VI
VI
Встретились двое, пьют в кабинете холодную воду, жалуются друг другу — заставили пар занимать.
Первый — председатель колхоза, работает уже шестнадцать лет. Герой Социалистического Труда, две пятилетки подряд по всему — от зерна до красного перца — планы выполнял. Вроде доверять можно. И вот договорились в райкоме: больше доводить колхозу процент паров сверху не будут. В качестве поощрения, в порядке ли эксперимента, но — договорились. Технолог полей тут сильнейший, заслуженный агроном РСФСР, учить его в районе некому. Даже совестно как-то этому агроному, Владимиру Ивановичу Подобному, давать цэу, ценные указания то есть, — он на аршин в землю видит, поседел на пшеничном деле. Хочет иметь две с половиной тысячи под паром — пускай, дело его.
Но приходит весна 72-го, вызывают председателя с агрономом в райком: «Обстановка изменилась. Занимаете пары». — «Да мы ж и так в норму не вошли! Озимка на будущий год тоже ведь нужна? Скажите, сколько нужно кормов, мы сами найдем путь». — «Резервы надо пустить в дело. Не спорьте, а покажите пример, ведь по вас равняются». И как ни бились — показали-таки пример, засеяли шестьсот гектаров. Из двух с половиной тысяч остались полторы…
Так жаловался Михаил Иванович Гордиенко, председатель зерноградского колхоза имени Калинина на Дону. Жаловался, сам же почту разбирал, вскрывал конверты.
А собеседник его, кроме зерна-мяса, должен давать научную продукцию: советы, наказы, рекомендации. И чтоб рекомендации были надежными, есть одиннадцать опытных хозяйств, ему подчиненных. И ему-то, Николаю Николаевичу Ильинскому, директору Донского зонального НИИ, в райкомах говорят: «Мы вашим товарищам довели задание насчет паров, так вы уж проследите». — «Прослежу. Займут — накажем. Кто пишет одно, а делает другое, тот не ученый», — «Ну вот, мы от науки помощи ждем, а вы палки в колеса». И ведь заняли, чего таить…
И в этот самый момент председателю попался конверт с желтенькой книжечкой. Он было механически наложил: «Гл. агроному, для сведения», а потом полистал, вчитался — и ладонью по столу:
— Да что ж это такое!
Новейшие рекомендации по озимым: Донской же институт направил и областное сельхозуправление! Черным по белому: «Самым лучшим предшественником озимой пшеницы на Дону являются чистые пары, обеспечивающие гарантированный высокий урожай, превышающий сбор по непаровым предшественникам в полтора — два, а нередко и в 3 раза… В самой засушливой части восточной зоны озимые следует размещать по чистым парам на 100 процентов. В остальных районах зоны на 70–60 процентов…»
— Забирайте назад, увозите! — Гордиенко сунул директору брошюру, — Дразните, что ли? Я и так не могу Подобному в глаза смотреть, а с этой бумагой он совсем меня съест!
Директор взял, но не увез, а отдал мне, из нее я сейчас и выписываю.
Ответственным за выпуск значился зам. начальника областного сельхозуправления В. С. Белашов, доводивший, кстати сказать, и задания по засеву паров. К нему я и пошел узнать, как это делается в Ростове.
— …Так вот, я вам в третий раз говорю: мы — за пары, пошли на занятие вынужденно. Хотели — в разумных пределах, но в некоторых районах, Целинском, Песчаноокопском, в Егорлыке, уже не смогли удержать, товарищи перестарались… Хотели в пятилетке довести пары до шестисот пятидесяти тысяч, но стоим у полумиллиона… Видите ли, приходится и поправлять, и корректировать. В колхозе о кормах думают, за молоко семь раз на неделю спросят, а зерно сдавать раз в год, вот кормовая группа в посевах и разрастается. Или доведут, допустим, клещевину — куда ее воткнешь? Приходится занимать…
Грешен, я и Василию Стефановичу Белашову рассказал кулундинскую историю, которой уже второй десяток лет. Алтай тогда внедрял «пропашную систему», пар клеймили «гулящей землей», «чумой земледелия». В одном районе — партактив, готовят к выступлению пожилого казаха: «Толеухан, ты — авторитет, поддержи людей из Барнаула». Он поддержал. «Правильно говорит представитель, занятой пар — хорошо, занятой пар — полезно… Только занимаешь — отдавать надо! Один раз занял, не отдал, два раза занял — больше в ауле не верят, спичек не дадут!» Вылущил самую суть, разнеслось по степи.
