощностей — третьего не дано.

— Другое дело, что по мере продвижения реформы существующие риски стали ярче вырисовываться, — замечает Шаронов. — И масштабы изменились: что-то оказалось мизерно мало, а что-то, наоборот, вышло на передний план.

Скажем, все говорили, что инвесторов будет отпугивать неясная правовая ситуация в электроэнергетике. А в реальности этот риск отошел на второй план — полно примеров инвестиций как российских, так и иностранных. Зато сохранился риск, связанный с отсутствием новых инвестиций в генерацию. Мы же хотели не просто раздать инвесторам активы, а простимулировать приток капитала в производство электроэнергии, в сети — там, где это требует рынок. Вот здесь ситуация остается рискованной и плохо управляемой.

Надо сказать, государство проблему осознало. Осенью 2006 года Греф предложил привлекать инвестиции в генерирующие компании с помощью размещения их акций среди инвесторов — IPO. В отличие от обычной приватизации, доходы от продажи акций в этом случае поступают не государству, а компании. Стало быть, у нее сразу появляются деньги на строительство новых мощностей. И в РАО “ЕЭС”, и в инвестиционном сообществе идею восприняли с энтузиазмом — это было почти год спустя после знаменитой паузы Фрадкова, который захотел лично разобраться в реформе и тем самым затормозил ее.

А в прошлом году РАО и Минэкономразвития договорились, чтобы победители конкурсов по продаже генерирующих компаний одновременно с договором купли-продажи подписывали соглашение об инвестициях. В соглашении решили указывать конкретные объекты в конкретных местах, которые инвестор обязуется построить в определенный срок. Инвесторы были согласны и на это.

Но именно в этот момент, когда Чубайс уже уговорил участвовать в новой приватизации руководителей ведущих заграничных энергокомпаний, его реформа вновь зависла над краем пропасти.