I
I
Сколько надо зерна — сказано: по тонне на человека в год. Раз 270 миллионов жителей, значит, 270 миллионов тонн. Продовольственная программа ближним пределом ставит сбор в 250–255 миллионов. Своих, ясное дело, доморощенных!
Земля давно в четких границах: 130 миллионов га под зерновыми — предельный максимум. Надо бы и меньше, чтобы с парами жить. Грубо считать, так на каждого из нас — полгектара зернового посева. Бери, значит, только по 20 центнеров на круг — и продовольственные сложности исчезнут. «Только»!..
Ну, а что, собственно, под такой хлеб нужно? Ясно, что трактора и комбайны, а — сколько? Извините, что значит — «я почем знаю?». Проблема харчей не кого-то касается, а лично вас. И как это — чем больше, тем лучше?» Техника есть цена, уплачиваемая обществом за хлеб, а как может здравый член общества желать цены побольше? А если платим, скажем, комбайном, то разве лишне самому знать, что он за монета, какого достоинства? Раз зерновой клин — постоянная, а программный сбор определен, то и число комбайнов, наверно, имеет ясный оптимум?
Вот и давайте рассчитаем ее, оптимальную потребность советского народа в комбайнах. Да-да, именно мы и рассчитаем. Бросьте, никакие мы не профаны. Ну, совершим этакое путешествие дилетантов. Ошибемся — невелика беда. Сектор вроде бы самый благополучный, не привлекут. А в случае чего скажем, что это была гимнастика для чувства хозяина. Ведь никаких данных мы ни у кого не брали, так? Множить-делить станем только всем известное — экономическая самодеятельность, не больше.
В самом деле, уборочную площадь знаем? Как же: 130 миллионов га. Время дано? Да в каждой осенней газете: «Уберем урожай за десять дней!» Эти десять дней и примем нормой, а режим установим щадящий: не больше десяти рабочих часов в сутки. Останется и на починку машин, и на отдых людям — курорт, а не страда. Десять раз по десять — сто часов, или 360 тысяч рабочих секунд комбайна.
Производительность — она тоже на каждом бункере «Нивы». СК-5 — это и значит, что комбайн самоходный, пропускает пять килограммов хлебной массы в секунду. (Масса — колосья и солома вместе.) Известно, что «Колос» мощнее «Нивы», «Сибиряк» тоже превосходит ее, но мы эту надбавку пока не тронем.
Итак, один агрегат, промолачивая пять кило в секунду и работая в осень 360 тысяч секунд, пропустит 1,8 миллиона килограммов массы. Теперь только узнать, сколько этой массы всего.
Наш девиз — реализм и оглядка. В самом удачном 1978 году намолот достиг 18 центнеров на круг — с некоторым даже гаком. Эти-то восемнадцать и возьмем в обсчет, тогда с низшими урожаями справиться пустяк. На одну единицу зерна комбайну приходится пропускать полторы единицы соломы-половы. По уровню лучшего года — еще 27 центнеров на гектаре. Восемнадцать да двадцать семь — уже сорок пять центнеров в среднем, а гектаров, вспомним, 130 миллионов. Всего, если перемножить, будет 585 миллиардов килограммов массы. Декадная производительность базового агрегата, мы посчитали, 1,8 миллиона кило, следовательно, 585 миллиардов: 1,8 миллиона — это 325 тысяч.
Такие дела. На обмолот высшего из достигнутых урожаев в одну декаду нужно иметь 325 тысяч серийных комбайнов «Нива».
Но мы не школьники — тертые жизнью калачи. Отлично знаем, как подводят эти бумажные «ди эрсте колонне марширт, ди цвайте колонне марширт…». Зарядит дождь через два дня на третий, а хлеб полегший, а лебеда по теплу прет, валок ковром аж на сто метров тянется — тут тебе и «марширт». Техника, увы, тоже иногда ломается, и люди еще местами нарушают дисциплину — можно та-ак пролететь… С чем шутки — с хлебом? Из страховки, из возрастной осторожности возьмем тот же соломенный коэффициент и увеличим расчетное число в полтора раза. Дорогонько, конечно, но такой резерв нам простят.