Отличие донской ситуации от алтайской в том, что в Барнауле-то было единство слова и дела: пары и запрещали, и пытались витийствами гибких ученых это обосновать. На Дону же вслух рекомендуется одно, стыдливо делается другое. Да чистый пар тут и не скомпрометируешь. На парах-то и воцарилась озимая пшеница, как правящая культура юга.
Перед войной озимь на Дону сеяли почти исключительно по «отремонтированным» полям, тем-то и объяснялась белковая слава пшениц и внутри страны, и на внешнем рынке (из Ростовской области, Кубани, Ставрополья ежегодно экспортировалось до двух миллионов тонн озимой лучших кодовых номеров). Гонение на пары на рубеже пятидесятых — шестидесятых годов привело к острой нехватке пищи в почве. Агрохимслужба засекла: в 1968 году общий приход питательных веществ в пашню тихого Дона с удобрением и парами составил 120 тысяч тонн, вынос с урожаем достиг 430 тысяч. Дефицит («занимаешь — отдавать надо!») определился в 310 тысяч тонн. В один только год! Естественно, что и белковая наполненность зерна упала до неведомых прежде тринадцати процентов.
Но и наружный, всем понятный вал находится здесь в такой ясной зависимости от паров, что хоть школьную пропорцию строй. В шестидесятые годы совхоз «Гигант», поддавшись поветрию, все совершенствовал и совершенствовал структуру, пока урожайность не покатилась под уклон (минус четыре центнера за шесть лет), а общий намолот при увеличенном, совершенном засеве не упал на 8,8 тысячи тонн. А ввели только двадцать процентов парового клина — урожай в четыре сезона возрос на семь центнеров, валовой сбор — на девять тысяч тонн, причем возрождено производство сильной пшеницы. Прямо агровариант притчи об Антее: оторви «Гигант» от паров — и нету гиганта.
В идеале «отремонтированное» поле должно давать удвоенный урожай, восполняя год простоя. В наиболее засушливых районах (Заветинском, Ремонтненском, в Зимовниках) «дубль» прослеживается четко. Ну, а если до желаемых двухсот процентов не хватает двадцати, тридцати — основание ли это изгонять пар? Разве один только год длится последействие, разве запас питратов, очистка от сорняка ничего не стоят? Разве сама гарантированность сбора при «водяном отоплении» увлажненной почвы не важна? Ведь даже в 1972-м вся донская озимь по парам исправно перезимовала — не то бы остались без семян… Зачем же мы, как выражается Бараев, стараемся сеять больше, чтоб собирать меньше?
Пишешь такое — и вроде самоплагиатом занят. Ведь «все это было когда-то»: и сравнения сборов, и ссылки на последействие, и аргумент надежности. Было! Когда от «пропашной системы» освобождалась целина, а пресса ей в том помогала. Ну — доказано, усвоено, уже сильная пшеница с Оби — Ишима пошла. И что ж — «опять за рыбу гроши», переписывать собственные старые книжки?
