8

8

Первый хлеб был обильным. Для нас, новичков, он был праздником, но таким, какой обязательно должен прийти, — как Седьмое ноября.

На Овечьем бугре пшеница стояла такая, о какой сибиряки говорят: «Густая — мышь не проберется, чистая, как перемытая, в солому хоть палец суй».

Я был штурвальным на стареньком комбайне Голобородько, буксировал нас Нинкин. Набрали бункер, а ссыпать некуда. Ефим останавливает:

— Зови машину!

Заученным движением поднимаю над комбайном шест со старой рубахой — немой призыв к шоферам.

Глядим — летит мотоцикл. Вадим в районной униформе, в защитных очках неузнаваем. В полевой сумке — флажки. Сзади примостился фотограф районной газеты, при нем аппарат на первобытной треноге.

— Здорово, мужики, как живы-дюжи? — приветствует нас.

— Как вчетверо паутина, — отзывается Ефим, — Загораем, на три комбайна один «газон».

— А пятьсот гектаров уже убрал, а? Молодцом. Вам переходящий вымпел от райкома комсомола. И в газету, само собой, — Вадим выбрал лучший флажок, подмигнул: «По знакомству».

— Та-ак, значит, — целинный агрегат комбайнера… Как твое фамилие? — спросил фотограф Ефима.

— Я не целинник. То вот они.

— Ну, тогда отойди в сторонку.

— Э, брат, ты нам воды не мути, — вмешался Вадим. — Голобородько — в центр! И гляди веселей. Поздравляю, ребята, — так держать! Не выдавать своих.

— Вот спасибо, — поблагодарил Ефим за флажок, — а то шофера не видят, что ли. — И полез заменять рубаху кумачом.

— Что нового? Забыл, когда газету видел, — говорю Вадиму.

— Еремеева в обком берут, — отвечает. — На сельхозотдел.

— Значит, и тебя?

— Не хотел бы отрываться от живого дела. — По его тону я понял, что перевод предрешен. — Ты в институт-то оформился?

— Заново подал. На агрофак.

— Чего ж два года терять?

— Надо ж самому разобраться. Неохота попкой быть.

— Валяй разбирайся, — как о баловстве сказал он. — Тебя с пополнением, или рано?

— Ждем пока. Не заедешь ведь, большим начальством стал.

— Пока у Шевчука жил — неудобно было. Дом-то нормальный?

— Сборно-щелевой. Рядом с Шевчуком поставили.

— Как он, кстати, опекун твой?

— Вон сад закладывает, — показываю на низину у речки, там трактор и люди, — Сходил бы, он старик ничего.

— Это ему ко мне идти надо. Хлеб — вот он!

— Не уезжай, я сейчас приведу его! — Меня угнетало, что два близких мне человека в странной вражде. Побежал к Шевчуку.

Нестер Иванович с тетей Нюрой прикапывали саженцы.

— Нестер Иванович, там Вадим, спрашивает о вас. Пошли б, а?

— Так вон ты зачем…

— Хлеб-то вырос! Разве плохо снять два-три урожая, пусть и песок?

— Если два-три, так на хрена ты дом ставил? Еще и пацана затеяли. Это с заглядом-то на три года! Не пойду, некогда.

Я поплелся полосой.

— Обожди, — окликнул он меня и тоже вошел в хлеб. Сорвал колос. — Что это?

— Пшеница «мильтурум».

Он положил колос меж ладоней и потер — тот пополз точно вперед.

— Своя линия, с дороги сойти не может. А вот овсюжок. — Нашел метелку овсюга, растер ее в ладонях — черные зерна просыпались сквозь пальцы, — Живут вместе, а природа разная. И не смешивай.

— Так ведь — читали последние работы? — одно в другое переходит, — отбиваю его аргумент. — Овес — в овсюг, пшеница — в рожь, наука!

— Блуд то, а не наука! — Повернулся и пошел к саду.

* * *

Вам не доводилось лежать в кузове, полном пшеницы, и глядеть в небо? Удобней дороги нет. Над тобой кобчик висит, скосишь глаз — бархан, точно в пустыне. Янтарный, песок этот можно жевать, пока во рту не образуется упругий комок вроде резинки. Взял с собой «Фитопатологию», да что-то не читается, подложил под голову.

Везу в узелке миску с варениками, банку сметаны: тетя Нюра передала в роддом. У элеватора соскочил.

К Тане не пускают, но можно поговорить через стеклянную дверь. Она стесняется — не услышали бы в палате, говорит тихо, но я все понимаю.

— Он никак не научится есть. Хлебнет разика три — и отвалится.

— Освоит. Я угля привез, не волнуйся.

— Знаешь, теперь он мне дороже даже тебя — не сердишься?

— Как все здорово обошлось, — счастливо вздыхаю я. — А у меня чего-то не клеится.

— Устаешь? А теперь он будить будет, учти.

— Нет, как-то нету интереса. Они все дерутся, а при чем я? Из-за тебя б схватился, а из-за мутаций…

— А может, ты работать не умеешь? — спрашивает встревоженно.

— Ага, не умею. Гору хлеба получил, к весне трактор сулят.

— Ну, это на время.

— Ясно, через год назначат министром. Соку принести?

— Ты нас только люби, ладно?

Принесли кормить детей. Таня подносит к стеклу сверток с чем-то красным сверху. Шлет поцелуй от себя и от губ того, кто в свертке.

* * *

Ночью в моем «сборно-щелевом» уже холодновато, приходится набрасывать на плечи ватник. На кухне только стол, табурет, пара ведер, за печкой ссыпана пшеница. Тихо, один сверчок, сельский метроном… Нет, когда влезешь в середку, становится любопытно. Заварил чефирчику — сегодня просижу до петухов.

За окном — лунная ночь, ветряк, степь. Пейзаж пустынный, как теперь говорят — «космический». Ничего лишнего. Познание.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.