ГЕНЕРАЛЬНЫЙ СЕКРЕТАРЬ (сокращенно — генсек)

 — глава советской компартии, который посуществу является и правителем государства.

Г. с. — типичное порождение советской системы. Власть его не узаконена демократическими выборами — он назначается, по представлению Политбюро, узким кругом партфункционеров на пленуме ЦК. Единственным обоснованием его власти является сама власть. И он вынужден утверждать ее (и себя в ней) через постоянную демонстрацию непрерывных "успехов" и "достижений" режима и борьбу с партийным аппаратом. Иначе с неизбежностью возникает вопрос: на каком основании Г. с. правит страной, распоряжается ее богатствами и судьбами людей?

Партийный аппарат, пока возможно, стремится не дать в руки генсека всей полноты власти. Чтобы противостоять его честолюбивым устремлениям, используется хитроумное построение советского режима, которое на партийном языке именуется "коллективным руководством". Изобретение вынуждает любого советского руководителя — перед выходом на орбиту "диктаторства" — некоторое время пребывать в невесомости внутри раздираемого противоречиями Политбюро, где недруги генсека по любому обсуждаемому вопросу всегда — "против", а сторонники иногда, но не всегда — "за", и где решается роковой вопрос: кому из членов Политбюро быть, а кому — не быть.

Сила генсека прямо пропорциональна слабости членов Политбюро. Члены же Политбюро видят свою задачу в поддержании деликатного баланса: не позволять генсеку чрезмерно возвыситься (что грозит потерей влияния на него), но и не допускать полного крушения его авторитета (ибо, только опираясь на него, они могут реализовать свои честолюбивые замыслы).

Так, отдавая в руки генсека штурвал власти, члены Политбюро стремятся сохранить приводные ремни этой власти в своих руках. Но тут возникает противоречие между субъективными устремлениями соратников генсека, ограничить его права жесткими политическими рамками и объективно заложенной в статусе генсека тенденцией к тоталитаризации и концентрации власти.

Источник и основа силы генсека — Политбюро и Секретариат ЦК; ему необходимо гарантированное и устойчивое большинство в обоих органах. С этой целью генсек в одинаковой мере стремится избавиться и от тех, кто помог ему подняться к власти, и от тех, кто противодействовал его восхождению на вершину партийной пирамиды. От первых зависит он, вторые зависят от него. Эта двойная система зависимости служит препятствием к превращению генсека из "первого среди равных" в "первого среди неравных" в Политбюро. Зависимость Г. с. от других ограничивает его свободу действий; зависимость других от него таит в себе потенциальную угрозу его власти. Так что для него важно, чтобы членами Политбюро становились люди не просто зависимые, а лично ему всем обязанные — каждый генсек стремится к этому.

Сталину для замещения большинства Политбюро своими людьми понадобилось 15 лет: он не торопился, так как стал генсеком в 43 года. Хрущев возглавил партию на грани пенсионного возраста — в 59 лет — и вынужден был провести этот процесс вдвое быстрее — за 7 лет. Брежнев, который пришел к власти, будучи всего на год молоке Хрущева, правил гораздо дольше и мог позволить себе "очищать" Политбюро дважды, заполнив его сперва "днепропетровским кланом" (1969—72 гг.), а затем — "молдавской мафией" (1977—80 гг.). Андропов оказался в совершеннейшем цейтноте: сроки обновления Политбюро пришлось "спрессовать" до одного года. Если болезни пощадят Черненко, он также постарается заполнить Политбюро своими людьми.

В нормах советской партийной жизни (как и в советской конституции) не предусмотрены система наследования и порядок преемственности. Смена Г. с. в СССР неизменно сопровождается отказом от политического курса предыдущего лидера с последующим его осуждением и разоблачением.