Никто не отменял правительственного постановления 1955 еще года о планировании посевных площадей снизу. Помню, газетный лист с этим документом я повесил у себя на целине, на бревенчатой стенке, как украшение, отраду для глаз. Никто не отменял узаконенного мартовским Пленумом ЦК в 1965 году принципа доводить хозяйствам твердый план на поставки, а не на посевные площади. Наоборот, в подтверждение этого курса постановление ЦК КПСС о работе Алтайского крайкома с кадрами на селе категорически потребовало: «Не допускать подмены специалистов в решении вопросов, за которые они несут персональную ответственность… Надо создать такую обстановку, при которой указания специалистов по вопросам технологии сельскохозяйственного производства являлись бы законом». А все исходит из ключевого положения, из ленинского наказа, его на мартовском Пленуме ЦК напомнили:
— Надо же научиться ценить науку, отвергать «коммунистическое» чванство дилетантов и бюрократов, надо же научиться работать систематично, используя свой же опыт, свою же практику!
Почему же только заслуженный агроном Подобный в порядке исключения, на основе шаткого договора получает право отводить пары?
Ладно, попробуем понять… Район прижало. Надо пускать в ход резервы, надо где-то перехватить, подзанять, чтоб не быть козлом отпущения на областной конференции. Надо — чего бояться слов! — показать, что район в прочных руках. Иначе… да ясно, что иначе. Где ж перехватить? Техника не растягивается, кредиты расписаны. Но гуляет земля! Конечно, под озимь нужно, не дилетанты ведь. А уже через три месяца она может дать некое реальное зерно! «Вам дорога честь родного района? Вы представляете, как мы можем выглядеть осенью? Решайте сами, но кто не займет пары, пусть не считает себя патриотом района. Надоело здесь работать — скажите…» Вот так — и никакого бюрократизма, «коммунистического» чванства. Напротив того, борьба за интенсификацию. Чистый пар — признак экстенсивного хозяйства, не так ли? Западная Европа и думать про него забыла. У нас теперь в руках интенсивные сорта озимых, созданные замечательными нашими селекционерами…
Стоп! Вот и кардинальная разница.
Целинный спор о парах шел при тормозе селекции: яровые сорта не могут использовать достаток пищи и влаги, ложатся. Южная дискуссия идет при наличии шедевров, развивших способность растений перерабатывать накопленное питание до невиданной мощности.
Таить не от кого: урожаи в 80–90 центнеров интенсивные пшеницы показали только по чистому пару. Чудес не бывает: потенциал новых озимых раскрывается при таком насыщении почвы азотом, фосфором, калием, при таком расходе влаги, какие просто ни к чему старой невзыскательной «кооператорке» или «украинке» — вытянулась бы и полегла, «как пьяный путник на ночлеге».
…Профессор-химик, сосланный за пропаганду народничества в глухую смоленскую деревню Батищево, ввел «торговое растение» — лен. Не бог весть какая новинка для Смоленщины. Но, культура интенсивная, промышленная, ленок потребовал целой цепи преобразований, и перемены эти и стали едва ли не самым острым сюжетом писем «Из деревни» Александра Николаевича Энгельгардта. «…Вы ввели посев льна и клевера, — сейчас же потребуется множество других перемен, и если не сделать их, то предприятие не пойдет на лад. Потребуется изменить пахотные орудия и вместо сохи употреблять плуг, вместо деревянной сохи — железную, а это, в свою очередь, потребует иных лошадей, иных рабочих, иной системы хозяйства по отношению к найму рабочих и т. д.». Цитируя это место, Владимир Ильич Ленин, отмечавший замечательную трезвость взглядов Энгельгардта, его простую и прямую характеристику действительности, «его едкое высмеивание всяких попыток путем регламентации сверху облагодетельствовать мужика», делает обобщающий вывод:
«…новая организация хозяйства требует и от хозяина предприимчивости, знания людей и уменья обращаться с ними, знания работы и ее меры, знакомства с технической и коммерческой стороной земледелия… Различные изменения в технике земледелия неразрывно связаны друг с другом и ведут неизбежно и к преобразованию экономики».
