Глава 4 Но к евреям все не сводится

В предыдущих книгах я пытался воссоздать, как выстраивалась небожественная религия – теория коммунизма, и как она претворялась на практике. Начиналось все с идеалов. Но сами идеалы страдали неидеальными умозаключениями. Чтобы не загонять проблему в долгий ящик, скажу еще раз, что по формуле «прибавочного продукта» Маркса эксплуатирует рабочих и доморощенный капиталист – государство. Таким эксплуататором было и наше родное социалистическое государство – СССР.

В изложенном выше я обращал внимание на несуразности в самой доктрине коммунизма и вынужденные неувязки с теорией в практических делах большевиков. На такие вещи, отметим справедливости ради, раньше внимания старались не обращать. А если и была критика со стороны самих марксистов, например, левых, западных (Дьердь Лукач), то она не затрагивала фундаментальных основ. С другой стороны, следует сказать, что опыт строительства коммунизма (социализма) был настолько притягательным для трудящихся всего мира и его сторонников в среде интеллигенции Запада, что до гибели СССР и лагеря социализма мало кто ставил под сомнение теорию и практику правого дела, даже при тех ужасающих репрессиях в стране, которые позволили западной пропаганде дать ей название «империя зла». Существовало огромное количество бескорыстных друзей Советского Союза. Это немного удивляет, тем более что они оставались такими долгое время и после краха коммунизма и распада лагеря социализма. Но остается несомненным: сама теория была небезукоризненной.

Утешительным для сторонников идеи сносной жизни для трудящихся и тех, кто считает марксизм-ленинизм вершиной мировой философской мысли, является то, что после распада СССР и разгрома коммунистического социального строя в России настало время явной тотальной социальной реакции, важнейшими компонентами которой являются искусственно создаваемое помутнение умов, искусственная реанимация дремучих идеологий прошлого и изобретение новых. Эта деградация стала такой явной, что различие в идеологических подходах не вызывает сомнений – теряется что-то достаточно ценное. В ход шли и идут самые изощренные технологии обмана людей, начиная от критики самой идеи коммунизма, замалчивания марксизма-ленинизма и кончая сведением сложнейшей проблемы классового неравенства и несправедливости распределения богатств в бренном мире к каким-то проискам евреев.

Не отрицаю, что сама постановка «еврейского вопроса» правомочна. На эту тему сейчас написано много книг. Я проштудировал некоторые книги, в которых авторы выступают сторонниками взгляда, что мировая история – результат еврейского заговора. Не более и не менее! Но не надо упрощать неупрощаемое. Согласившись с тем, что испокон веку евреи правят миром и от них все зависит, мы, получается, отбрасываем мысль, что эволюционный процесс человечества происходил под знаком мировоззренческой борьбы между трудом и капиталом, коммунизмом и капитализмом.

Но и все написанное на тему «коммунизма» в Советском Союзе к настоящему времени устарело и с учетом опыта реального русского коммунизма подлежит пересмотру. При этом требуется сугубо научный подход, так как официальная наука о коммунизме была далека от науки и носила сугубо догматический характер.

Автор не ставит перед собой такой цели ввиду серьезности проблемы. Такая работа под силу целому поколению истинных ученых. И под это необходим социальный заказ. Пока его нет. Поэтому автор ограничивается здесь краткими тезисами по существу вопроса с высоты печального опыта неудач. Равно как я и не ставлю себе целью разоблачить все случаи лжи, клеветы и практики двойных стандартов западных СМИ, начало которых можно отнести ко времени Йозефа Геббельса и Херста, а может быть и раньше. Эти двое и многие западные авторы очень преуспели, например, в распространении мифа о голодоморе на Украине в начале 1930-х годов. Благодаря их стараниям все знают также и о двух миллионах перемещенных коммунистами «кулаков». Но наши «спецпереселенцы» худо-бедно обеспечивались в местах переселения либо землей, либо работой. И мало кто знает о пяти миллионах американских фермеров, точно в это же время согнанных банками с земель за долги, но не обеспеченных правительством США ни землей, ни работой, ни социальной помощью, ни пенсией по старости. Тогда каждый шестой американский фермер тоже попал под каток голодомора.

