II

II

«Да хорошо ли выводить это на свет, провозглашать об этом? Ведь это все, что ни описано здесь, это все наше — хорошо ли это? А что скажут иностранцы? Думают, разве это не больно? Думают, разве мы не патриоты?» На такие мудрые замечания, особенно насчет мнения иностранцев, признаюсь, ничего нельзя прибрать в ответ.

Н. Гоголь

В цехах «Ростсельмаша» я решил бывать только без пропуска. Мальчишество или похуже что? На руках командировка газеты, в кармане надлежащие удостоверения — стоит ли рисковать?

Но в кузницу входят без стука, верно? В поля, ради которых и дымят все кузни — даже такие большие, как «Ростсельмаш», — вообще пропусков не требуется. Никто не ведет несмышленыша, разъясняя ему — осот, дескать, вами якобы замеченный, отнюдь не сорняк, тем более не корнеотпрысковый, а вызванный временными сложностями сознательный допуск. Именно сознательный, ведь здешний бригадир — участник ВДНХ. И хлеб, что перед глазами, вовсе не полег, просто стеблестою придано горизонтальное направление. В целях фотосинтеза! А как же? Ведь колхоз соревнуется за звание высокой культуры…

Нет, поле — открыто. Оно — чистое поле. Даже спутники, и отнюдь не только наши, видят и фотографируют состояние зерновых — какие уж там пропуска.

Ходить — так только таким, как всегда, как и для «Сельского часа» снимаюсь. Задержат — скажу правду: ищу, откуда возник комбайн № 320808.

«Нива» под этим номером с патетической надписью «Лучшему комбайнеру Казахстана в честь 50-летнего юбилея «Ростсельмаша» поступила кустанайскому механизатору, лауреату премии Ленинского комсомола Николаю Ложковому, а он разберись да и напиши в «Литературную газету»: «Ничего себе подарочек!» Согнут вал выгрузного шнека, рычаги набивателя соломы приварены не в одной плоскости, в направляющей втулке выжимного подшипника не нарезана маслогонная резьба. В письме своем (ЛГ, 1979, 31 октября) он сдержанно, без истерик, взывал к совести всей Донской Кузницы:

«Потери запланированы в самой конструкции комбайна. Но потери — это не только оставшееся зерно после обмолота в поле. Это и зерно с низким качеством при запоздалой уборке. Вы думаете, я и мои товарищи хотим этого? Ни в коем случае. Это ж наш труд, наш пот, почти круглосуточная работа весной и осенью. Наша работа — не физзарядка для здоровья и удовольствия. И вроде бы в нашей бригаде нет разгильдяев и транжир. Живем-то своим трудом, с рубля… А на практике получается, что мы сами себе вроде бы враги. Все-таки часть хлеба оставляем в поле.

И причиной этому то, что мы не можем работать, как надо бы, как нам хотелось бы. Когда все на ходу, работа не изматывает тебя. Намолотишь бункеров 30–40 и не падаешь с ног от усталости. А устаешь от разного рода безобразий… За всю уборку не было такого дня в бригаде, чтобы из-за поломок не стояли 3–4 комбайна».

Черный юмор адреса («лучшему комбайнеру») в том, что не-лучшему на такой машине и делать нечего. Середняку с двумя-тремя уборками за плечами, не говоря уже о первогодке из училища, нипочем не углядеть, что дорожка для масла не прорезана — и выжимной подшипник у него будет катиться к чертям методически, раз за разом, приводя в ярость и механика, и бригадира — про свою муку какой разговор. Не окажись дошлым следователем, не проверь опасливо, как минер, каждый узел, каждое крепление — уборка обернется наказанием. Кому флажки и заработок, а тебе ссадины на руках, немое сочувствие домашних и ненависть к железному мучителю.

Честно сказать, я допускал, что номер 320808 — мятый пар, давно обсужденный и осужденный случай. Может, поэтому и не торопился в ОТК. В многотиражке продрали с песком всех виновных, целиннику вместе с извинительным письмом послан новенький комбайн, какому износа не будет, — баста, что старое поминать. Приняты меры, приняты, дорогой товарищ, где «прибыл-убыл» шлепнуть? И логический конец командировке — отрадный, только слишком скорый.