Энгельгардтов лен — все-таки частный случай, хотя и блестяще осмысленный и описанный. А неужто такой действительно революционный сдвиг в земледелии — возможность получать не сто пудов, а сто центнеров — не потянет целую цепь перемен, не перевернет кверху тормашками какие-то представления и мерки? С другой стороны (тут закон НТР, действует он во всех отраслях), более совершенное всегда уязвимей, высокооборотистое взыскательней к тому, в чьих оно руках. Ведь и в сказках-то любой чудесный объект содержит загвоздку, условие применения, без которого его свойства оборачиваются в противную сторону.
Опрокинув давние понятия о нормах питания, о точности в сроках сева, новые хлебные сорта перевели старый чистый пар из экстенсивного приема в самые экономичные, интенсивные — во всяком случае там, где грозят засуха и вымерзание. Исчезла агротехника озимой пшеницы как единой культуры — возникла агротехника сорта, каждого сорта в отдельности. Агроному надо переучиваться, как некогда при замене винтовых самолетов реактивными переучивался летчик, желавший остаться на высоте. Загвоздкой же новых сортов — сотни раз печатно и устно открывали эту тайну авторы-селекционеры! — является одно: создавались они для хороших условий и не приспособлены к плохим. Если условия плохие, сорт проявит себя хуже, чем неприхотливые аборигенные сорта.
«Жигули» не заправляют соляркой, мирясь с дороговизной бензина. Не оспаривается право ИЛ-62 на бетон взлетного поля — надо так надо. А вот запросы конструктора сортов всерьез не принимаются. «Нельзя!» — «А-а, сойдет». — «Ну видите же — нельзя!» — «А мы еще раз — чуть по-другому». — «Вы можете понять— нельзя!» — «Это вам на делянках нельзя, а в производстве — нужно!..»
К вопросу о хороших условиях. В памятном 1972-м площадь погибших озимых составила 10,5 миллиона гектаров. Из них 5,3 миллиона были посеяны так и тогда, что всходов не дали вообще — зиме и вредить не пришлось. Еще четыре миллиона гектаров вошли в зиму в состоянии «выйдет — не выйдет», их судьба зависела от снисхождения стихий. И лишь 0,8 миллиона гектаров можно честно ставить в графу «вымерзание».
Площади чистого пара только в Федерации сокращены за последние четыре года на 4,2 миллиона гектаров. В оптимальный срок, за месяц до посева, в хозяйстве обычно бывает подготовлено под озимь не больше 65 процентов массивов. Колдовства не нужно, чтобы лишить новый сорт всего его богатырства, — достаточно посеять его по кукурузе. Или по подсолнечнику. То есть по глыбам иссушенной земли, скрывающей воздушные камеры. Или ждать уборки сахарной свеклы и сеять озимь уже вдогонку осени, на авось. В станице Вешенская «безостая-1» в посевах по кукурузе дает что ни год на полтонны ниже заурядной яровой. Пшеницы Василия Николаевича Ремесло уже кормят Подмосковье, зимуют на Алтае и в Кустанае, поднимают сборы ФРГ. Но есть зона, куда не могут проникнуть: Центральная черноземная зона. Верней, они там районированы, но урожая не повысили, не стали экономической реальностью. Пары тут практически ликвидированы — и классический чернозем засевают серыми хлебами.
Новые сорта не переносят «дикта».
— «Дикт», — объясняет свой термин Василий Николаевич Ремесло, — это когда помыкают агрономом. Превращают его в мальчика на побегушках. Когда от серьезной и сложной работы толкают его к ловле удачи, к карточной игре. Культивируется сортовой ажиотаж. Заглянул тут к нам в Мироновку знакомый хлопец из Корсунь-Шевченковского, сияет: «Привез новый сорт от Лукьяненко! «Предгорная», в Адыгее достал». — «Много ли купил?» — «Только пульман, ведь все рвут», — «Вези, — говорю ему, — на мельницу, коровам присыпка будет». Какое там — посеял! Померзла, конечно… Агронома стали ценить по тому, сколько у него сортов в испытании — десять или двадцать. Мол, будете верить госсортсети — провороните удачу. Селекционерам делить нечего. Только глубокое уважение к Павлу Пантелеймоновичу заставляло меня говорить, что «безостую» в Киевской области насаждать нельзя, это от азарта. Когда под маркой испытаний колхоз высевает дюжину сортов, сеет в один срок, без системы в опытах — он и себя с панталыку собьет, и навредит семеноводству. Забывают ареалы сортов, не хотят слышать, что дело агронома — реализовать потенциал уже сделанного для него. Структура — с ней в районе решают, агротехника — вкалывать нужно, вот и ловят жар-птицу. «Дикт» в структуре площадей ведет к отставанию агротехники от селекции.
