V

V

«Слишком хорошо, чтоб быть правдой» — английская, что ли, пословица?

Хозяева колхозов сами, без шапок, пришли в отраслевой — виноградарский! — институт и стали просить у науки помощи своему озимому клину. А наука — Потапенко то есть — не рекомендациями им ответила, не планом мероприятий, а, разбранив за поздний приход, сердито покашливая, заложила, как старый земский врач, свою пролетку, объехала хутора, созвала консилиум и велела делать то-то и так-то. Разделять проблемы на агротехнические, мелиоративные и почвозащитные нельзя. Землеустройство, не сохраняющее землю, — бессмыслица!

Конечно, тут — не без поддержки областных органов. Контурную организацию территории начали сразу одиннадцать хозяйств Дона, мимо обкома такое пройти не могло. И не без проектного института. Но «Южгипрозем» действовал согласно рецепту.

Положим, Манченко — агроном-то незаурядный, чистописание его не высушило. Он учился у Вавилова, и не просто слушал лекции, а прошел курс в студенческой группе, которой руководил Николай Иванович Вавилов (была такая форма связи студентов и профессоров). Когда мы сошлись поближе, Василий Иванович рассказал несколько историй, какие, пожалуй, могли бы украсить сборник воспоминаний о великом ученом… Лямцев — организатор по сути, строитель хозяйства, он в своей Голодаевке (теперь она переименована в село Куйбышево) в основном занят добыванием, доставанием, изысканием всякого рода «дефицита» — тем, что Ефим Дорош называет «диким, хищническим расходованием времени» сметливых и дельных работников. Но когда коснулось основного — земли, он не на колхозного агронома переложил, а сам завязал контакт с профессором-виноградарем. Меж ними — отношения доверия и дружества. Конечно, хозрасчет, техническую работу колхозы оплачивают. Но научная основа связи — бескорыстна. «Оно ж ему для карьеры совсем не нужно», — говорит о Потапенко Илларион Емельянович Лямцев.

Но почему же двое ищущих, главный агроном и председатель, когда ехали в виноградарский институт, миновали (в прямом смысле, трасса проходит рядом) институт общеземледельческий, коему начертано тревожиться о земле, — Донской зональный НИИ? Тут ведь целый трест с дюжиной опорных совхозов, широта исследований, огромный штат — как-никак шесть миллионов пашни на тихом Дону. Если предложенное доктором Потапенко — блажь, доморощенная новация, то как НИИ позволяет соблазнять сирых и легковерных? Если Яков Иванович указывает выход из тупика, то почему контурно-полосную организацию первыми приняли не опытные совхозы, почему они вообще ее не приняли?

Николай Николаевич Ильинский, директор, ответил доверительно и миролюбиво:

— Яков Иванович затеял прекрасное. Конечно, надо пахать по горизонталям. Но у нас и топографическая съемка старая, неточная, и денег на это нет, и соломы даже — набить те ловушки. Притом, лесополосы ведь выросли, их не согнешь по рельефу, а рубить — у кого поднимется рука? Дело шлифуется, дозревает в процессе опытов…

В науке Северного Кавказа Н. Н. Ильинский — человек с весом, и из этих его слов я вовсе не хочу извлекать никаких критик. Что есть, то и сказал. Иначе почему бы Бараеву возвращаться с юга с высоким давлением, а в Таврии и в Тавриде (на виду у Чатырдага) мести бурям?

Вопрос — откуда оно заводится, то, что отыскали агроном с председателем? На какой почве вырастает и что за климат ему нужен?

Жарким летом семьдесят второго я на неделю обосновался в Новочеркасском институте. Возмущенный нашей поездкой в Матвеев Курган врач посадил Якова Ивановича под домашний арест, запретил встречи, и я был обречен на свободу.

Утрами шел в виноградники.

Как в сельском доме каждый камень и лист шифера служат тому, чтоб было прочно, тепло и сухо, так и в этой зеленой крепости каждая шпалера, полоса, дорожка, канава, каждый проход трактора служили уловлению стока. Учтен любой уклон, даже мизерный. Потапенко тут работает без малого тридцать лет. Конечно, на таких буграх-складках продольная обработка, вроде массандровской, наверняка на этот срок согнала бы гумусный слой в пойму Дона. Или построить крепость, или идти в плен… Вид у чернозема свежий, отдохнувший. В канавах под прелой соломой досужие рыбари копали дождевых червей, бригадиры их за то преследовали: нарушают систему.