Тогда рассчитанный на общественных началах оптимум комбайнового парка СССР составит (325 тысяч ? 1,5) 487 тысяч «Нив». Это разумная, на любительский взгляд, цена на зерно. Поскольку в парке уже числятся десятки тысяч «Колосов» и «Сибиряков» с их повышенной пропускной способностью, искомое число необходимо снизить, иначе — мотовство. Итак, все к тому, чтобы остановиться на 470 тысячах. Больше — транжирство, меньше — нельзя.
За любым, скромным или гигантским, делом стоят люди, которые считают. Я был в младших приятелях у старого военного, Федора Александровича, который воевал именно тем, что считал. Сколько снарядов, скота, солярки, лопат, бинтов, кухонь, танков надо перевезти железной дорогой, чтобы выиграть Курскую битву, сколько уже подвез Манштейн к Донцу и Ворскле, сколько мы потеряем от налетов, а он — от партизан и т. д. и т. п. Считал Федор Александрович, видимо, дельно — в сорок лет был уже генерал-полковником, докладывал в Ставке. В отставные досуги он пересчитывал на полях журнальных сельских очерков нашу цифирь и присылал мне — часто с грозными резолюциями.
Так вот, обратимся к людям, для которых большой и точный счет есть их общественное назначение. У них ЭВМ, тысячи данных и сотни поправок. Эксперты и координаторы, они знают и зоны, и климаты, и критерий использования сезонного времени, и реализацию пропускной способности, бездну прочих темных для нас материй. Спросим, я говорю, Всесоюзный институт механизации, Госплан, координационный совет по проблемам комбайна — какую цифру они назовут?
— Теоретически для уборки в десять календарных дней требуется около 470 тысяч комбайнов. Точнее — 469 960.
Не мистика ли, а? Не фантастическая ли точность для дилетантов?.. Дай бог Госплану таких попаданий! За радостью удачи мы можем забыть, что коэффициент 1,5 взяли наудалую, но все равно: логика есть логика, и не боги горшки… Чувство хозяина, наверно, потому и может быть всеобщим, что обсчеты такого класса доступны и при нашем с вами кругозоре.
Но ликовать не будем — опять же из-за своей тертости. Значит, теоретически нужно 470 тысяч, а есть? Уже есть, утверждает справочник ЦСУ, 741 тысяча. Это как, раза в полтора больше нужного? Выходит — давно хватает?
Нет, не хватает. Потому что длится уборка не десять, а 26 дней. И в 1971 году тянулась двадцать шесть, и в восьмидесятом продолжалась двадцать и шесть.
Долгота молотьбы есть выражение потерь в поле. Уже на пятнадцатый день уборки, настойчиво пишут эксперты, теряются 17–20 процентов исходного урожая. Дождиком смочит, пленочки в колоске раскроются, ветер заиграет красивыми волнами — и потекло зерно в чернозем. Двадцать шесть дней — срок усредненный, тут и кубанские темпы уборки действительно за декаду, и сибирские кампании, где страда растягивается часто месяца на полтора — на два. Долгая уборочная — хуже хлеб: угорает клейковина, теряется стекловидность, хороших семян уже не жди. Но и сама количественная сторона! Двадцать процентов при валовке около двухсот миллионов тонн — это ж сорок миллионов тонн брошенного зерна. Столько и даже больше, чем уходит на семена. Столько и даже больше, чем мы, советский народ, вместе съедаем хлебом-мукой-макаронами за целый год! Нет, не годится, раскладка абсолютно неприемлема — дилетанты отвергают ее с порога и начисто.