(Я посылал Василию Николаевичу гранки своей статьи насчет этого «дикта», он согласился, но собственное словцо на бумаге его смутило. Может — «диктат»? Нет, это что-то другое. «Диктовка»? Средняя школа получается. Думали-гадали, ничего точнее не нашли. «Дикт»!)
Сортовая обстановка быстро меняется. Понадобились сорта арьергарда — для заурядных предшественников. Опрокинутая было сортами-лауреатами «местная» селекция оправилась, овладела их генофондом, учла тревожную способность кубанских пшениц «отключать» белок, если корням взять нечего, — родились завидные новинки. Степь как бы вновь открыла одесского мастера Федора Григорьевича Кириченко. Поступил вклад из Днепропетровска. На Дону сотни тысяч гектаров заняли «ростовчанка» и «донская остистая» зерноградца Ивана Григорьевича Калиненко.
Оно начиналось арьергардом, а поскольку уровень урожаев был уже задан «безостой», то и состязаться среднему поколению селекционеров пришлось с шедевром Лукьяненко. «Ростовчанку» приняли на полмиллиона гектаров не за клейковину, а за превышение в урожайности над «безостой». Тем самым и селекция второго, так сказать, призыва вступила в войну за условия, в тот же бой с «диктом».
— Сорта без паров — мертвый капитал, главное — не гектары, а высота, надежность и качество урожая, — прямо-таки формулами говорит Иван Григорьевич Калиненко. — Сальск и Зерноград вышли в последние годы за тридцать центнеров среднего сбора и стали сильное зерно давать именно потому, что возродили пары. А Песчаноокопский район не имеет паров даже для семенных участков. Пар стал не только накопителем влаги и пищи — он позволяет посеять в нужное время… Ложь, будто нельзя сокращать площади зерновых — сокращать нельзя только сбор хлеба, его надо наращивать! Один человек в обкоме, умный человек, говорит мне: «Увижу тебя — и спрятаться хочется…» Столько раз, значит, все это доказываю. А разве это мое дело? В хуторах когда-то гутарили: «Дождь да гром — не нужен и агроном». Ерунда, при этом он еще нужен! Но если доведен строгий процент под кормовые — шестнадцать, и не рыпайся, — если требуют вернуть удельный вес зерновых в пашне к уровню начала шестидесятых годов, когда за пары снимали с работы, — вот тогда действительно не нужен агроном. Счетовод нужен, учетчик, а не технолог!
Это говорит уже второе поколение создателей новых сортов (Иван Григорьевич Калиненко учился у Ф. Г. Кириченко).
Баталия из-за паров отвлекает от действительно нового.
Надо научиться сеять. Югу? Да. Природным зерновикам? Вот именно. Потому что чуткая биология сортов выявила грубейшие нарушения сроков. И не опоздания только, а торопливость, «досрочность». На больших массивах всходы гибнут только из-за того, что сеятели залезли в лето. Есть готовая земля — пускай агрегаты! Доктор наук В. К. Блажевский (Мироновский институт пшениц) показывал свои протестующие письма землякам в Винницу: в августе — передовики на севе, к апрелю — списание. Индивидуальная сортовая агротехника требует снайперской точности, учета как минимум трех факторов — биологии сорта, предшественника, удобрений. Верный расчет может сделать только агроном, не счетовод-учетчик.