Хочу только обратить внимание читателя на то, что в наше время СМИ – наши доморощенные и западные – «переплюнули» даже Геббельса с Херстом. Тогда, более 80 лет назад, это были старания наших потенциальных врагов, но что удивляет и поражает: некоторые современные наши писаки (что бы вы думали?) дают такую же оценку марксизма: это, мол, универсальный враг – еврейство, а марксизм – еврейские происки, главный враг – большевистско-еврейская система.

Эти откровения полностью, слово в слово, совпадают с теми, которые произнес Иозеф Геббельс в речи под названием «Ленин и Гитлер», произнесенной в Цвиккау в 1926 году. Если читатель мне не верит, то может в этом удостовериться, почитав книгу Вальтера Лангера «Мышление Адольфа Гитлера: секретный доклад американской разведки». Хочу только предупредить, что в книге очень трудно отыскать что-либо по части мышления Гитлера. Книга, разрекламированная как продвинутый психологический доклад, в 1943 году подготовленный доктором Вальтером Лангером по заказу пресловутого Уильяма Доновера, возглавлявшего во время Второй мировой войны американскую внешнюю разведку, почти сплошь состоит из описания половых отклонений фюрера.

Возникает вопрос (он адресован нашим «извращенцам» в части марксизма-ленинизма): насколько правы партайгеноссе Геббельс и отрицатели коммунизма, молящиеся на партии национал-социализма? Ответов, как всегда, не два, а три. Если мнения Геббельса и наших доморощенных геббельсов совпадают и неверны, то это значит, что они одного поля ягоды. Если Геббельс не прав, а правда – в другом, тогда все нормально. Если и Геббельс прав, и «наши» правы, тогда – такого просто не может быть никогда.

ХХ век отличался тем, что в это время во многих странах осуществлялась попытка построить государство на основе социалистической (коммунистической) идеи. Само по себе это в истории – не новость. Государства, построенные по такому принципу, существовали в разное время в Месопотамии, Древнем Египте, древнем Китае, в Перу, до испанского завоевания, в государстве, организованном иезуитами в Парагвае и т. д.

Но именно в ХХ веке коммунистические революции потрясли весь мир. Конечно, центральным событием была революция в России. Но одновременно революции произошли в Баварии и Венгрии, позже – в Китае, на Кубе, во Вьетнаме и в Камбодже. Насколько эти революции были коммунистическими, вопрос непростой, так как само слово «коммунистический» или «социалистический» еще ни о чем не говорит.

Дело в том, что фундаментальная идея коммунистической идеологии заключалась в следующем: частная собственность на средства производства и частное предпринимательство являются основными источниками всех социальных зол, и если их ликвидировать, то можно построить общество всеобщего благополучия. Такая радикальность коммунистической идеи, особенно в ее марксистской форме, теперь вызвала бы справедливое и категорическое порицание, но в свое время сыграла решающую роль в возникновении и выживании советского (русского) коммунизма. Можно признать, что, не будь марксизма, не будь Ленина и его соратников, русского коммунизма не было бы. А не будь русского коммунизма, человечество пошло бы по совершенно другому пути развития. Этот путь был бы менее прогрессивным, а мир – менее справедливым, чем случилось на самом деле.

Русский коммунизм, зародившись, начал складываться во многом совсем не так, как рассчитывали революционеры и их идеологи. Он и возник не по теории, а в результате исторических усилий миллионов людей, которые либо вообще понятия не имели о марксизме, либо знали о нем весьма смутно и истолковывали его на свой лад. Первое коммунистическому общество в истории было построено в России в результате насильственного захвата власти в октябре 1917 года. Построено, кстати, не сразу и, возможно, не только благодаря, а вопреки марксизму.

Большевики сломали старое и построили совершенно новое общество. Какой ценой – это другой вопрос. И именно на периферии западной цивилизации, в России, сложились условия для осуществления коммунистического эксперимента. Эксперимента в общем и целом удачного. Кроме существования широко известных объективных причин этой удачи были и субъективные, чисто русские: невыносимо тяжелые условия жизни народа, и появление Ленина со своей партией большевиков.