Дело, возможно, в том, что старые они, комбайны, морально одряхлели? Нет, за десять лет парк обновлен технически — именно выходом на новое семейство «Нива» — «Колос» — «Сибиряк». Две последние марки — двухбарабанные, для особо соломистого и влажного хлеба. (Барабан — это то, во что ныне преобразован древний молотильный камень, ребристый каток. Естественно, катится он уже не по круглому току, влеком не лошадьми, обороты иные, но принцип — ударом выбить зёрна из колоса — прежний. Да и при отделении зерна от плевел применяется древний, как Библия, ветер…)
Обновлен парк и в натуре: бюджет отчислил большие средства, и с семидесятого по восьмидесятый год включительно заводы Минсельхозмаша поставили селу 1085 тысяч уборочных агрегатов. Если учесть, что до войны было выпущено только двести тысяч комбайнов, миллион с гаком — это, наверно, много? Что ж, ведь наше комбайностроение — самое крупное в мире! По числу выпускаемых машин оно раза в четыре перекрывает США, про другие страны и толковать нечего. Рядом с массовкой «Ростсельмаша» производства даже таких знаменитых фирм, как «Джон Дир», «Интернэшнл харверстер», «Нью-Голланд», есть штучный выпуск, как бы индпошив.
Стоп-стоп-стоп, дайте понять. Выпустили миллион с гаком, а до этого было? Было к семидесятому году 623 тысячи. То есть вместе с прибылью семидесятых годов парк должен был перевалить за 1700 тысяч, а в наличии?
Сказано же: в наличии 741 тысяча.
А каков нормальный срок службы комбайна?
Тут понятие растяжимое. В пятидесятые годы у нас он, срок службы, составлял шестнадцать с половиной лет, до войны в МТС нормой были 17 лет, сейчас в Соединенных Штатах средний комбайновый век — 19 лет. Критерий, как видим, подвижный. Практически в колхозах-совхозах уборочная машина служит не больше семи лет. И то — сезон-другой стоит в полынях, ждет списания.
Значит, тот миллион комбайнов, что выпущен в семидесятые годы, ушел в никуда? Еще молодым?
Считайте как хотите. Он на списание ушел и переплавлен, тот миллион, а формулировки — вещь субъективная. Практически все десятилетие комбайновая промышленность, одолевая снабженческие, кадровые, транспортные тяготы, работала на восполнение ликвидируемой части парка. В семьдесят восьмом, скажем, году поступило от заводов 111 тысяч, а прирост у колхозов-совхозов составил семь тысяч; через год прислали сто двенадцать тысяч, а прибавилось фактически тысяч шесть.
Раз уж вспомнил о Федоре Александровиче… Впечатление такое, будто где-то гудит-ревет Курская дуга, потери с обеих сторон страшенные, и надо напрягаться Танкограду из всех мыслимых сил, сцепить зубы, но выдержать еще декаду, еще неделю, потому что — врет, гад, сломается!..
Или лучше без ассоциаций? На одной логике? Срок уборки не сокращен, а комбайновый парк никак не накопится — в чем же смысл такой мощности заводов? И откуда у села эта феноменальная проточность — сколько по одной трубе поступает, столько (или почти столько) в другую вытекает? И долго ли — вопрос целевой программы — бурлить первой трубе, чтобы наполнить бассейн?
Это теоретически, — ответит нам тот же ученый синклит, — достаточно 470 тысяч комбайнов. Но пока рабочая смена используется в поле на 45–55 процентов. Хотя пропускная способность молотилок резко выросла (в сумме по всему парку чуть не удвоилась против 1966–1970 годов), фактическая производительность комбайна к 1976–1980 годам внушительно снизилась. Чтобы было ясней: в пятидесятые годы один комбайн убирал в день хлеб с 9,3 гектара, а к восьмидесятому сполз на 6,9 га. Поэтому рекомендуемое количество комбайнов намного больше расчетного: 892 920. А поскольку процентов сорок комбайнов занято на простейшей операции — косовице в валки, поскольку пятая часть парка вообще используется только под валковые жатки и в молотьбе не участвует, то оптимумом мы считаем и от промышленности требуем не 470 тысяч, а 1050 тысяч зерноуборочных комбайнов. Вопросы остались?