Двадцать четвертого июля, не веря себе, я нашел спелую гроздь. Дома у нас первый пирог с виноградом пекли седьмого августа, в семейный праздник, и мать выпрашивала у знакомых сторожей две-три кисти самого раннего, еще кислого «чауша». То — на южнобережье Крыма! Здесь — северная граница винограда, а синеватые, с великолепным мускатным тоном ягоды содержали сахару процентов под двадцать. Оказалось — «фиолетовый ранний», морозостойкий, иммунный к болезням, из сортов Якова Ивановича. Селекция винограда и принесла ему Государственные премии, хотя селекцию своей специальностью сам он не считает. «Мое дело — факторы жизни растения». Пусть так.

Жил я в одном дворе с младшим братом профессора, Александром Ивановичем. Он состоит в институте лаборантом — с тех еще лет, как вернулся с войны. Перед моим окном гонял бойкий мальчуган лет восьми. «Арне, ужинать!» — звала мать. Арне — редковатое имя для донского хлопчика…

— Да ведь не мы называли, — объяснил за скромной семейной трапезой Александр Иванович. — Это дядя Тур имя дал, верно, Арник? Мама поехала покупать нашего разбойника, а у нас в гостях был Тур Хейердал, он нам и оставил имя. И кораблик свой.

Мне был показан макет «Кон-Тики». У Хейердала виноградник в Италии, его интерес к работам Потапенко почти профессионален.

Сюрпризы только начинались. Я схватил лихорадку — Александр Иванович принес свежей коры хинного дерева. Оно, оказалось, растет в теплице, там и тропические растения, и недурная роща цитрусовых. Меньшой брат ставил в этом ботаническом саду какие-то опыты…

Я поправился — провели вечер в музее, среди античных амфор, хазарских котлов, изъеденного ржавчиной инструмента древних виноградарей. Все найдено при раскопках на территории института — с археологами у Александра Ивановича давний контакт. Курган, при котором теперь ресторан «Сармат», раскапывали сами — с присутствием археологов, понятно. Клад был давно разграблен, ничегошеньки, кроме следов грабежа, ну а северный склон — его и глядеть было нечего, туда ценностей не клали — шевельнули бульдозером для порядка. И вдруг восемь чаш из электра, позолоченных, с медальонами в центре, заказной эллинской работы самое позднее первого века! (Александр Иванович объяснял — вот рабы убирают виноград, опорой лозе служило намеренно засушенное дерево; вот Амур и Психея, нереиды, Посейдон…) Скифское же серебро, найденное в третьей бригаде, пришлось отдать Эрмитажу, взамен у него выпросили вот эти чернолаковые килики, явно из метрополии. Амфоры склеивали сами: доставив морем вино и масло; греки тару тут разбивали — ведь степняки пользовались легкими и удобными мехами.

Древнейшее из культурных растений, виноград прошел на берегах Дона через много цивилизаций. Русские обживают эти берега только в десятом веке. Был ли разрыв между древнерусским и средневековым казачьим виноградарством, прерывалась ли культура живших здесь некогда аланов, черных болгар, «неразумных хазар», с которыми были счеты у вещего Олега? Или народные сорта «цимлянский», «аленький», «варюшкин», «слитной», «красностоп» ведут родословную прямо от доадамовых лоз Закавказья, родины европейского винограда? Потапенко-младший исходил аулы Дагестана, привлек к выяснению родословной форму инструментов, местные тюркские названия — он дал мне оттиски своих работ… Нет-нет, он не историк. Вообще, сказать честно, диплома у него нет, засел на третьем курсе заочного СХИ, все недосуг.

Во время своих утренних хождений я дважды видел лису с лисятами — она перелаивалась с институтскими дворнягами. Выяснилось, и к этому причастен меньшой брат. Гектаров двадцать земли на виду у шумного Новочеркасска оставили, как выразился Александр Иванович, «в покое»: уголок некосимой степи, овражки, лесок, пруд. Не дают убивать живое ни химией, ни дробью, ни косой-лемехом. Яков Иванович провел участок в горсовете как микрозаповедник, а меньшой брат защитил от ревизоров хитрым плакатом: «Цех биологической защиты. Участок сохраняемой природы для поддержания биологического равновесия». За десять лет тут появилось двести пятьдесят растительных видов, поселились перепела, куропатки, зайцы, белки, вот и лиса… Ну, и божьей коровки, златоглазки, иных энтомофагов полно, ведь ядов институт на виноградники не вносит. Микрозаповедникам Потапенко-лаборант склонен придавать серьезное значение. Роль гигантов типа Аскании в сохранении биоценозов невелика: уже в километре от заповедника живому негде приклонить голову. Нужны малые островки, вкрапления нетронутой природы, земельные траты тут невелики, каждый совхоз может себе их позволить, и будет противовес нашествиям тлей, плодожорок, прочей нечисти. В омской степи, под Иссык-Кулем (он показал статью) заповедали всего пять гектаров целины и колков — эффект уже виден. С чего ж и начинать биологическую защиту, если не с зеленого дома, где всегда живут в тесноте и никто не в обиде?