В отказе от прошлого можно видеть определенную систематичность, продиктованную обстоятельствами. Каждый Г. с. действует в замкнутом и строго ограниченном социальном пространстве тоталитарной системы; выйти за ее рамки, оставаясь коммунистическим деятелем и не посягая на основополагающие принципы режима, он не может. Так что любое социальное творчество, будь то политическое конструирование или экономическое новаторство, сводится в СССР, по существу, к комбинациям с одними и теми же переменными: партийное единовластие, плановое руководство, централизованное управление, монополизированное хозяйство, государственное крепостничество. И каждый новый советский правитель, получивший власть над системой, или вернее подобранный системой в соответствии с ее потребностями, в состоянии проявить свою индивидуальность и самобытность, если она у него есть, только в рамках правил "коммунистической игры".

Возможностей здесь немного. Следовать по пути предшественника опасно: пришлось бы взять на себя ответственность за его ошибки и преступления. Остается по сути дела единственный вариант: отрицание целесообразности предшествующего этапа исторического развития вместе с отрицанием самого предшественника. Но коммунистическая система к 50-м годам XX столетия уже не поставляла "строительный материал" для реального, а не мифотворческого социального прогресса: к этому времени: она исчерпала все свои способности к динамизму. В результате "отрицание" процессов, протекающих в "самом передовом" государстве, грозит подорвать власть того, кто на это отрицание решается, не приняв предварительно особых мер предосторожности.

У коммунистических руководителей не остается другого выхода, как имитировать "утверждение"' с помощью двойного отрицания: два социальных минуса, как и в алгебре, в соответствии с законами диалектики дают "плюс". Осуждение Хрущевым преступлений Сталина само по себе ничего не "утверждало". Но Хрущев не только "отрицал" Сталина, он выступил против сталинского "отрицания" Ленина. "Отрицание отрицания" выводило его к позитивным началам коммунистического мифа — к Ленину: к нему он апеллировал в своей борьбе с оппозицией, его именем и авторитетом прикрывал и оправдывал свои авантюрные эксперименты.

Брежнев действовал по тому же рецепту: заклеймив Хрущева, он воспротивился тотальной критике Сталина. Таким образом, из политической ткани "двойного отрицания" правители России кроили себе костюмы положительных героев. Историческое же движение в СССР тем временем превращалось в бег на месте: от Хрущева, минуя Сталина, — к Ленину; от Брежнева, через голову Хрущева, — к Сталину. Новым провозглашалось более или менее основательно позабытое старое.

Основу амбиций Ленина составляли мировая революция и коммунистический интернационал. Сталин, захватив власть, сосредоточился на внутренних проблемах страны — на экономических вопросах и на борьбе с личными противниками. Его жизнь государственного деятеля оказалась настолько, однако, продолжительной, что это позволило ему с конца 30-х годов перенести центр тяжести на проблемы высшей политики: осознав, что с построением социализма в "отдельно взятой стране" ничего не получилось, он стал закладывать основы международного коммунистического лагеря.

Ленин и Сталин исчерпали весь небогатый диапазон социальных и экономических альтернатив советского строя. Далее можно было подражать либо одному из них, либо обоим одновременно, либо, наконец, создавать политические комбинации из элементов первого и второго.

Впервые это сделал Хрущев. Осознав, что вести вперед "корабль" советского режима и опасно, и просто некуда (намеченный переход к коммунизму не состоялся), так как на закваске идеи отмирания государства возникли центробежные силы, он попытался создать видимость движения, начав дерзко раскачивать государственный корабль по синусоиде — от Лешина к Сталину, до тех пор, пока не израсходовал все горючее, отпущенное ему партийной командой Политбюро. И тогда его сбросили с капитанского мостика и отправили на пенсию.

Его преемник Брежнев был настолько напутан социальными манипуляциями Хрущева, что чуть ли не полностью отстранился от внутренних государственных проблем: он скромно похоронил идеи экономических реформ и переключился на реформы внешнеполитические. Восстановилась связь советских времен: Брежнев завершил "дело" Сталина — коммунизм расползся по всем континентам, СССР превратился в мировую имперскую державу, первую по вооружению и одну из самых нищих — по уровню жизни.