Ведь он все-таки вышел отсюда, злосчастный номер 320808! И как ни грешна железная дорога — не она лишила смазки выжимной подшипник. Что ни говори про Сельхозтехнику, не она косо-криво сварила копнитель. Завод виноват! И это отборный, дареный конь, а что ж идет в ширпотребе?

Не без умысла приехал в лучшее, спокойное для цехов время: середина января, декабрьская штурмовщина позади, до уборки еще ого-го сколько. Недаром проницательный потребитель ищет всегда машину, выпущенную в середине месяца.

Обременять бюро пропусков так-таки не стал: для начала меня провезли на территорию приятели-киношники, их «рафик» примелькался; потом приходил с какими-нибудь проверяющими (к ним охрана почтительна, а сами они решительны). Случалось и с конструкторами попадать — как бы в пылу спора, «давайте-ка в цехах поглядим». Не без того, иногда спрашивали, потолковав уже минут пятнадцать:

— А вы, собственно, откуда?

— Из комитета, — приучился отвечать я. Из какого комитета? Народного контроля? Советских женщин? Еще какого-то там? Не уточняли. В сущности, и обмана с моей стороны не было: Гостелерадио — тоже ведь комитет. Ходил как на работу — загроможденными путями меж цехов, бойкой дорогой «на гору», куда трактора этакими челюстями влекли столкнутые с конвейера «Нивы», напоминая настырного муравья и безразличную ко всему личинку. Научился выбирать у главного конвейера безопасные места, завел знакомства…

Почему меня не выявили? Почему я мог в рабочее время спрашивать да расспрашивать, разводя этакую пресс-конференцию, где журналист один, а отвечают десятки?

Потому, что к массе проверяющих привыкли, они обыкновенны, как гром на сборке или очередь в столовой. Потому, что в цехах «Ростсельмаша» много не занятых делом. Работая, не покалякаешь — для этого нужен простой.

Белой вороной, инородным телом я, бывало, себя ощущал — но где? На поле у Вдовина в кулундинском совхозе «Степной». Вроде и десятилетия знакомства, надо бы и повспоминать, но Вдовин взял обязательство намолотить тридцать тысяч центнеров (жутко произнести!), а молодые давят по всем флангам, а лет Семену Вдовину столько же, сколько и мне, и единственный наш козырь — тягучесть, потому и разговору за целый приезд — три-четыре минуты с виноватым «ты не серчай» вместо прощания.

И еще кое-где. Но особенно — на комбайновом заводе фирмы «Джон Дир» в Иллинойсе. Там ты был весь как на ладошке! Даже ощущение наготы. Не потому только, что — русский (хотя глазок-смотрок, без сомнения, не дремал), а больше потому, что был не при деле, то есть не входил в какую-то «стейшн» конвейера, не носился на электрокаре, как уборщик-негр, не летал в люльке с респиратором на физиономии, обдувая металл распыленной фирменной краской, — только спрашивал. А спрашивать, естественно, мог только главного инженера, который и показывал линию (давно условлен день, отложено совещание). Безработные — они где-то там, за проходной, на которой наглядная агитация: шлюпка с дюжиной лихих гребцов плюс надпись насчет того, что «мы все здесь — одна команда, грести должны в одну сторону». Не гребущий, то есть склонный точить лясы или допускать прогулы, не только мастером будет выявлен, но и профсоюзом прижат — и выжат, ибо за коллективный договор с фирмой тягался тред-юнион, и ему прогулявший смену без предварительной просьбы — лишний козырь у фирмы в руках. Кому толковать о беспощадности капитализма? О безработице и т. д.? Но организация, четкость, синхронность работ слагаются в ту надежность, какая и компанию «Джон Дир» чуть не полтора века сохраняет на плаву, и нашими испытателями — при рабочих конкурсах в поле — подтверждается ежегодно.

Вот открытия, какие я сам для себя — с большим опозданием — сделал на «Ростсельмаше».

Комбайн не сходит с конвейера — его свозят. Самоходный он только по названию — учиться ходьбе ему придется в степи. А поскольку это «сырец», полуфабрикат, то и про ответственность завода можно говорить лишь условно. Хороши ли котлеты в кулинарии? Да как сам их приготовишь… Под предлогом сложностей с перевозкой доделка машины переложена на покупателя. Внедрена неведомая прежде форма аграрно-промышленных связей, когда село с явно неравным потенциалом делается финальным соизготовителем машины. Ни в тракторо-, ни в автомобилестроении ничего похожего нет. О самолетостроении не знаю.