Взяв в октябре власть, большевики в течение длительного времени боролись вовсе не за социализм-коммунизм, а за удержание и упрочение власти. Если хотите: за свои жизни. Реальное строительство социализма (коммунизма) началось лишь к концу 1920-х годов. Сталину пришлось бороться еще и с еврейством, вернее, с идеологией еврейства. Об этом я писал выше.

* * *

Советская идеология считала коммунистическое общество бескризисным. Это убеждение разделяли даже критики коммунизма. О кризисе коммунизма или хотя бы о его возможности серьезно никто не говорил.

Но кризисы в жизни всякого общества неизбежны. Переживали кризисы античное, феодальное и капиталистическое общество. И нынешнее состояние Запада является кризисным. Каждому типу общества свойственен свой, характерный для него тип кризиса. Для капиталистического общества свойственны так называемые экономические кризисы, которые проявляются в перепроизводстве товаров, избыточности капиталов и дефиците сфер их приложения. Причина нынешнего кризиса – банальная спекуляция. Тотальная, безоглядная спекуляция привела к наступлению эпохи воровства, на любом уровне, во всем мире. Респектабельные воры, безнаказанно занимаясь спекуляцией и наживаясь на ней, и не заметили, как воспитали в себе уверенность и жадность, не ограниченные ни чем. Все состоятельные люди, как за рубежом, так и в России, несмотря на внешний лоск и лицемерный либерализм, потеряли совесть. Это должно было неизбежно привести к практике двойных стандартов.

Кризис коммунизма существенным образом отличается от капиталистического. Он проявляется в дезорганизации всего общественного организма: всей системы власти и управления и охватывает все части и сферы общества, включая идеологию, экономику, культуру, общественную психологию, нравственное состояние населения.

В 1941–1942 годы Советский Союз был на грани гибели. Но это не был кризис коммунизма как социального строя. Наоборот, именно в эти тяжелые годы коммунизм обнаружил свою жизнеспособность. В результате победы над Германией Советский Союз навязал свой строй странам Восточной Европы и колоссально усилил свое влияние в мире. Усилились коммунистические партии в Западной Европе.

Кризис коммунизма произошел неожиданно и для политиков, и для специалистов, и для масс населения. Он назревал уже в брежневские годы. Но никому, даже Горбачеву, не приходило в голову, что кризис у нас возможен. Горбачев начал свои реформы в полной уверенности в том, что советское общество покорно подчинится его воле и призывам. Он больше, чем кто бы то ни было, способствовал развязыванию кризиса, не ведая о том. После того, как на факт кризиса уже стало невозможно закрывать глаза, его пытались называть по-разному, ставя истину с ног на голову. А именно как некое обновление, выздоровление общества, как некую «перестройку». В советском руководстве и его интеллектуальном обслуживании не нашлось ни одного человека, кто открыто назвал бы эту «реформацию», как на характерный признак именно кризиса. Вместо выяснения сущности и реальных причин кризиса все бросились искать виновников нарастающих трудностей и козлов отпущения. И нашли их там, где указали западные наставники, – в лице Сталина, Брежнева, консерваторов, бюрократов, органов государственной безопасности и т. д.

Это были приемы из арсеналов холодной войны. Главным оружием в холодной войне были средства идеологии, пропаганды и психологии. В ходе холодной войны «мозговые центры» в США под руководством ЦРУ разрабатывали и применяли против нас различные средства, в том числе и методы непосредственного воздействия: вербовка агентуры, внешнеполитическое давление, выборные технологии, дезинформация, дискредитация коммунизма, использование каналов культурного и научного обмена и т. д.

Когда был сломан «железный занавес» (заодно с советской пропагандистской машиной), к нам хлынули не только долгожданные запрещенные «шедевры» западной культуры, но и пропагандистский ширпотреб. Но самыми опасными стали талантливые произведения, проникнутые по тем или иным причинам русофобией.