Хороший они народ, районные Леонарды. Свобода, нескованность — пожалуйста, и тропические диковины растит, и эллинские колонии копает, биоконтролем занят, а еще и живописец… Но скоро добрая снисходительность моя исчезла. Потому что Александр Иванович принес свою книгу — виновницу его «хвостов» в сельхозинституте. Внушительный, почти в три сотни страниц, том вышел в Ростове в 1971-м. «Биорегуляция развития растений».

Опираясь на десятилетия собственных опытов, на литературу отечественную и США, Японии, Индии (по-английски он читает), автор освещает крайне острую ныне тему о грани между живым и неживым, о том, «чувствуют» ли, знают ли свои потребности растения. Автор не боится говорить, как убого еще наше знание по сравнению с океаном непознанного. Исследователям пока доступны в основном внешние, довольно грубые проявления жизненных процессов. Химический анализ — это анатом, пластающий мертвое тело, а между организмом и трупом есть существенная разница — жизнь. «Слишком часто, — пишет он, — живое низводится до неживого, а жизнедеятельность растений изображается как серия обыкновенных физико-химических превращений». Исследуя температурные реакции внутри растений, «биологические часы», фотосинтез и фототермизм, автор решает для себя вопрос: есть ли в растениях информационная связь между органами — «давай то-то», «достаточно», «срочно еще»? Не может не быть! Лист занят тем же, что и желудок животного. Желудок, откуда поступают все питательные вещества, очень плохо выполнял бы свои функции, если бы не использовал информацию, чего и сколько нужно организму. Заказ организма именно на такие-то вещества передается желудку в виде определенной формы потребности. Она, потребность, сообщается центральной нервной системе и расшифровывается как запрос: олень ищет соль, ребенок вдруг начинает есть мел. Стоит допустить, что такой связи нет, — и животное вынуждено было бы есть что и сколько попало, то есть неминуемо бы погибло. А как с данной целесообразностью в растении?

Не было бы ее — и флора бы погибла. Лист постоянно «знает», где и как добытое им используется, и если задача не выполнена, лист не стареет, не опадает. Похожее происходит и с другими органами. Обрывание цветов у яблонь вызывает вторичное летнее цветение…

Но как именно идет взаимная информация органов? Транспортом ли веществ, биофизическими ли импульсами? Может ли одновременно цепь срабатывать «туда-обратно»? Опытный материал дает почву для гипотез и размышлений, но автор признается: точно не знаем. Генетики утверждают, что они близки к расшифровке кода хранилища всех жизненных свойств клетки — ее ядра. Это, пишет А. И. Потапенко, «выглядит, по крайней мере, как излишняя самоуверенность. Код жизненных явлений, кроме определенной последовательности химической структуры, заключает в себе еще много совершенно невыясненных сторон. Код — это и сложнейшие, тончайшие состояния вещества, которые физика и химия пока ни в какой степени не могут контролировать…».

Я вовсе не оцениваю книгу — для этого нужно быть как минимум на уровне автора и поставленных им проблем. Прочитал я ее как массовый читатель, из газет знающий, что в Венгрии, например, издано двухтомное исследование о стрессах у растений, что у нас появляются статьи о псевдонауке, о дутых сенсациях насчет сенсорных, чувственных реакций у зеленого мира, невольно напоминая о недавней анафеме гену… Мне было просто интересно! Сельское хозяйство нуждается — это социальный заказ — в новых идеях, способных революционизировать сельскохозяйственное производство, в постоянном притоке фундаментальных знаний о природе растений. Нигде не сказано, головные ли только, столичные институты могут рождать монографии, революционизирующие мысль.