Надо научиться не сеять. Здраво оценивать обстановку, признать, что почва суха, гарантий получить хорошие всходы нет, риск неоправдан — и, намеренно сохранив семена, готовиться к весне. Тогда сбереженный семфонд будет плюсом к урожаю яровых, а не минусом из него. Если на парах срок диктует календарь, тут выявлен многолетний оптимум, то на полях из-под пропашных решают условия каждой осени… Вот с этой-то позицией «дикту» смириться труднее всего. И дело не в том, сколько пядей во лбу у приверженца этого «дикта» — семь, пять или двенадцать, дело в ситуации, когда не спущенный план, а сам агроном на каждом отдельном поле определяет, сеять или нет. Выходит, самотек? Срыв осенней посевной? Принимаются меры, и колхоз, уже проводив скворцов, убрав огороды, все шлет и шлет полки своих гектаров, непоеных-некормленых, почти на верную гибель от холодов. В. К. Блажевский приводит иллюстрацию, что стоит тяга выполнить план сева любой ценой. Ананьевский колхоз «Россия», едва ли не первый по зерну в Кировоградской области, за три года поднял намолоты озимых с 33 до 45 центнеров. Победа? А валовой сбор остался прежним. Значит, площадь озимого сева убавилась? Нет, структура все та же. Просто пропадают поздние озими, их гибель и поглотила прибавку в двенадцать центнеров.
Конечно, можно ли сеять, нельзя ли — понятия гибкие, все опять-таки зависит от опыта, кругозора, культуры, в сумме и отличающих агронома от счетовода. Почему — нельзя? Семена не положить во влажный слой, не взойдут. Значит, дело в сеялке? А если применить бараевскую, прочную, как утюг, стерневую «СЗС-9»? Из целинного набора орудий агрономы Николаевской области вынули одно, для осени главное: купили тысячу с лишним комплектов — и не ради стерни, ради надежных всходов используют уже на сотнях тысяч гектаров. Представьте, не вымерзает!
Нельзя сеять — касается в основном площадей под кукурузой. Рано не уберешь, а после уборки почва высохнет от трещин в ладонь шириной, до «чемоданов». А если высевать озимь до уборки кукурузы? «Как, вы что, ведь стебли стоят!» Можно сеять кукурузу широкими рядами, а в междурядья пускать стерневую… Иван Евлампиевич Щербак на Новоодесском сортоиспытательном участке опробовал этот вариант «херсонского пара», известного еще Измаильскому, и кукурузу берет, и озимь под защитой высоких стеблей всходит. Загвоздка, правда, в том, что такой прием требует особой технологической дисциплины: не срежешь вовремя кукурузные бодылья — угнетенная пшеница вытянется, пропадет. «Очень совести надо много», — определил, качая головой, один из наблюдавших сев Щербака. Верно. Но совесть в агротехническом ее понимании и есть культура, она-то и выдает разницу между агрономом и скорописцем.
Надо научиться кормить.
Если целью ставить не разбрасывание туков с небес силами сельскохозяйственной авиации, если не сводить все к равному дележу дефицитного азота-фосфора между первой бригадой и второй, между колхозом «Заря» и совхозом «Восход», а действительно получать максимальную отдачу с каждого килограмма питательных веществ, то переучиваться надо! Пшеничному растению нового типа дорого «построить» самое себя — развить корни, стебли, листовой аппарат. Но уж когда зеленая эта фабрика создана — подавай сырье, отдача будет громадной. И отдача будет нарастать с интенсивностью сорта. Старый животноводческий закон: «Кормить выгодно только досыта». Вот мерой «сытости»-то и сильно разнятся сорта — даже одного автора. Известен опыт (данные печатались в журналах), когда замеряли окупаемость удобрений на «мироновской-808» и «мироновской юбилейной», созданных В. Н. Ремесло. Давали порциями по десять тонн навоза на гектар.