Запад начал оказывать огромное влияние на советское общество, начал превращаться в постоянно действующий раздражительный фактор жизни советских людей. Он вторгался в сознание советских людей по множеству каналов, включая пропаганду западного образа жизни, элементы западной технологии, предметы одежды, книги, фильмы, музыку. В Советский Союз устремились многочисленные западные туристы, ученые, деятели культуры. Так стремительно расширялись контакты с ними советских людей, что никакие запреты и наказания уже не могли остановить этот процесс.

Именно тогда появилось беспрецедентное доселе внимание Запада к бунтарским настроениям в СССР. Западные радиостанции работали с учетом того, что происходило в нашей стране, и имели огромный успех. Они реагировали на все факты репрессий, причем даже на самые мелкие, поддерживали все формы протеста хотя бы уже тем, что предавали их гласности. На Западе стали издаваться книги советских неофициальных авторов, печататься статьи о советских деятелях культуры, вступавших в конфликт с советским обществом и властями. Таким образом, отметим, что советский интеллигентский бунт и культурный протестный взрыв произошел благодаря именно Западу. Некоторые советские люди ломали свою привычную жизнь и шли на риск и жертвы, надеясь на то, что на Западе им окажут поддержку, хотя бы самим фактом внимания за их агрессивную не дружественность советскому режиму. Более того, многие усвоили чужой взгляд на собственную страну, не понимая, что это первый шаг к цивилизационному краху. Это была идеологическая победа Запада.

О диссидентском движении и массовых волнах эмиграции советских людей на Запад написано немало. Мы опускаем эту тему. Замечу только, в сталинские годы подавляющая часть творческой интеллигенции была советской, хотя чуть ли не каждый второй был инакомыслящим. Не надо путать инакомыслие с диссидентством. Инакомыслие – состояние духа. Диссидент – профессия, как правило, неплохо оплачиваемая, хотя временами рискованная.

Горбачев, первым пошедший на поклон к Западу, простил американцам (не правительству, а народу, безжалостному на генетическом уровне) и Доктрину Монро, и индейцев, и Филиппины, и Хиросиму, и Нагасаки, и подлую роль по отношению к нам в Великой Отечественной войне. Во имя чего? Чтобы многое отдать и ничего не взять? Так, к сожалению, потом и случилось. Горбачев в деле идеологического предательства активно продолжал недоделанное Хрущевым, системе управления в стране наносился один удар за другим. Почему было возможно повторение «организационной чехарды», практика которой заложена раньше, в 1980-е? Да потому, что во времена Брежнева не был проведен четкий анализ, не изучен исторический опыт, не были даны рекомендации, как избежать допущенных ошибок.

Первый удар был нанесен по руководству сельским хозяйством. 22 ноября 1985 года был образован Госагропром СССР – управленческий монстр, состоявший из шести ведомств министерского уровня, в одном из которых пришлось работать автору. У руля этого монстра был поставлен В. С. Мураховский, никому неизвестный (но известный Горбачеву по Ставропольскому краю) секретарь обкома, педагог по образованию. Горбачев у агропромовцев авторитетом не пользовался, и мы не понимали, как он не понимает, что такое объединение функций в одних руках приведет к перегрузке любого, даже опытного человека, который не сможет решать все вопросы. Мураховский быстро слетел с поста.

Одного Агропрома было недостаточно, и 8–9 июня 1987 года было проведено совещание в ЦК КПСС по вопросам коренной перестройки управления экономикой. А 25–26 июня состоялся Пленум ЦК с аналогичной повесткой дня. Сущность замысла по «коренной перестройке управления» потеряла смысл, так как вскоре госаппарат сверху донизу охватила кадровая и организационная чехарда. Он был занят не своими привычными обязанностями, а больше думал, как уцелеть в этот период.

Наиболее ощутимым ударом по народному хозяйству вызвали операции с Правительством СССР. Первый удар состоялся в результате выборов в Верховный Совет СССР летом 1989 года, когда, скопировав парламентские процедуры Запада, было решено устроить на первой сессии избрание министров парламентариями; при этом процедура затянулась и одновременно была проведена реорганизация правительства. Затем через полтора года, на рубеже 1990–1991 годов, когда после отставки доведенного до инфаркта Н. И. Рыжкова Совет Министров СССР был реорганизован в Кабинет Министров при Президенте СССР (под руководством В. С. Павлова).