Собирают «Ниву» не ростсельмашевцы, собственно, а завод вкупе с «привлеченными»: четыре тысячи временных, необученных и, следовательно, безответственных рабочих постоянно доставляются сюда изо всех регионов страны. За год сквозь завод протекает, таким образом, около 50 тысяч человеков со стороны — больше стабильного состава. Дисбаланс между планом на комбайны, производительностью труда «Ростсельмаша» и наличием рабочих рук покрывается за счет страдающего от малолюдья аграрного сектора.

Принимают готовую продукцию на заводской территории — не заводя, на глаз, уж точно «со стороны». Если с теми же котлетами сравнивать, то — как бы дегустация через стекло витрины. Принимает на отстойной площадке (таково название) Сельхозтехника, которой нужно потом эти же комбайны ремонтировать. Тени на плетень наводить не станем, но ведь в объемах ремонта эта система заинтересована, не так ли? Правда, и при такой расстановке приемщики относят к браку 30 процентов продукции. Это еще ничего, прежде бывало и за сорок… А если завести моторы и прокрутить молотилки? Уже здесь не дать смазки на подшипник для Ложкового?

Кстати, комбайн номер 320808 среди рекламаций не значился. Ни шуму, ни извинений. А «Литературка» так гордится тиражом. И письмо-то поставили в номер!

Явившись под конец в ОТК, я положенным образом представился, был принят заместителем начальника Юрием Федоровичем Милевским, инженером с двадцатипятилетним стажем работы на «Ростсельмаше», и выслушал лекцию — вариации на тему: «Все хорошо, прекрасная маркиза».

Массовый выпуск, семьдесят восемь тысяч комбайнов за один прошлый год — согласитесь, что какие-то экземпляры могут быть с недостатками. Индивидуальный подход немыслим, операции рассчитаны по секундам. Но коэффициент готовности СК-5 уже очень высок — объективно он равен 0,934. Это значит, что в 934 случаях из тысячи комбайн будет исправно работать и только в остальных шестидесяти шести попросит ухода или ремонта. Конечно, тут заслуга и технического контроля. Надо поднять этот коэффициент до 0,95 — и будет идеальная для реальности готовность. Во всех зерновых зонах созданы базы гарантийного ремонта, да-да, наши ростовские базы, их сто двадцать по стране. За год было только 156 рекламаций — согласитесь, мизер для 78 тысяч… Да, это получается по одной рекламации в год на базу — если огрублять, но там занимаются и профилактикой. История Ложкового не зарегистрирована. Наверно, ограничился газетой, а формальной рекламации не послал. Трудно сказать, с чем там у него действительно беда. Если жалобы на мост, вариатор ходовой, коробку — заранее согласен, это слабые места. Болтокрепеж — тоже можно согласиться. Ведь привлеченные — они те же комбайнеры, а комбайнером теперь берут и десятиклассника, и парикмахера. Возврат с отстойника — дело субъективное. В хорошем настроении приемщик — пропустит, в плохом — вернет. Но со второй сдачи машины, как правило, уходят. Словом, сложности есть — а где их нет? — но коэффициент готовности 0,95 будет достигнут.

И тут я распрямился, хлопнул блокнотом и отвечал инженеру так:

— Мы с вами, наверно, ровесники. И сейчас не в подкидного играем, где один дурак просто необходим. Какой ко-э-ффи-ци-ент? Он же не готовым уходит, комбайн, о какой же готовности я буду писать механизатору? Я верю — вы не спутали и тысячной. И в искренность вашу верю. Не в то, будто вы всерьез думаете, что на отстойник волокут одно добро, а вздорный приемщик качает права. Цену товару, наверно, знаете! Но знаете и то, как дошли до жизни такой. Вы искренне не позволяете делать крайним — завод. Потому что он — ваша жизнь. Такая ли, иная — другой у вас уже не будет. Как и у меня. Писарей, я согласен, много, пусть даже грамотных, а жизнь единственна. И вы не страха ради иудейска, не потому, узнают ли наверху про наш разговор или нет, а из уважения к прожитому, к ближним и не очень прикрываете не всегда благодарный к вам лично, однако же свой завод. Я ничего не имею против чести мундира. Одежда уставная, чего ж на нее плевать? Но чтобы вы могли снисходительно внушать про ко-э-ффи-ци-ент, вам нужен проигравший в подкидного. А за что таковым вы делаете меня? Для этого ли столько мерз на целине, месил великие грязи Костромы и Вологды, собачился с редакторами уже трех возрастных категорий? Хватит мне коэффициента, сыт давно и по горло! У поэта хорошо сказано — вы уж простите цитату: «Я тридцать лет вынашивал любовь к родному краю и снисхожденья вашего не жду и не теряю!» Вот живые картинки, без пропуска добытые, у меня есть, и я, дайте срок, доложу их кому надо. Вдовину Семену, тоже наш ровесник! Чабанову Федору Васильевичу! Тому же Ложковому Николаю, хоть и знать его доселе не знал. Сейчас вас выслушал, а потом — доложу!