Первый десяток тонн поднял урожай «восемьсот восьмой» на 2 центнера; «юбилейная» отозвалась слабей — 1,7 центнера.
Вторая доза удобрений принесла 3,6 добавочных центнера «восемьсот восьмой», и уже 5 центнеров прибавки на гектаре «юбилейной».
Доза третья, всего гектар получил по 30 тонн. Старший сорт прибавил только 0,1 центнера. Все, потенции исчерпаны, дальше кормить бесполезно. Зато отзыв младшей — 5,4! Набрав силы, получив сырье, фабрика пошла работать, готовить элеватор. В итоге прибавка от тонны органики по «восемьсот восьмой» — 19 килограммов, по «юбилейной» — больше сорока! Значит, выгодней досыта кормить самые прожорливые пшеницы, чем делить удобрения малыми порциями — «всем сестрам по серьгам». И убыточно останавливаться, не докормив поле.
— Меня задело, — говорит В. Н. Ремесло, — что у немцев в ФРГ мои сорта проходят как сильные пшеницы. Там быстро поняли: биология такая, что только давай питание, сорт живет в хорошем симбиозе с микромиром. И вот — сумасшедшая по нашим меркам норма, триста сорок кило азота в действующем веществе, соответственно — фосфора, калия! Пошел, пошел вверх процент клейковины — сорок, сорок два, сорок пять.
Каких тебе еще улучшителей, где ты такое зерно купишь? Что ж, молодцы агрономы. Но я-то работаю ради умника, который в Адыгею ездил.
Самолет — хорошо, а… а сорнякам от этого лучше. Разбрасывание удобрений с воздуха переполовинивает их: ветер и талая вода сносят с поверхности почвы, сухой участок вовсе не растворяет их, но любой сорняк, лежащий в виде семян наверху, с радостью приемлет эту агрохимию. Азовский район на Дону урожаем озимых обогнал — небывалое дело! — соседние районы Кубани. Чем взял? Считает, прикорневой подкормкой. Использует не самолеты, а просто сеялки, нитрофоску доставляет точно к месту переработки — на пять — семь сантиметров под озимь. Удобрения хорошо окупаются, в семьдесят четвертом году район собрал по 36,4 центнера на круг. Но возвратиться от разбрасывания, от непыльного и скорого аэроспособа к вежливому кормлению удалось вовсе не легко. Отдача центнера удобрений путем прикорневого внесения повышается вдвое, это не оспаривается, но только на одной тридцатой озимого клина страны освоен этот прием.
Чему вообще надо учиться — не перечислить, да и надо ли… Суть в том, что любое завоевание агробиологии не убавляет, а увеличивает роль человека на поле, обязывает во всем тянуться до того концентрата знания и таланта, каким является новый сорт, велит быть настолько же сметливей, быстрее, свободнее в своих решениях и действиях, насколько новинка превышает обслуживающий сорт. «Дикт» может становиться гибче, может сменить язык погонялы на деликатную речь с «вы» и «пожалуйста» — от этого он не потеряет мертвящей силы. Селекция, в силу явной сложности избавленная в работе от «дикта», оторвалась от южной агротехники, и нету пока, нету, к счастью, признаков, что легко даст себя догнать. Югу сказочно везет на селекционные таланты, и можно надеяться, что даже тягчайшая потеря — кончина «пшеничного батька» Павла Пантелеймоновича Лукьяненко — не поведет к потере нашего мирового лидерства в белых озимых хлебах.
Что ж надо? А оно сказано.
Надо научиться ценить науку. Отвергать «коммунистическое» чванство дилетантов и бюрократов. Надо научиться работать систематично. Используя свой же опыт, свою же практику!