Мотив был традиционный: слепое копирование западных образцов. Второй раз, после ареста премьера Павлова (как члена ГКЧП) – в конце августа 1991 года Кабинет был преобразован в Межреспубликанский Комитет по оперативному управлению народным хозяйством СССР. Из некогда целостной системы были выбиты фундаментальные звенья.

Если бы коммунисты чуть повнимательнее читали классиков марксизма-ленинизма, они смогли бы выявить взаимосвязь между катастрофой первой из попыток создать социализм и организационными вопросами. В опубликованном письме адвокату из Турина Карло Герцаги Ф. Энгельс писал: «Именно недостаток централизации и авторитета стоил жизни Парижской Коммуне».

Сегодня нас коробит от единодушного «одобрям-с», почетных президиумов, телеграмм-отчетов вождям и т. д. Очень многое из этой мишуры сохранилось и поныне.

ГЛАВА 5 «ПРИМИТЕ НАС В ИМПЕРИЮ»

Памятуя о том, что марксизм-ленинизм все же вершина научной философской мысли, объективности ради обратим внимание на несостоятельность некоторых основ теории «правого дел». Начнем с самого огорчительного. О воссоздании СССР не может быть и речи, так как он изначально мыслился как империя – Союз Советских Социалистических Республик, в который входили бы все новые и новые республики всемирного государства рабочих и крестьян. Сейчас такое предположение вызывает по крайней мере усмешку.

Автор по линии СЭВ был в служебной командировке в Народной Республике Болгарии. Болгарские коллеги нас спрашивали, почему мы не приняли Болгарию в состав СССР? Тогда я не мог ответить на их вопрос. Позже я узнал, что в состав СССР первыми попросились Монгольская народная республика и Китай. Причем МНР подала заявление о вступлении в СССР еще в 1944 году, практически ордновременно с Тувой. Туву мы приняли, а Монголию нет. Одна из африканских стран (Ангола) стремилась тоже войти в состав Советского Союза. Нет сомнений, что решение о расширении империи – Советского Союза – вначале принимал Сталин. Но Сталин был разумным человеком и на авантюры шел неохотно. Был ли он прав? Судить сложно. Но причины были. По отношению к Монголии можно сказать, что руководству Советского Союза не нужна была территория с практически неразвитой инфраструктурой, промышленностью, сельским хозяйством, населенная племенами, живущими по средневековым законам. Такими проблемами мы всегда были обременены, как говорят, выше головы. Идея Мао Цзедуна о присоединении Китая к СССР Сталину могла сразу не понравиться: «отец народов» опасался, возможно, что молодой и очень авторитетный в коммунистическом движении Цзедун в перспективе захочет заменить старого советского вождя и возглавить СССР. Шутка? Возможно. А не проскальзывает в голове такая мысль: как только создадим Союзное государство Белоруссии и России, сразу же поставим во главе Лукашенко? За Болгарию уже Хрушев, очевидно, не захотел платить репарации грекам по итогам Второй мировой войны. А если бы мы в состав Советского Союза включили Анголу, то, понятное дело, могла разразиться и третья мировая. Настоящая. Следует понять одно: Советский Союз никогда не был «тюрьмой народов». В тюрьму не рвутся.

Итак, почему коммунизм не завоевал весь мир? На это вопрос ответить не так сложно, если из всего, что касается коммунизма, убрать весь мусор инсинуаций, догматизма и предубеждений.

Рассмотрим теоретический вопрос большевиков об обязательной победе коммунизма во всем мире. Идея перманентной революции принадлежала члену РСДРП, другу Троцкого Парвусу. Троцкий, как это часто бывает, эту идею у Парвуса, если сказать по-простому, стибрил. Ленин тоже был за всемирную революцию.