Сказал — и умолк.

Впрочем, и до того, разумеется, не раскрывал рта. Хорош бы я был с этакими филиппиками в ОТК «Ростсельмаша»! Прицепился к коэффициенту готовности, вполне официальной мерке… Нет, в уме что-то похожее плескалось, а вслух — молчок. Неприлично.

«Неприлично, — учит классик, — автору, будучи давно уже мужем, воспитанному суровой внутренней жизнью и свежительной трезвостью уединения, забываться подобно юноше».

А живые картины — другой разговор.

…Уже час прошел с начала смены, но табло пусто — ни единого… А 85 «Нив» в смену — душа винтом — согнать надо.

— Из-за чего стоим? — тоном завсегдатая спрашиваю мастера.

— «Керогаз»… И «балалайка». И «гробик».

Раз я здесь, разницу между «балалайкой» и «гробиком» знать должен. Но мне жаргон сборки не интересен. Смысл конвейера в том, что «керогаз» должны подать к сроку. Тут всё. Когда серьезный человек спрашивает тебя, как там оно с мясом, пустое дело с твоей стороны талдычить про дефицит протеина в кормах да еще занудно перечислять незаменимые аминокислоты! Всякие триптофаны да лизины — тоже ведь жаргон, ускользание в частности, в туман, а тебя о говядине спрашивают. Важно, что с мясом — и когда конвейер пойдет.

— А потом будут нахлестывать, — стараюсь разговорить я.

— Неужели!.. До обеда хорошо, если двадцать сделаем, а потом пойдет круговерть — в гору глянуть некогда. И спрашивай качество… Вы откуда?

— Из комитета, — сказал я. — Как раз насчет качества.

— А-а… Крепить молотилку надо на весу, с крана — вот и начало качества. Есть у крановщицы время — она держит, ждет, запарка пошла — разбросает по кузовам, подгоняй потом, Ваня, выравнивай. А ведь и тонна весу бывает в железке.

Зовут его Юрием Дмитриевичем. Стало быть, тезки. За жизнь встретил только пять полных тезок и, по недостатку материала, не смею обобщать. Одно могу предположить: народ мы сравнительно коммуникабельный.

Этот тезка на «Ростсельмаше» шестнадцать лет, диплом добывал заочно. Лучше становится? Ну, не-ет. Даже при бригадном подряде? А что подряд — колдун какой? В бригаде сейчас двадцать восемь человек, и то уже двое привлеченных. Из Тулы. Нет, из Тюмени? Не запомнишь, они три дня числятся учениками, а потом месяц отбывают. Хорошо, сейчас — студентов нет, те летом появятся, вот уж на кого нервы запасай — молодежь. Да и эти простои… Хуже нет: ждать — и когда за тобой гонятся.

Несинхрон! Я бы мог рассказать ему, что в кино это — несовпадение действия и звука. Актер уже упал, а звук выстрела не поступает. Передовик еще и текста не вынул, а фонограмма уже — «дорогие товарищи!». И прежде монтажа, еще до борьбы за высокую художественность, режиссеру надо согнать синхроны, достичь совпадения двух главных материй, это пред-работа, но без нее — никак.