Но труд принадлежит ла-бо-ран-ту! Отцу троих детей, получающему девяносто в месяц. Старший брат, конечно, помогает, на нем и нравственная ответственность — крестьянский строй отношений тут сохранен. В младшем он видит второе издание себя самого. Ладно, книга выросла из опытов по морозостойкости винограда. Почему же в издании ее старший помог, а к защите диссертации (пусть по истории виноградников, если сенсорность растений как тему не утвердят) не подтолкнул? Почему не наставил на путь, снимающий «вопросы хлеба и пшена», — заведование лабораторией, сектором, отделом и т. д.?..

Образ работы меньшого брата говорил о характере старшего. Чудны дела твои, российская периферия!

Не знаю, случайно ли, что столько причастных к исцелению земли в своей жизни соприкасались с Вавиловым: Зайцева, Потапенко-старший, Манченко… Привои очень разные, подвой один. Чем же обозначить это неуловимое единство?

Советская агронаука только складывалась, нравственные каноны ее только кристаллизовались, когда Николай Иванович Вавилов отредактировал и издал (переводила с английского его жена) небольшую книгу Р. А. Грегори «Открытия, цели и значение науки». Вышла она в Петрограде в 1923 году. Используя близкие по мыслям страницы, Вавилов говорил, что нужно, чтобы соль оставалась солью.

«Если научные исследования ведутся с целью материальных выгод, они получают эгоистический оттенок, — к тому же узкая специализация ведет к заносчивости, а если цель исследований — стремление к власти, то они могут стать даже общественной опасностью и привести к «ученому варварству».

«Самопожертвование, настойчивость, сознание долга, точность и скромность являются обычными чертами характера большинства людей науки, хотя об этом редко говорят».

И еще я выписал из той маленькой книги:

«Невозможно приказывать говорить правду; способность видеть и говорить правду — особый дар здоровья, который необходимо тщательно охранять. Возмездие за ложь есть ложь». И еще, исполненное достоинства и веры:

«Чтобы довести научную работу до конца — нужно сознание святости научной работы, и никогда человек науки, взявшийся за труд, не бросит его, ибо он знает, что поле его исследований бесконечно и что его работа будет оценена не по ее непосредственным результатам, но в связи с работой будущих исследователей, которые придут ему на смену. Поэтому ученый работает не за страх, а за совесть».

Книга забыта незаслуженно…

Уже два года езжу на Миус.

Илларион Лямцев, склонив на свою сторону звеньевых и бригадиров примером плацдарма у Репяховатого, заказал проект на новую организацию уже всех угодий колхоза, их 23 тысячи гектаров. Выкорчевал девяносто гектаров продольных лесополос, предварительно заложив гнутые, по горизонталям. Дело вызвало межконтинентальный резонанс: к Иллариону Емельяновичу приезжали американские доки по охране почв, и район месяца три после этого звал председателя «мистер Лямцев». На ветроударных участках «Россия» применяет целинный плоскорез и полосное размещение, как у Бараева. Манченко и Яков Иванович ездили в Целиноград и, разумеется, сделали критические замечания. Вышла новая книга о контурной обработке, сборник докладов Новочеркасского НИИ — тираж (пятьсот экземпляров) сразу занес ее в библиографические редкости.

От обработки отдельных «чаш» Матвеев Курган перешел к овладению стоком в целых водосборных бассейнах. Степные речки Сухой и Мокрый Еланчик, превращенные в цепь заиленных прудов, проходят по землям шести хозяйств. Понадобилась концентрация сил, и первым межколхозным предприятием в районе стало объединение по борьбе с эрозией. Главой его обрядили пробойного председателя «Зари коммунизма» Ивана Игнатьевича Аврамова. Меня обещали принять в члены кооператива, если достану канавокопатель: без специальной техники пятьдесят тысяч гектаров не излечить. Аврамов прилетел в Москву, и в Минсельхозе мы с ним писали впечатляющую бумагу наверх, нажимая на то, что объединение — первое в стране, колхозы кладут свои средства, и просто нельзя не занарядить канавокопатель (один), стосильные трактора (два), бульдозеры — возможно больше… Собственно, дело затеяно межрайонное, потому что соседняя Неклиновка, на чьей земле Еланчики впадают в Азов, создала такой же колхоз колхозов. Оздоровление бассейна Миуса потребует уже кооперации с Донецкой областью, где река берет начало.