Личность Парвуса весьма интересна. Настоящее имя Парвуса – Гельфанд Александр Лазаревич. Выходец из семьи еврейского ремесленника Минской губернии после участия в нелегальных кружках Одессы эмигрировал в Швейцарию. В тамошнем Базельском университете получил степень доктора философии, перебрался в Берлин, вступил в социал-демократическую партию Германии (СДПГ), через Каутского сблизился с ее руководителями. Отличался от них более радикальными взглядами. Печатался в партийных газетах. Общался с русскими революционными эмигрантами и левыми социалистами Царства Польского Ю. Мархлевским и Р. Люксембург, чем обратил на себя благосклонное внимание Ленина.

Тяжелый удар авторитету царской власти нанесло Кровавое воскресенье (по данным историков, было убито около 1500 и ранено около 5000 человек). Бунич Игорь Львович, автор нескольких политических триллеров детективного порядка, прямым текстом внушает читателю мысль, кто были провокаторами побоища: «парвусовские боевики с деревьев Александровского парка начали стрелять по солдатам из оцепления Зимнего дворца и привели к знаменитому Кровавому воскресению!» Согласно уже эпигонской советской легенде, когда весть о жестокой расправе над рабочими дошла до Женевы, русские эмигранты пришли в сильное волнение, а квартира Ленина стала штабом революции, где он якобы ежедневно наносил на карту обстановку и отдавал распоряжения. Такая «правильная» версия истории революции тоже маловероятна: события накладывались друг на друга, сменялись с чрезвычайной быстротой: ход военных действий, политические маневры правительства, устремления либерально-конституционных кругов, а также спонтанные выступления трудящихся складывались в такую обширную картину событий, что не могли находиться в сфере влияния Ленина. Любая попытка какого-либо воздействия из Женевы была бы невозможной из-за недостатка и случайного характера информации. Поэтому в действительности Ленин был очень сдержан в советах товарищам, прибывающим из России. В состоянии возбуждения он по-прежнему работал в публичной библиотеке.

Известно, что священник Гапон, спровоцировавший кровавые события в Петербурге, посетил Ленина в Женеве. В Европе Гапон оказался популярным. Его даже кто-то явно хотел перелицевать в революционеры. По воспоминаниям Бонч-Бруевича, Ленин принял его неохотно и холодно, разговаривал с ним почти брезгливо. По другим источникам, к разговору с ним Ленин отнесся серьезно: убедился в том, что крестьянство представляет собой весьма значительную революционную силу и может стать важнейшим союзником пролетариата. Ленин менял оценку крестьянства. Именно тогда якобы Ленин пришел к выводу, что в случае удачного исхода революции и установления республики она будет представлять собой революционно-демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства. Ленин видел, что события в России происходят в значительной мере спонтанно. По-видимому, пришло время действовать, несмотря на то что революционное движение развивалось стихийно и интенсивность его не поддавалась механически-рационалистическому управлению.

Накануне решающих событий энергия Ленина сконцентрировалась на одной мысли: назад в Россию. Он метался, как пишет Троцкий, взад и вперед по своей цюрихской «клетке», ища выхода, и проявлял неиссякаемую энергию, налаживал связь с революционерами в России. С помощью корреспонденции он собирал эмигрантов, рассеянных по разным странам, давал рекомендации, вырабатывал тезисы и резолюции. Он не очень надеялся на своих соратников в Петербурге. Там Молотов и Шляпников руководили небольшим бюро большевиков и намеревались выступить в «Правде» с нападками на Временное правительство. Каменев, Свердлов и Сталин, вернувшиеся из ссылки, стали проводить курс на примирение и сотрудничество с другими группами социалистического направления. В этой ситуации появились «Письма издалека», заставившие революционеров посмотреть на ситуацию совсем по-иному. В «Письмах» Ленин призывал к свержению Временного правительства и составил программу действий для Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов; требовал отмены всех договоров с союзниками и освобождения колоний. Это были первые громовые раскаты ожидаемой мировой революции.