Ясное дело, опоздание «гробика» — несинхрон элементарный. Мне еще придется узнать, что и моторы подчас (временами) не поступают к сроку. Можно — их мчат автомашинами из Харькова (ближний свет!). Нельзя — сгоняют комбайны «на гору» без двигателей, чтобы потом дособрать некомплектную партию… Всем бюро обкома (рассказывал секретарь по промышленности) в иные периоды приходится выбивать из смежников аккумуляторы, резину — по десять телеграмм подписывают за день. Пусть колесо — большое, а «керогаз» — маленький, что с того? Несинхрон — киношный ли, индустриальный — не бывает большим или терпимым. Только так — да или нет, синхрон или несинхрон, все равно какой степени.

Но кому тут нужны байки-присказки, если уже полтора часа смены выдуло, а на табло только «3»?

Табельщица раздает расчетные листки, декабрьская зарплата. Можно мне на память? Та берите, жена и так знает. У Юрия, значит, Дмитриевича, мастера участка — 175 рублей 45 копеек. Ни у кого из рядовых сборщиков (а листков со счетной машины у меня уже пачечка) такой зарплаты за декабрь нет. У Сулейманова, слесаря, — 351 с копейками, иные хлопцы и по четыре сотни получили. Тут, мне говорят, и черные субботы, и полторы-две «станции» (сборщик совмещает операции), вообще бригадный подряд заработок поднял. Что толковать — даром не платят. Когда нахлынут наконец «керогазы» и «гробики», ритм страшенный, вымотает в лоскуты. Да и однообразие заученных движений, тысячекратно повторяемых нынче, завтра, через год… Это тебе не пестрота аграрного сектора, где ни двух во всем схожих коров, ни двух нив, ни двух идентичных деревьев, где мозг ты никак не выключишь, автоматизмом не возьмешь, — не сельский, говорю, труд, какой пока еще нужно поднимать до уровня промышленного!

Но сборщик реализует синхроны. Несинхрон устраняет инженер — от мастера и выше. Чтобы получать сто восемьдесят в месяц, надо быть не просто, а ведущим конструктором. Чтобы чей-нибудь заработок в инженерном составе или в КБ достиг тех четырехсот, что получают парни на втором году работы, нужен, кажется, особый приказ министра.

Тут не мой монастырь — и чужие уставы. Есть целая литература о заводском инженере — от Анатолия Аграновского до молодого Валерия Выжутовича. Я могу сказать своим только элементарное: качество комбайна (нынешнее) идет от разнобоя, люфта, простоя-спешки, а это зависит от инженера самого разного ранга. «Надежность — это социальная категория», — сказал афоризмом главный ростовский конструктор Иван Киреевич Мещеряков. А заработная плата — нет?

— Мастер Петрухин, — вдруг проснулось радио, — четыре малых вариатора на обкатке.

— Ну, вроде начинается, — подтянулся Юрий Дмитриевич, и я отошел в затишек.

…Чтобы под куполом сборочного различить некий отдельный стук — нужен стук выдающийся. Такой и раздается. Яростный, мстительный — будто кто-то настиг, повалил и теперь добивает. Но кто? Мы не на главном конвейере, освещено плохо, вроде и не видать никого.

— Да вон он, внизу, — оборачивает меня конструктор Тищенко. — Вдогонку ставит чего-то.

Вытаскиваем. Потный, встрепанный весь, фигурой с подростка, видом — из Средней Азии, но в матросской тельняшке.

— Чего разошелся? Зачем молотком бил?

Отвечает, а не разобрать: и шум, грохот, и с русским неважно. Ага, «не налазила»! Не налазила она у него, муфта шнека, а ставить заставляют вдогон, комбайн отползает, гляди — уползет совсем, вот он и дал. Откуда?

— Каракалпакия.

— Зовут как?

— Уразов Сасенбай!

— Давно на заводе?

— Три дня скоро.

Погнул, изувечил он ту, что «не налазила», Уразов Сасенбай. Заменить уже не заменят, поезд ушел, аукнется в Кулунде. Наставник его, рослый подрядчик на двух станциях, у нас за спиной ведет воспитательную работу: «Я тебе шо говорил, салага? Ш-ш-шо я тебе говорил?..»

Если Каракалпакия, то надо привыкнуть к Ростову. После Ростова — к заводу. Первую неделю, говорят, мучит сильная жажда — потеешь. Любой сельский житель в метро и в московской толчее потеет — тут не жара, а нервы, гнет впечатлений. Но в городе хоть молотилки над тобой не летают! Этому же на третий день дали кувалду, он и отплатил за все… муфте!