Министерство сельского хозяйства Федерации собрало в институте Потапенко семинар, зеленую крепость видели устроители Дона, Волгограда, Кубани, Воронежа, Белгорода. Один землемер с Северного Кавказа сказал: «Наука миссию выполнила. Мы поняли, что делали не то». Опыты по разрушению системы «с гор вода» заложило тридцать одно хозяйство России. Проектанты завели иной разговор. Иссякают источники курортов Кавминвод; Пятигорску, Кисловодску, Ессентукам просто не хватает влаги для вековой своей функции — исцелять людей. Радикальное предложение — пресечь здесь всякое земледелие, засадить горы и долы лесом. Но пропитание? Откуда брать свежее молоко, яйца, овощи, ягоды? Не единой ведь водою лечит курорт!

В основу расчетов взяли контурную организацию территории, уведение стока в минерализованные пласты под Бештау, Машуком и Железной. Если поможет — эффект не переоценить.

Не деревце, не веточка еще — только первый росток. Ударит заморозок — и поминай как звали. Мощь дьявольского устройства огромна: в засушливых степях оно сбрасывает сегодня больше воды, чем когда-нибудь способно будет дать орошение. Инерция колоссальна: «Союзгипролес» и поныне в своих проектах заставляет лесополосы бежать «с горы до долу». Пока для миллионов трактористов, бригадиров, агрономов кривая полоса, гон по горизонтали — дурная затея, пустая морока. Достичь, чтоб агроном отвечал бы за землю и влагу с небес — труд титанический…

— Ну-у, это вы слишком!

Борис Александрович Музыченко, заместитель директора по научной работе, и не лауреат, и практичен, и завидно здоров. Казалось бы, куй, пока горячо, добывай докторскую. А вот гоняет по хозяйствам, обращенным в новую веру, ссорится с практикантами, поглощен контурами с головой, с трезвой, расчетливой, вполне современной головой.

— …слишком! Уже сложилось, шестерня зашла за шестерню. Ведет что? Экология, охрана среды. Технически разрешимо? Вполне. Экономически? Да иного выхода нет, без озимых не прожить. Простор вариантам внутри системы огромный — применяй хоть канадский комплекс, хоть там люксембургский. Да оно уже не забудется, засело в памяти, — взялись Матвеев Курган, Миллеров, Милютинский район, лиха беда начало. Ведь по сей день пишете о докучаевской Каменной степи, а сколько ее — пятачок, бригада? Мы сильны тем, что к нам идут.

Мнением, значит, народным…

А тот жаркий июль принес еще одну неожиданность.

— Собрались к больному врачи: «Ну, будем лечить — или пускай живет?» — говорил в дверях посвежевший Яков Иванович, — Хватит, сбежал. Есть предложение посетить некий объект.

За Новочеркасск с брусчатым атаманским плацем, с Ермаком, дарящим корону Сибири Москве, за поля, правобережные курганы — к затишной пойме. Машина оставлена. Сбегающую вниз тележную дорогу стеснила дубовая поросль. Дух высохшего чебреца, треск цикад. Уже и колея заросла, тропа вьется, вьется, и вдруг…

Вы видали старинный виноградник? Настоящий, казачий, где кусты на ошкуренных серых колах сформованы донской чашей, где руками казачек взлелеяны лозы, привезенные некогда в подсумках с востока и запада? Война оставалась далекодалеко — на Дунае, в Париже, под Арзрумом, у Бухары, а в поминки о походе сажали в уютной лощине новый чубук. С детства — рубить лозу саблей, с детства — пестовать лозу виноградную. Удивительная это память о лихом военно-земледельческом сословии — самое северное виноградарство мира…

Вот «кушмацкий», показал Яков Иванович. А тут «желудевый», «крестовский», «мушкетный». Здесь «синий венгерский», из него мадьяры делают чудесное вино «Немеш кадар». Это «ладанный», он из крымских мускатов, это «кизиловый», неведомо откуда. Многое неведомо — кто перекрестил, переделал, сколько поколений пронизала лоза…

Селекционный музей?

Нет, качнет головой Яков Иванович. Просто для размышления, ради души. Не пускаем сюда ни шпалеры, ни технику, ни химию, даже электричество не проводим. Все так и будет — стежка к ручью, верба с зелеными косами, камень вместо стола, точило у куреня. Жили люди, наша родня, за что-то все это любили.

Яков Иванович ел арбуз с дедом в желтом бриле. Они толковали про жару, про полив, про захват — они были ровесники. Виноградарь выздоравливал.

И я про себя простил ему все этикетки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.