Узнав, что Ленин собирается в Россию, Временное правительство не выразило протеста против возвращения его на Родину. Однако у Ленина возникли трудности при получении транзитной визы через Англию и Францию. Поневоле возникла идея ехать через неприятельскую Германию. Именно благодаря усилиям Парвуса высшее армейское руководство Германии дало согласие на проезд Ленина, Крупской, Зиновьева, Радека, Инессы Арманд, других большевиков, а также 20 эмигрантов, не принадлежавших к большевикам, всего около 60 человек, поездом (который не был в буквальном смысле слова «опломбирован», хотя его остановок в Германии не предусматривалось) через Германию в Россию. Правительство Германии в связи с возвращением русских революционеров в Россию ожидало значительного ослабления сопротивления царской армии и подрыва внутреннего фронта. Было известно, что Ленин – сторонник свержения царизма.

По логике вещей и согласно имеющейся практике за участие Ленина в деятельности в таком направлении вполне допустимо, что финансовые субсидии имели место. В литературных источниках упоминается: когда поезд прибыл в Швецию, Парвус тут же просил передать Ленину, что существует настоятельная необходимость незамедлительного проведения мирных переговоров, на что Ленин якобы ответил: «Моя специальность – политическая агитация, а не дипломатия».

Каждый раз, когда непримиримость Ленина и критические дискуссии приводили к принципиальному разрыву между большевиками и другими социалистическими партиями, используя примитивный пропагандистский штамп, Ленина объявляли агентом Германии. Имели место даже демонстрации против вождя большевиков по этому поводу. Но приехав 3 апреля ночью в Петроград, Ленин смог выступить уже 4 апреля на собрании большевиков.

То, что произошло с февраля по октябрь в России, было нелогичным, неожиданным и единственным в своем роде. Причем большевикам удалось взять власть только по одной причине – у них был Ленин. Ленин – организатор революционной партии большевиков. Однако он оказался заложником не только ситуации, но, еще раньше – и доктрины мировой революции. Вождь большевиков считал, что свержение царского самодержавия возможно лишь в отдаленном будущем. Это он утверждал менее чем за два месяца до Февральской революции 1917 года, в январе, выступая в Цюрихе. Да и позднее он говорил в кругу своих соратников эмигрантов, что они вряд ли доживут до революции в России. Но ситуация складывалась так, что Ленин вынужден был «прийти к выводу» о возможности победы социалистической революции (то есть о возможности для революционной партии захватить власть и направить развитие по пути к коммунизму) первоначально в одной стране.

О невероятных трудностях экономического, политического и оборонительного характера, с которыми столкнулась новая власть, подробно написано выше. Не менее сложными оказались трудности теоретического порядка. Я уже писал, что в России строили коммунизм не по Марксу.

Строительство новой жизни в России происходило в условиях очень сложной идеологической борьбы. В 1921–1927 годах в РКП (б) и в Коминтерне развернулась ожесточенная борьба между «коммунистами» (доктринерами мировой пролетарской революции) и «национал-большевиками» (термидорианскими прагматиками), которая в зарубежной историографии для простоты обозначения стала называться борьбой «троцкистов» со «сталинистами». Эта борьба началась с внутрипартийной дискуссии о профсоюзах, открытой Троцким его речью на V Всероссийской конференции профсоюзов в начале ноября 1920 года, и через выступления других фракционных групп в РКП (б) – «децистов» и «левых коммунистов».

Об этой борьбе – см. в предыдущих книгах трилогии. Но коль скоро мы вновь коснулись здесь этой темы, обращу внимание читателя на одно немаловажное обстоятельство: Сталину пришлось возглавить небывалый социальный эксперимент, который был продуман и начат отнюдь не им, и он оказался в положении сказочного витязя, перед которым были открыты три дороги, каждая из которых по-своему опасна и требует идти на жертвы.

Левая дорога – к продолжению революционной агрессии и в идеале – к разжиганию глобального революционного пожара. На такой путь звал Троцкий. Здесь даже в случае успеха (очень сомнительного или, вернее, практически невероятного) надо было пожертвовать русским народом. Его, только еще возрождавшегося после чудовищных потерь и лишений в братоубийственной Гражданской войне, надлежало бы перемолоть в мясорубке мировой революции.