Почему, однако, кувалда? Комбайн же надо собирать, а не сбивать? Не с собою же он привез это, в руке — не молот, но уже и не молоток. И децибелы под кровлей цеха — они ж от кувалд!

Наставник долго воспитывать не может — две станции! Малый рукавом тельняшки утирает лоб. Надолго запомнит он это повышение квалификации.

Мы с конструктором идем дальше, и Тищенко продолжает некстати прерванный разговор — отчасти теоретического, может, и философского свойства:

— Как это вообще может быть — нехватка людей? Чтобы энному количеству людей самих себя не хватало? Ну, завези откуда-нибудь еще миллион, так и им не хватит самих себя обработать! Нет, при данном плане, при такой вот производительности труда, при данных производственных отношениях — я понимаю, а вообще — нонсенс…

Именно этот Тищенко, ведущий конструктор Николай Михайлович, единственный потребовал было от меня пойти сначала добыть форменный пропуск. Но потом, правда, махнул рукой.

…Где кончается сборка — на конвейере? Ничуть. За стеной цеха? В Таганроге видел: собирают (доукомплектовывают!) и за стеной. В Ростове убедился: и на площадке готовой продукции — бригады слесарей (полевые, всепогодные) донизывают кораблям степей какую-то архинужную сбрую. Так что, вплоть до приемки? И это неточно.

Приемка, оказывается, идет партиями. Выдано свидетельство о рождении на 37, скажем, «Нив». Главный приемщик Пирогов П. Е. осматривает этот взвод наружно, внешним осмотром и…

— …если дефекты незначительные, то в процессе приемки слесаря устраняют, если же в сварке брак или течет гидравлика, течь моста, по регулировке что серьезное — мы возвращаем цеху на доделку.

— Помилуйте, Петр Ефимович, ведь не лошади в табуне! Все внешне да наружно — там же и середка есть.

— А из каждой партии мы берем один комбайн на испытание. Прокрутка, взаимодействие рабочих органов, крепеж — и, если выявлены серьезные дефекты, возвращаем всю партию. Пока в среднем возвращаем один из трех предъявленных.

— Но на нем же ни кабины, ни шнека, ни жатки! Значит, как он косит, выгружает, как приборы работают — вообще узнать нельзя?

Это нельзя, соглашается первый человек Сельхозтехники, Пирогов П. Е. (уже двадцатый год на «Ростсельмаше», принял сотни тысяч комбайнов). По инструкции надо дособрать машину, шесть — десять часов обкатки ей дать, поменять масло — тогда пожалуйста.

— Легко сказать — дособрать! Кабину водрузить на место — это же груз какой, без крана не обойтись, да шнек, ствол с винтом Архимеда — тоже на пупке не пробуй, а…

— …а всего к молотилке двадцать три комплектовочных ящика идут, да по жатке из Тулы еще следуют семь мест. В ящиках навалом поступают две тысячи девятьсот крепежных болтов, винтов, гаек, без которых машину не сложишь. Ясно, что краны нужны, приспособленные помещения, люди. Сам «Ростсельмаш» затрачивает на одну машину 226 часов, а дособрать — еще, по расчетам, 120 часов работы.

— Так когда же кончается сборка, Петр Ефимыч?

— А как убирать начнут, — шутит приемщик, — Вошли в полосу — сборка стоп.

Н. Н. Смеляков, инженер и писатель, Ленинский лауреат, заместитель министра внешней торговли, считает: теперь кабина так связана с организмом машины, что досылать ее в поле — это как руку отправлять: дескать, на месте и вены, и нервы сошьете. Допустим, что сравнение спорно. Но когда вещь, поглотившая 226 единиц труда и объявленная готовой, требует от купившего еще 120 единиц для своего оживления — тут бесспорный уникум.

…Веселая и наивная история о комбайне для самого себя, комбайне Саши Ткаченко. Косая сажень в плечах, открытый и улыбчивый, он и в штормовке щеголеват, Саша из Усть-Лабы, комсомольский бригадир со сборки в Таганроге. Идея — собрать «Колос» для себя лично, начать уборку, скажем, в Молдавии, а кончать уже на целине. Ребят подобралось пятеро, молодожены, гроши всем нужны, только дай «Колоса» — пойдут считать меридианы.

— Во почин, правда? Следите за газетами, — светится радостью Саша.