Схема понятна — подход неприемлем. Это, знаете, жох-комендант может вместо одного дивана заказать два с половиной (заявку урежут), когда же речь об одной из кардинальных машин экономики… Нет, вы потрудитесь разъяснить, кому это по карману — держать чуть не шестьсот тысяч комбайнов больше нужного (пусть и теоретически)? Это трактор лишним не бывает, ибо всепогоден, не пашет — так возит, не возит — ковшом орудует, насос какой-то крутит — энергоблок! А комбайн умеет только две вещи: убирать и стоять. И стоит одиннадцать месяцев в году, хоть мотор его сделан на том же заводе, что и для трактора Т-150. Уж как дилетант ни темен, а поймет: замораживать в комбайновом резерве миллионы лошадиных сил при низкой в целом-то энерговооруженности работника есть или недомыслие, или уступка чему-то нехорошему.
Затем, что это еще за комбайны, которые только косят? Явная ошибка, нас хотят провести. Даже по частушке
Комбайн косит и молотит
И солому в копны вьет,
ибо он combine, комбинация жнейки, молотилки и веялки, не так ли? Производительность СК-5 «Нивы» даже в марке обозначена способностью молотить, и потому деталей к той «Ниве» двенадцать тысяч, а не один нож на двух колесах, как у жатки, верно?
Далее — что это за сорок или пятьдесят процентов использования смены? Простои? На полосе, в страду? Опять чушь: комбайн при спелом хлебе стоять не может, он одиннадцать месяцев перед тем отстоял, достаточно. По функции он схож с пожарной машиной (долго-долго стоять, а в критический час выручить), разве что по надежности может быть выше: пожар всегда внезапен, а тут заранее, по календарю, известно, когда она будет в полном разгаре, страда деревенская. И в силу долгого стояния и краткого — на протяжении года— использования комбайн обязан жить долго, иначе ему не оправдать себя. Так что же за эпидемия в парке долгожителей — мыслимо ли резать автогеном по сотне тысяч машин в год?..
Ну вот, для присказки — довольно. Вооружась умением слушать, дав слово верить своим глазам, — за дело.
Можно знать, что комбайн изобретен задолго до трактора и автомобиля, еще в 1828 году, а можно и нет. (В музее Джона Дира в Иллинойсе я видел старинные фото: комбайн движут тридцать лошадиных сил в прямом, натуральном смысле. Кучер-комбайнер правит упряжкой из шести рядов лошадей, по пятерке в каждом. Впрочем, компоновка, расположение хедера-молотилки-очистки, почти такие же, как в нашем довоенном «Коммунаре». Верней, наш первый комбайн повторил изначальную схему.)
Можно помнить, что первая в России «конная уборка на корню» построена в 1862 году — до написания «Анны Карениной», до «Братьев Карамазовых», а можно и быть не в курсе.
Но что это великая машина бережливости, что в XX веке она сберегла Земле миллиарды тонн зерна и тем помогла человечеству перевалить за четыре миллиарда одновременно живущих — ясно и ведомо всем. Что наше комбайностроение — победа первых пятилеток, что после ленинских ста тысяч тракторов именно комбайн стал символом сельского преображения, что индустриализация уборочных работ была рывком к аграрнопромышленному комплексу задолго до того, как вошла в употребление эта словесная формула, что имена Борина и Пятницы соседствуют в нашей памяти с именами Чкалова и Папанина — пока еще, слава богу, некому толковать. Темпы? В 1930 году выпущено 347 «Коммунаров», в тридцать пятом — 25 тысяч, в 1936-м — 42 тысячи машин. Наши комбайностроительные заводы, писала Большая Советская Энциклопедия в 1938 году, «по своему оборудованию и по размерам производства превосходят лучшие заводы США». Стратегически здравый курс: с самого начала зерновой комбайн приспосабливается к уборке широкого набора культур — подсолнечника, сои, семян трав и т. д., к тому же северные районы (хлеб влажнее, соломистей) получили особый вариант комбайна…
Волею войны мои ровесники без книг знают, что такое цеп. Капица — не только фамилия, но и ременное кольцо, чтобы могло крутиться било цепа. Жалею, что не могу привезти домой из причерноморских усадебных оград два-три молотильных камня — память если не о царских скифах, так о гнездюках-запорожцах наверное. Знаю сам, как работает молотилка от локомобиля, питаемого тут же промолоченной, свежей соломой. «Я тоби казав — ступай ты пид полову!» — грозил беспалый бригадир, посылая хныкающего верхового пацана под душный остюковый водопад.