Правая дорога – к сближению с капиталистической системой по форме хозяйствования, но при сохранении диктатуры партии. Приблизительно на такой путь перевели советское общество партийные верхи под руководством Горбачева и Ельцина. Результаты, как видим, для государства и народа просто катастрофические, при необычайном выигрыше тех, кто пристроился на вершине общественной пирамиды или обрел криминально-спекулятивные капиталы. В далекие 1930-е годы катастрофа была бы значительно губительней потому, что страна была бедна, а мировая капиталистическая система испытывала кризис, и все индустриально развитые государства постарались бы выйти из него за счет России.

Оставалась, как видим, единственная возможность уцелеть стране и народу: двигаться прямо по избранному пути, совершая неизбежные незначительные отклонения вправо и влево, но стараясь продолжать строительство невиданного еще в истории общества.

Сталин развил теорию о возможности построения полноценного социалистического общества в отдельно взятой стране на основе имеющихся человеческих и природных ресурсов и военной силы, которую следовало укреплять ввиду капиталистического окружения, ожидая более благоприятных для мировой революции обстоятельств. Эта, в общем-то довольно примитивная, теория имела успех, так как: первое – тешила националистические чувства и второе – приспосабливалась к психологии рядового члена партии, уставшего дожидаться мировой революции.

Конечно, основная масса беспартийного населения Страны Советов ничего не понимала в полемике «левого» и «правого» уклонов 1920-х годов. Да и сейчас нам трудно определиться, какой уклон правый, а какой левый. Витязю на развилке дорог и то проще: левая дорога – это та, что идет влево…

С высоты прошедших десятилетий вся авантюра большевиков с «всемирной революцией» кажется сегодня нормальному человеку каким-то шизофреническим бредом. Но хорошо рассуждать теперь.

Тогда, при общей неразберихе и пустозвонстве, трудно было простому смертному пристать к берегу с твердым грунтом. Теория марксизма трещала по всем швам. Сопротивление масс нарастало. Не случайно Зиновьев незадолго до своего изгнания с поста председателя Коминтерна, блокируясь с Троцким против концепции Сталина-Бухарина «о социализме в одной отдельно взятой стране», с тревогой говорил «демону революции»: «При отсутствии мировой революции наша партия держится на честном слове».

А «капиталистическое окружение» прекратило уже не только военную, но и торговую блокаду и фактически признало существование СССР де-факто. Итак, теория всемирной революции оказалась несостоятельной.

С учетом других теоретических и практических ошибок тех, кто хотел сделать всех людей счастливыми, можно констатировать, что сама идея коммунизма (не без участия ее злейших врагов, конечно) была дискредитирована. Но как быть с несправедливостью на земле? И коммунизм дискредитирован, и альтернатива ему неприемлема.

В том коммунизме, который был у нас, многое было не так, раз он приказал долго жить. Но вообще-то, сейчас мало кто хочет взглянуть на наше ближайшее прошлое (когда мы жили относительно достойно) даже просто из любопытства, не отдавая предпочтения никакой априорной доктрине, не становясь на позиции какой-либо социальной категории людей, не выдвигая никаких программ избавления людей от зол коммунизма или построения некоего «подлинного социализма с человеческим лицом».

После событий 1989–1991 годов марксистский социализм оказался в глубочайшем кризисе. Хотя кризис марксизма начался еще до крушения советской системы. Уже к концу 1970-х годов живые дискуссии в левом движении на Западе, например, сменяются более или менее однообразным повторением одних и тех же позиций. А когда один за другим ушли из жизни выдающиеся мыслители, властители дум «взбунтовавшегося поколения» 1960-х годов – Герберт Маркузе, Эрих Фромм, Жан-Поль Сартр, Дьердь Лукач – на их место не пришел никто, хоть сколько-нибудь способный заполнить образовавшийся вакуум.

Несмотря на то что большая часть западных левых (включая крупнейшие коммунистические партии) критически относилась к советскому опыту, распад СССР и последовавшая затем попытка реставрации капитализма в России спровоцировали острейший кризис в левом движении.

О том, как в фундамент Империи всемирной революции закладывалась бомба замедленного действия, читатель узнает ниже.