"Дебрежневизация", через которую проходил путь Андропова к власти, привела к переоценке им государственных приоритетов. Они переместились с внешней политики, где не так-то просто было перекрыть достижения Брежнева, на внутреннюю: экономические вопросы (такие, как реорганизация производства, упорядочение планирования и управления) и социальные задачи — усиление контроля над личностью и борьба с коррупцией. Именно этим объяснялась определенная склонность Андропова к реформам» но при этом — только в естественных для системы, т. е. тоталитарных пределах, определяемых советским социалисгическим контекстом. Легко предсказать, что утверждение Черненко также обязательно будет сопровождаться отказом от реформ Андропова.

Однако история советской России и на сей раз пойдет по традиционному пути. Предстоит новая борьба за власть в Кремле, и победа Черненко — только эпизод в ней. В конечном итоге к управлению партией и государством придут другие политические лидеры. Они, быть может, будут более самостоятельными и уверенными в себе, возможно, более современными — у них появится опыт знакомства с Западом. Но они останутся пленниками коммунистической системы, рабами марксистской идеологии. А посему вынуждены будут оставаться такими же осторожными и такими же нерешительными и консервативными, как их предшественники. Море ненависти между ними и народом не станет меньше. В укладе советской жизни не произойдет существенных изменений, жизнь простого человека останется тяжелой; возможно, несколько менее тяжелой, а, возможно, и более. И это даже не зависит от намерений будущих генсеков. В ходе развития коммунистической системы они полностью потеряют контроль над социальным управлением, над производительностью труда и технологией производства. Так что стандарт жизни советского народа будет диктовать социальная стихия.

Советская элита, как и сейчас, будет наслаждаться многочисленными материальными привилегиями. Полицейский аппарат будет жестоко карать (может быть, меньше, чем сейчас, а может быть, и больше) тех, кто станет требовать свободы и равенства. Для простого народа изменений не предвидится: рабочие, как и раньше, будут выпивать "на троих" под соленые огурчики (а чаще "под сукнецо"), обсуждать и осуждать моральный облик соседа или начальника, жениться не в первый раз, разводиться не в последний раз, спорить о справедливости и о правах. И ждать. И надеяться. И верить в "светлое будущее".

И, по-прежнему, на Западе будут дебатироваться вопросы: как это на высшем уровне советской власти — в Политбюро — не понимают, что тоталитаризм антинационален, антинароден, античеловечен? Как это секретари ЦК, вроде бы мыслящие люди, не видят необходимости социальных реформ? Ведь они не могут не любить свой народ, не могут не думать о его будущем…

В таком подходе к России проявляется не одна — три ошибки. Первая: партократическая селекция не выводит на олигархическую орбиту умных и способных людей. Вторая: эти люди не получают достаточного образования и воспринимают действительность не всеобъемлюще, а узко — сквозь призму собственных интересов. Третья: в этом мире нет чувств, в том числе и любви к народу. Могут быть только разговоры о чувствах, да и то — о собственных. А если иной раз в них все же пробиваются побеги совести, они срезаются страхом. Такова тенденция во всех углах трапеции советской власти. Общая для нее и в каждом углу — своя.

ПРИМЕРЫ:

"Политбюро уверено, что Константин Устинович Черненко на посту Генерального секретаря ЦК КПСС будет достойно возглавлять боевой штаб нашей партии". ("За рубежом", 1984, № 8, с. 3.)

"…как отмечал в своем докладе на Пленуме Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Л. И. Брежнев, "империализм явно задался целью испытать волю народов к миру…" ("Агитатор", 1980, № 19, с. 36.)

"В связи с избранием тов. К. У. Черненко Генеральным секретарем ЦК КПСС в его адрес поступили многочисленные телеграммы и письма с сердечными поздравлениями…" ("Известия", 21 февраля 1984, с. 1.)