Стой, а убирал уже? Хоть какой-то опыт есть?

Нет, только на курсах пока, зато ж комбайн знает как свои пять пальцев. И мастером был, и весь конвейер — свои люди.

А вдруг обломаешься уже в Молдавии? Будешь маяться весь сезон.

Так в том и штука, что комбайн у него будет заговоренный, волшебный комбайн! Всё кругом хоть трескайся, а они — топ-топ целую осень, рекордный намолот. А почему — секрет фирмы! Хотите — покажу? Сейчас стоим, и до обеда все равно работы не будет — пошли с начала.

Вот рама, так? Основа основ. На швеллере — квадратики, автомат пробил. Но смотрите, ка-ак пробил! То к этому краю, то к тому, а чтоб по середине — ищи да ищи. И никому тут не докажешь, что — брак. Говорят: «Можно поставить молотилку? Ну и ставь». Можно-то можно — силой! Методом втыка, а скажется обязательно. Вибрация пойдет, напряжение — лопнет твой швеллер — и кукуй. На таком ехать в степь? Просто смешно. А найти себе раму — можно! Десятки перебрать, мужиков озадачить, свою бригаду нацелить, до сердца дойти, а для своей инициативы сделать. Дальше — мост. Мост и коробка замечательны тем, что снаружи всегда все в порядке, роща-калина, тёмно — не видно, гадости только внутри. Так привлеки ты бригадира, даже знакомого конструктора, и живые люди такую коробочку тебе соберут, что в огонь и воду. И по молотилке обойти — что, не отзовутся? И жатку дома еще отладить, прокрутить, заменить все хоть капельку ненадежное. Кругом хруст, говорю, может стоять, а наша пятерка будет идти клином, во-от такие глаза будут у всех. Конечно, резерв запчастей полный, запас не тянет, посыпалось — в час заменил. Надежность у «Колоса» какая — ноль девяносто с чем-то? Так она ж в натуре будет, надежность: на сто часов работы — ну пять, ну шесть простоишь, что ж, радость, а не уборка. Конечно, собирать так уж собирать, спокойно, с удовольствием, а не как на пожаре — подождите, он после обеда начнется, еще тот будет цирк.

Значит, всякий, кто сам отобрал бы себе узлы на комбайн и слепил их, в поле не знал бы беды?

— Так для себя же! Следите за газетами, я серьезно!

Служебное положение — в служебных целях. И парень-то больно славный, и на почины в Ростове легки, и не верилось отчего-то, что придется искать его в газетах. Какая-то подковырка, едкое что-то таилось во всей задумке.

И точно. Приехал на другую зиму, отыскал его в цеху, даже камеру приготовил — авось придется снять. Ну, что почин, Саша?

— Не вышло, знаете. Что-то мы не так поняли. Выезжали, правда, ребята под Таганрог, но — на рядовых. Я и не просился — зачем?..

Эх, Саша в рябчике, садовая голова, удружил бы ты всему Минсельмашу, не останови тебя дальновидные люди!

«А что скажут иностранцы?» Ведь мы продаем технику за рубеж, и даже комбайны покупают у нас столько-то стран. Десять лет уже, как стал в своих очерках — так ли, иначе — касаться качества техники, и всякий раз — вопрос, даже текстуально совпадающий с ироническим гоголевским: «А что скажут?..»

Да ничего не скажут. Потому что вышеизложенное их не коснется. Потому что это совершенно особое производство — экспортный цех РСМ. И это отдельная фирма — Запчастьэкспорт. Она тоже занимается техническим сервисом, но вовсе не похожа на Сельхозтехнику. Если в производстве, в цеху — простор, эргономика, диковинная опрятность, если и контроль, и допуски, даже металл здесь не чета цехам обыкновенным, то на главных складах Запчастьэкспорта (Н. Н. Смеляков посоветовал съездить и приглядеться) систематичность, напоминающая Ленинскую библиотеку, а замечательная и многим выдающаяся ЭВМ (я не готов понять — чем именно) знает и помнит, что нужно такой-то «Ниве» в Ираке и такой-то «Беларуси» в Иордании. Ощущение: «Значит, можем?!»

Если и скажет что какой-то дотошный иностранец, то только одно: «А почему с внутренней продукцией не так?»

И резонно, между прочим, спросит.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.