За 28 рабочих осеней я стоял на мостиках (неловко же говорить — катался!) всех отечественных систем — от «Коммунара-1» до «Дона-1500», видел уборку в разных странах Евразии, комбайновое производство и молотьбу в Америке. Самостоятельно не убрал ни гектара, не знаю названий многих узлов молотилки. Не дело упрекать журналиста в техническом невежестве. Он невежа тогда, когда перевирает услышанное, тупица тогда, когда ему не говорят правды, пустозвон, если не дошел до тех концов, до каких дойти мог и был должен.
Неизменного нет, это уж точно. Каким трудным был возврат от прямого комбайнирования и раздельной уборки, хотя тогда, в средине пятидесятых, еще добрая половина колхозников помнила и сноп, и крестец, и молотьбу зимой… Не исключено, доживем до отказа молотить на ходу, вернемся к здравому дедову методу: убрать колос от стихий — а под крышей на стационаре молоти хоть до нового хлеба! Энергоемкая и комичная по тупости работа — заодно с колосом перебивать в труху сотни миллионов тонн соломы — тоже будет в свой час прекращена. Как — пока не знаем.
Твердо можно говорить одно: в стране, сеющей пшеницы больше всех в мире, машины хлебной уборки никогда не перестанут быть отметкой развития общества. Каков комбайн, таков и урожай — уже потому, что лучшего урожая, чем он сам, комбайн просто не пропустит. Вне комбайна, помимо уборочного комплекса хлебный сбор расти не будет — взвешивают ведь намолоченное, а не мнимости.
Впрочем, разве потери — мнимость? Что, как не комбайн, делит реальный, вызревший хлеб на валовой сбор и допущенные потери? Службы учета потерь (учета антинародного, скажем так, хозяйства) у нас нет, ЦСУ довольствуется только активом, брезгуя тем, что упало с возу. Никакая цифра оставленного на 130 миллионах гектаров зерна ныне не может быть объявлена точной, это так, но и с тем спора нет: свести потери до заявленного в характеристиках машин и технологий — теперь на деле и значит выполнить Продовольственную программу по зерну.
Верю твердо, как в земное притяжение, что ворох бессмыслиц с комбайном и вокруг комбайна, способный озадачить (расстроить, взбесить) и дилетанта, и, наверное, ученого, — аномалия. Временный сбой в зерновой истории страны. Все мнимосложное и убого-значительное так не вяжется с вековой
мудростью земледельческого по рождению и по восприятию мира народа, что убеждать кого-то или себя самого — непременно, мол, перемелется, мука будет, со смехом станем вспоминать — занятие пустое. Но пока живем мы (а живем все срок, увы, ограниченный) — это дело крупной жизненной драки. В новой пятилетке надо, просто необходимо, подчеркнуто на Пленуме ЦК в октябре 1980 года, «создать и начать выпуск такого пропашного трактора и такого зернового комбайна, которые по своим характеристикам отвечали бы самым высоким современным требованиям».
Машина, считает словарь, есть устройство, выполняющее механические движения с целью преобразования энергии, материалов или информации.
Она же, машина, может быть запечатленным образом времени, оттиском отношений между людьми. Потому и возникла эта манера: памятником людям ставить машину — «тридцатьчетверку», «универсал» или «трехтонку». Все тут разом: и производительные силы, и производственные отношения…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.