Вы знаете Рябошапко? Николая Николаевича Рябошапко из Щербаней? Большого напора человек. Редкий тактик. Как он говорит с телефонистками! «Любочка, сердце мое, я тебя сразу по голосу, шоб ты была здорова сто лет… А, мое здоровье дороже? Спасыби тоби, голубе, умница ты моя, дай скоренько Николаев…» В добывании он всепроникающ, как вирус, если позволено так сказать о солидном человеке, и нет тех дверей от Одессы до самого Киева, из каких бы он уходил с пустыми руками. Кто вбил в титул плотину для сухой балки и заставил солнце Щербаней вставать из воды? У кого улица сверкает асфальтом, а над нею ртутные светильники? Кто первым в районе отгрохал консервный завод и гонит консервы из той зелени, что возами гибла? А депутата кто заставил раскошелиться на террасы по Лысому бугру — вон ореховый сад растет? Все Рябошапко.
А скажите теперь, чем в доставании своем — боже ж ты мой, шестнадцать лет ходил по острию ножа! — чем в добывании он гордится больше всего? Не угадаете.
Выкрал агронома. Да того самого — Гуляка Василия Ивановича, один же главный агроном в Щербанях. В черном пиджаке, с усиками… Да так вот и выкрал. Ночью подогнал ЗИЛ, погрузил ложки-плошки — и к себе. Ну, не силком, не джигит же невесту — договорились. Он давно на Гуляка глаз положил. Досье собрал. Что начинал Гуляк в Шевченковской, первой в стране, МТС, в каких чинах потом ходил, почему в управлении осел — все до капли было известно. Из своего района за ним наблюдал — характер, взгляд, манера. И охаживал долго, говорил ласковей, чем с телефонистками. И той же зарей, как приехали, поселил в коттедж у озера — в два этажа, редкий генерал-отставник такую дачу строит. И «Волгу» пригнал: «Работайте, дорогой Василий Иванович, а я буду страховать».
Нашли. «Исключим из партии». — «Меня-то за что — за подбор кадров? Тогда уж Василия Ивановича». Потянули Гуляка. Выяснилось — беспартийный. Ну, председатель — тридцатитысячник, то-се, область все же одна — отстали.
За Щербанями слава недородов прямо вековая. Еще газета «Искра» писала — голь перекатная, нужда и голодуха. Колхоз тоже перебивался с соломы на полову. Теперь тут такие урожаи: сорт «Кавказ» показывал и 52, и 75 центнеров. Но клейковина очень слаба, перешли на одесские, те несут приплату за качество — не за казацкие ж усы и тонкие речи дают председателю шифер и светильники. «Николай Николаевич, нужен ток для семян», — залили асфальтом. «Николай Николаевич, стерневые сеялки…» Три раза мотался — добыл. «Николай Николаевич, полив, «фрегаты»… Тут повезло, мелиораторам понадобился участок для испытаний, председатель подвернулся в нужный час, и миллион колхозу — бух! Шуршат росяными метлами новые поливалки, приятно слушать.
В том генеральском дому летними ночами свет почти не горит — нету Василия Ивановича. Но если молодежь заведет у того дома транзисторы, председатель построжится: «Сынки, сынки, тут-то зачем? Может, Василий Иванович отдыхает».
Ругаться агроном не умеет, если надо — председатель едет сам. Рябошапко Н. Н. — председатель колхоза имени Кирова Николаевской области УССР.
Все может измениться, все.
Через другой-третий десяток лет черноземный юг, возможно, вовсе откажется от плуга. У Ивана Щербака поле тринадцать лет не пашется, а азот в почве самый высокий, как и белок в хлебе с той клетки. Владимир Первицкий сколько — пять или больше — урожаев кукурузы снял без пахоты?
Может, уже не сотней центнеров будут определять хороший сбор, а килограммами. Скажем, 750 кило содержания белка с гектара. Ведь дают же и у нас короткие «мексиканки» уже по 490 килограммов белка! Самое шаткое дело — гадать в нашем озимом клину.
Одно сохранится. Сердцевинная роль агронома, да прославится тяжкая должность его.
Февраль 1975 г.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.